Страница 10 из 13
— Почему ты уезжаешь отсюда? Ты же любишь Карагач…
Это она сделала такой вывод, слушая пылкие рассказы, продиктованные совсем другим чувством — скорее всего, желанием произвести впечатление. Стас прислушался к себе и ощутил, что согревается, но сказал по-мужски сдержанно:
— Так надо, спи.
— Странно, — через некоторое время задумчиво произнесла она. — Тебя поцеловала богиня Удача, речку называют Рассохой, прииск Рассошинским… А ты уезжаешь.
Репа был мастером разговорного жанра с отроковицами и иногда восхищал тем, как мгновенно находил оригинальный, с налетом скабрезности, ответ.
Сейчас бы он сориентировался и не раздумывая в тон ей брякнул: «Вот если бы ты меня поцеловала, Афродита!»
Но Рассохин этим изящным искусством не владел и считал, что у него «позднее зажигание» — слишком долгой оказалась пауза.
— Это кто тебе сказал? — спросил, полагая, что отроковица об этом и знать не должна. — Про Рассоху?
— В камералке отчет читала… Считаешь, уходить надо на пике славы?
— Ну да, — согласился он с подсказкой, хотя внутренне усмехнулся по поводу славы. — Англичане встают из-за стола с ощущением голода…
— Ты правильно делаешь, — после паузы одобрила Женя. — И вообще ты умница, Стас. Ты такой… необычный. Я рада нашей встрече.
Ему стало жарко! Это уже походило на робкое признание в любви.
Рассохин выпростал руку из спальника — хотел дотронуться до ее волос, но вдруг взматеревшая мужская интуиция остановила движение руки и слишком вольной мысли. Ему хотелось сказать, что он не просто рад — счастлив от всего сегодняшнего дня и теперь жалеет, что сразу не разглядел ее, не почуял зова судьбы, но теперь уже по собственной воле прикусил язык.
Репнин бы его понял и сказал бы еще одну замысловатую фразу: «Чем больше женщину мы любим, тем больше меньше она нас».
И на сей раз Стас с ним согласился, вымолвил бесцветно:
— Давай спать…
В это время рядом с палаткой послышалось разливистое скворчанье ласточки — должно быть, почуяла близость людей, обрадовалась и запела, невзирая на поздний час…
— Ласточка? — Женя встрепенулась и села. — Или мне это снится?
— Не снится, — отозвался он. — Здесь они живут.
— Как у нас на даче!.. Здорово!
Репнин бы в этом случае мгновенно ответил:
— Все для тебя, дорогая!
Рассохин представил, как произносит подобные слова, и ничего не сказал.
— Лиза любит слушать, когда поют ласточки, — печально проговорила Женя. — Считает дни, когда прилетят, ведет календарь. Вообще любит все живое… Она сейчас с мамой, а я здесь… Лиза — это моя дочурка.
И вздохнула так по-матерински грустно, что словно занавес между ними задернула. Он хотел спросить, кто у нее муж, но язык не повернулся. А Женя вдруг встряхнулась и, наверное, улыбнулась.
— Вообще Лиза у меня невероятно везучая! Есть такое поверье… Еще моя бабушка рассказывала… Если поймать маленьких ежат и запереть в клетке на крючок, то мать их обязательно найдет. И попытается вызволить. А чтобы откинуть крючок, ежиха приносит ветку. Надо в это время затаиться и ждать. И как только придет — выдернуть ветку из ее зубов, а клетку открыть и выпустить ежат. Потом этой веткой открываются любые замки, клады. И самое главное — истины. Лиза с бабушкой и проделали это, заперли ежат и все по очереди ждали… И представляешь, ей повезло! Отняла ветку у ежихи!
— Жаль, раньше не знал, — серьезно сказал Рассохин. — У нас в деревне ежиков было!.. А что, геологу бы пригодилась такая ветка.
— Лиза у меня везучая, — удовлетворенно повторила отроковица. — Поэтому оставляю ее и не боюсь. Она только заикается немного…
— А кто у нее папа? — наконец-то нашел он способ задать свербящий вопрос.
— Папа и напугал! — произнесла с нескрываемой злостью и надолго замолчала.
Рассохин даже этому обрадовался — значит, наверняка в разводе, и тоже замолчал.
— Но откуда ласточки? — вдруг по-девичьи изумленно спохватилась отроковица. — Они же селятся всегда возле человеческого жилья?..
