Счастье Анны

«Но все это можно делать и не выходя замуж, — подумала она, — так, как у Линдсея. Нет, это не совсем то. О, совершенно иное!»

И сама удивилась. Ведь он же не просил ее руки, не сказал, что хочет жениться на ней. А любить можно и так. Почему же тогда не пришло ей в голову, например, пофлиртовать с ним?

Она рассмеялась: Хенрик и флирт. Нет. Он действительно ее любит! Если бы не любил, никогда бы ей этого не сказал, а флирт, что это вообще такое — флирт?! Какое это счастье? Она будет называть его полным именем, без сокращений: Хенрик, мой Хенрик, мой драгоценный Хенрик! Она с размаху обняла подушку и прижала к себе.

И вдруг она почувствовала что-то весьма непристойное, что-то оскорбляющее возвышенное состояние ее чувств. Это был обычный голод. Ужасно хотелось есть.

В ящике рядом, к счастью, была коробка шоколадок. Она достала ее и ела одну за другой без раздумий и без разбора. Какая это замечательная вещь, шоколад! Съела и вздохнула с облегчением.

«Удовлетворение животных инстинктов», — Буба усмехнулась наперекор немного себе, а немного пани Щедронь, затем завернулась в одеяло и уснула.

ГЛАВА 7

Это был, пожалуй, единственный случай в жизни Анны, когда ее подвели интуиция и первое впечатление.

Принятая на место Бубы Костанецкой панна Стопиньская понравилась не только заведующей, но и всем сотрудникам. Буба, сдавая своей преемнице книжки и ведомости экскурсий по стране и объясняя подробности, сказала вполголоса, но так, чтобы стоявшая рядом Анна могла услышать:

— Пани Лещевой вы очень нравитесь, и я уверена, что со временем вы подружитесь.

— Хотелось бы это заслужить, — серьезно ответила панна Стопиньская.

Она была сосредоточенной и жесткой, но на ее лице светилась милая улыбка и разновидность любезности, несколько шероховатой, однако, казалось, искренней. В «Мундусе» никто ничего о ней не знал, и никто тогда, конечно, не предполагал, что в бюро и вообще в фирме она может сыграть какую-нибудь роль. Она активно приступила к выполнению обязанностей и уже спустя два дня попросила Анну добавить ей работы, так как ей нечем заняться. Работала она действительно быстро и четко, легко ориентировалась во всем, при этом не тратила времени на разговоры и даже не пользовалась предоставленным ей каждый второй день перерывом на обед.

— Я беру с собой второй завтрак, — ответила она, когда Анна спросила о причине отказа, — а домой незачем возвращаться.

— Вы живете одна?

— Да, почти одна, — сдержанно усмехнулась она и склонилась над бумагами.

Она обладала тем тактом, который встречается у лиц, происходящих из не очень культурной среды, но благовоспитанных, умеющих держать себя с посторонними людьми. Одевалась она очень скромно. В совершенстве знала французский и немецкий, но на обоих этих языках говорила с сильным акцентом, что, однако, не мешало ей выполнять свои функции в «Мундусе». Она ни с кем не сближалась. Анна не собиралась углублять свои отношения с ней, но и панна Стопиньская вовсе не старалась с ней сближаться.

В один из дней Анна сказала Минзу:

— У меня сложилось впечатление, что панна Стопиньская — настоящее приобретение.

— Поэтому вы считаете, что ее стоит оставить?

— Вне всякого сомнения.

— Когда истекает испытательный срок?

— Только через полтора месяца. Однако, по моему мнению, ее можно уже сейчас оформить на постоянную работу.

— Зачем же спешить?

— Мне бы хотелось в середине июня взять отпуск, а я убеждена, что она с успехом могла бы меня заменить.

— Даже так? Ну… хм… посмотрим.

Ни тогда, ни в несколько других ситуациях, когда Анна хвалила Стопиньскую, она даже не предполагала, как вредит себе.

Тогда, однако, ничего нельзя было предвидеть. Кроме того, Анна была занята другими, более срочными и более важными делами.