— Здесь стояло кержацкое поселение, — отозвался он и сел. — Полвека назад… Говорят, дворов на двадцать, прямо на россыпи. В прошлом году еще были ямы от подполов…
— Людей нет, а ласточки остались?
— Прилетают по привычке…
— Как странно и красиво: таежные ласточки… Может, чувствуют — люди вернутся? Ну не могут же они без людей!
— Могут, выходит…
— Я по утрам сильно чихаю, — вдруг призналась отроковица умиротворенным голосом. — Это аллергическое, реакция на перепад температур… Веди себя хорошо, Стас. Завтра я расскажу тебе историю про зимующую ласточку.
— А такие бывают? — спросил он.
— Бывают, — уже сонно отозвалась Женя.
Несколько минут потом он слушал ее легкое дыхание, перемежаемое восторженным чириканьем ласточек, и под эти звуки он скоро и незаметно уснул сам, хотя, казалось, ни на мгновение не терял ощущения реальности…
3
К концу второго дня Рассохин уловил сходство Лизы с матерью не только внешнее. Она оказалась достаточно скрытной и очень скупо рассказывала о себе, но даже по отдельным, случайно оброненным словам стало понятно, что сейчас она переживает кризис, в том числе и в чувствах. Ей, как и Жене Семеновой, надоело все, чему еще недавно радовалась, — Питер, работа, друзья, мужчины… И когда сбежал пятилетний сенбернар (она была уверена — поймали и съели китайцы), нахлынуло одиночество, из которого Лиза теперь стремилась вывернуться. И это, пожалуй, была основная причина, что она взялась за розыски матери.
В воскресенье вечером Рассохин собирался провожать Елизавету на вокзал, и в это время принесло Бурнашева — согласовать параметры кладоискательского аппарата ноу-хау. Увидев молодую и симпатичную, он тут же встал в стойку, потом засуетился, дамский угодник принялся отвешивать комплименты, разбавленные прозрачными намеками на их со Стасом отношения. И не ведая, кто она и зачем приезжала, даже задержать пытался, дескать, не боишься оставлять такого мужчину одного? Пока ездишь в свой Питер, уведут, за Рассохиным глаз да глаз нужен. Видишь, какой молодой? В общем, натрепал ворох слов, ввел в смущение Елизавету, разозлил Стаса и увязался с ними на Ленинградский вокзал.
А Рассохин решил перед самым расставанием все же открыть Лизе свою тайну, рассказать про многолетние мучительные сомнения, и про то, что мама ее все же не отличалась кротким нравом и целомудренностью. В общем, рассказать все как есть, чтобы вызвать у нее антипатию, неприятие, отторжение — отрицательные чувства, которые бы враз отмели мнимые надежды на будущие, пусть даже дружеские отношения. Он был уверен: Лиза ужаснется, услышав, как он стрелял в ее мать, и не захочет больше ни звонить, ни приезжать.
Бурнашев спутал все планы, ибо на вокзале от Лизы не отходил и что-то долго нашептал на ушко, когда садили в вагон. Потом поцеловал ручку, погрозил пальцем и, когда поезд тронулся, повертел им же у виска.
— Зачем отпустил, кретин? Такая женщина! А как на тебя смотрела! Надо было брать с ходу!
Бурнашев знал о Жене Семеновой лишь то, что было связано с кержацким кладом, а делиться делами сердечными Рассохин не собирался, да и случая не было.
— Она у тебя ночевала? — с пристрастием допрашивал он. — Ну и как?.. Ничего, или?.. Она вообще кто? И ведь промолчал, хрен моржовый! Праведник! Испугался отобью?.. А хороша! Давно таких не встречал!
— Это дочь Жени Семеновой, — признался Стас, чувствуя, как нереализованное желание исповеди подпирает горло.
— Той самой? С которой загорали? — блеснул Бурнашев памятью и глазами. — Во история! Ну и что? Мамка была старше тебя, а эта моложе. Как раз!.. Не комплексуй, балбес! У тебя же с мамкой ничего не было? Да если бы и было!..
— Я убил ее.
— Кого ее?
— Женю Семенову. Мать Лизы.
— То есть как убил? — ошалел Бурнашев. — Ты что мелешь?
— Из трехлинейки, в упор…
— Ты серьезно или прикалываешься? Рассказывай!