Прежде всего она решила покинуть Польную. Тетушка Гражина, не покидавшая постели, становилась все более требовательной. Впрочем, трудно было удивляться старушке. Постоянное одиночество или общество полуинтеллигентной женщины приводили к тому, что она властно удерживала возле себя Анну, как только та приходила домой. А у Анны и без того оставалось мало времени для себя, особенно после смерти тетушки Марьяна.

Пани Дзевановская умерла в начале апреля почти внезапно, после нескольких дней болезни, оставив племяннику совершенно запутанные имущественные дела, в которых Марьян совсем не ориентировался. На первый взгляд наследство производило внушительное впечатление. Однако, когда Анна приступила к выплате различных взносов, оказалось, что в итоге можно будет получить в лучшем случае около семидесяти тысяч, да и те после бесконечных требований и моральных издержек.

В первую минуту, узнав о смерти пани Дзевановской, Анна почувствовала, что теперь в ее жизни должен произойти какой-то значительный перелом, поворот, и все теперь будет иначе, совсем по-другому и гораздо лучше. Это был бы развод с Каролем, приезд Литуни и устройство втроем где-нибудь за границей, в тихой горной местности. Поворот, однако, оказался иллюзией.

Прежде всего, наследство составило едва десятую часть суммы, на которую можно было рассчитывать, но и эту сумму нужно было разделить на три части. Состояние здоровья Казика требовало постоянного и дорогостоящего лечения. Ирена, будучи женщиной набожной, тратила уйму денег на оплату разных богослужений и на милостыню. Анна встречалась с ней раза три и хотя объективно должна была признать, что Ирена милая или, по крайней мере, старается быть такой, но не могла вызвать в себе симпатию к этой трагической личности. Кроме того, Ирена, кажется, догадывалась об отношениях, связывающих ее брата с Анной, и молча осуждала эти отношения. Но поскольку в Варшаву она приезжала очень редко, можно было особо не считаться с ней и ее неприязнью. Проще всего было — и так вначале решила Анна — переехать в квартиру пани Дзевановской. Жили бы семьей. Когда, однако, выяснилось, что доходы Марьяна не позволяют оплачивать такое большое помещение, пришлось отказаться от этого проекта.

В любом случае нужно было сделать решительный шаг и поговорить с Каролем. Но Анне так трудно было принять решение, что даже тогда, когда представилась возможность, она не обмолвилась о своих намерениях ни словом.

Кароль приехал в первые дни мая. На нем был новый костюм; к тому же она заметила, что Кароль выкупил из ломбарда золотые часы и портсигар. Значит, у него поправились дела. Однако, когда она спросила его об этом, он ответил:

— Зарабатываю немного, но не о чем говорить. Случайные и мелкие дела.

Она отметила также, что он приехал не ради нее. Время от четырех до шести, как утверждал он, у него было занято встречей с каким-то варшавским адвокатом, а в семь он уже должен был ехать обратно. Но, когда она пришла на вокзал, решившись на окончательный разговор, ее ожидания оказались напрасны. Этим поездом он не уехал; не уехал и следующим, около одиннадцати. И поскольку он нигде не остановился, у нее не было возможности проверить, что случилось. Она даже стала беспокоиться, но спустя два дня получила от него открытку из Познани с сообщением о том, что Литуня здорова и что они ждут хотя бы каких-нибудь пятьдесят злотых, чтобы купить Литуне весеннее пальтишко. Деньги она выслала и больше странным приездом мужа не интересовалась.

Во всяком случае, существующее положение не позволяло поселиться с Марьяном. Все-таки следовало считаться с общественным мнением. После длительных колебаний вопрос решился следующим образом: она сняла для себя маленькую двухкомнатную квартирку на улице Красного Креста, а для Марьяна — комнату в том же доме, этажом выше. Это не устраивало ее, но иного выхода не было. Марьян соглашался абсолютно со всем, что бы она ни предпринимала; казалось, все делало его счастливым.