Тайна рождения

А ее счастье с той поры каждую ночь повторялось. Но без зова барина она ни разу не приходила. Иногда Владимир Иванович будто забывал о ней, не хотел видеть. Потом уж Варя заприметила, что это случается именно после того, как он днем письмо от графини Елены Павловны получит. Хмурый он делался после этого, и на Варю вовсе не глядел. Видать, совесть его мучила. Только она уж знала: пара дней пройдет, и барину снова невмоготу станет без ее жарких ласк, без нежности ее бездонной. Ему больно нравилось, когда Варенька свои темные, густые волосы распускала и сверху на него садилась, чтоб он всю ее видел. Груди ее в его ладони опускались, согнутые колени сжимали его тело, она двигалась легко, будто танец любви исполняла.

Он раз обмолвился:

— За все годы так и не уговорил жену поменять позу. Великосветская стыдливость только губит любовь…

Но что барин свою жену любит, Варенька имела случай убедиться. Как-то увидела невзначай, как Владимир Иванович с миниатюрным портретом графини разговаривал, шептал ей что-то, а потом губами к овалу прижался. И сидел так долго, закрыв глаза, и покачивался как-то странно…

В тот момент у Вареньки впервые заныло сердце: «Что ж со мной-то будет?» Она ушла за деревню и долго бродила там, пытаясь свою тоску развеять, да запела, как часто бывало, во весь голос. А барин возьми да услышь! Прискакал к ней на том самом вороном жеребце Черныше, подхватил на руки:

— Какой у тебя, оказывается, чудный голос! Да равных тебе певиц, пожалуй, и в Петербурге не найдется. Какая чистота, какой диапазон, просто поразительно! Да тебе нужно всерьез учиться вокалу, что ты делаешь в этой глуши? Надо забрать тебя в столицу да выучить как следует. Грех такому таланту пропадать!

И он еще не раз заговаривал об этом, просил ее спеть и снова восхищался. Только вскоре Варенька обнаружила, что понесла, да так испугалась, что кинулась к барину, прежде чем матери, в ноги. Владимир Иванович весь побледнел и на какое-то время дара речи лишился. Потом пробормотал что-то вроде: «Дурак… Этого же следовало ожидать». Но ей сказал, правда, не очень уверенно:

— Ты не волнуйся, Варенька, бедная ты моя девочка, мы что-нибудь придумаем.

Но ласки его с того дня стали еще смелее, будто он решил, что теперь уж и вовсе бояться нечего. А вот Варе, наоборот, порой тошно делалось, и не оттого, что ребеночек внутри рос, а больше от страха, что скоро все кончится. Как только живот у нее расти начнет, так отец ее вожжами отстегает да за какого-нибудь Федьку-дурачка замуж спихнет, от позора подальше. Так у них не впервой в деревне случалось… Барин-то ее в жены не возьмет, это ж яснее ясно.

Только Варенька на это и не рассчитывала. Вообще ни о чем плохом не думала, кроме хорошего. Отдалась своей первой любви целиком, кинулась в нее, очертя голову. И счастливее, чем она, не было никого на свете! Если б только хоть чуть-чуть остереглась… Если б графиня не вернулась так внезапно…

Обернувшись, Варя увидела, что Елена Павловна следит за ней все тем же нехорошим взглядом, который заставлял ее всю сжиматься от страха. То ли убить ее замыслила графиня, то ли как-то иначе со свету сжить… А что доброго может быть на уме у женщины, которая своего мужа родного в постели с другой застала? Варе графиню и жаль было, и стыдно перед ней, да только все одно она и сама на нее как на врага смотрела. Только вся сила на стороне Елены Павловны, все крепостные в ее власти. Захочет — продаст такому злющему барину, что Варе свет не мил станет.

Петровские-то своих крестьян никогда не обижали, их за то все любили и вечно нахваливали перед другими. Тот же их сосед, Трипольский, когда наезжал в свое имение, первым делом порку прямо во дворе устраивал. Всегда находились виноватые… И девок он, говорили, прямо силой брал… Хотя видный такой, ему, поди, и так ни одна не отказала. Да, видать, любил он больно другим делать… Вон Елена Павловна от него сама не своя выскочила! Хотела Варя ее упредить, да решила помалкивать: не ее это ума дело. Кто знает, зачем графиня к соседу своему поехала? Может, дело какое, а она ей начнет про насильничанье рассказывать…

Варя отвела глаза. Красивая графиня-то… Еще лучше, чем на том портрете, что Владимир Иванович целовал, тоскуя. А что на Варю волком смотрит, так это понятно. Зато Глашке своей вовсю улыбается да переговаривается о чем-то. Другие слуги барыню всегда хвалили: хоть и держит марку, вольностей не позволяет, но зазря никого не обидит. Да и то верно, чего графине с крепостными дружбу водить? Не ровня, чай…

— Варя, вернись, пора ехать! — окликнула ее Елена Павловна.

Графине уже невмоготу было смотреть, как хороша эта юная девушка, какой свет от нее исходит, как от тех белых стволов, которые Варя обвивала руками. Лучше затолкать ее в темный угол кареты, а самой отвернуться к окну. И все-таки попытаться понять: хочет ли она того, что задумала, или это всего лишь глупая блажь?

Заночевать пришлось на постоялом дворе. Поколебавшись немного, Елена Павловна оставила Варю при себе, чтобы постоянно находилась под присмотром. У графини имелись соображения, как девушка могла исчезнуть из ее поля зрения: сбежала бы ночью да явилась бы в Петербург — не так и далеко даже пешком. Крестьяне, они привычные к ходьбе… А разыскать там графа Петровского не составит особого труда, даже если расспрашивать исключительно извозчиков и служанок. А уж Владимир Иванович не бросил бы свою любовницу на произвол судьбы в чужом для нее городе, арендовал бы для нее комнатку, где-нибудь неподалеку от них, да захаживал бы к Варе… проведать. Что скрывается за этим словом — и младенцу понятно…

Графиня была уверена, что все именно так в конце концов и произошло бы, если б она не нагрянула в Дубровку столь неожиданно. Владимир Иванович тайком перевез бы девушку в столицу, и Елена Павловна никогда и не узнала бы об этом. Вряд ли она обратила бы внимание на исчезновение дочери какого-то конюха… А уж управляющего ее муж сумел бы подкупить, чтобы тот и словом не обмолвился.

Поэтому Елена решила не спускать со своей соперницы глаз, ведь этот план вполне осуществить и сейчас. И тогда желанный Владимиром ребенок будет у него не с супругой, а с этой крепостной девкой. А за долгое время пути графиня уже успела не только примириться, но и вполне сжиться с дикой, как ей казалось поначалу, мыслью о том, что младенца вполне можно выдать за своего. Кто будет об этом знать? Глаша? Она предана ей до мозга костей… Тоже ведь из крепостных, могла всю жизнь навоз месить, а Елена Павловна забрала ее в Петербург, ввела в богатый дом, отдельную комнатку выделила. Слово поперек скажет — и назад, в навоз. Это Глаша понимала, и благодарила свою хозяйку каждым словом, каждым взглядом.

Других препятствий к осуществлению задуманного графиня Петровская уже не находила. Пусть только гулящая девка пикнуть посмеет, розгами до смерти запорют в Родниках, и отец с матерью не узнают! Ведь стоит запороть ее, стоит… Елена Павловна до боли стиснула зубы, пережидая очередной приступ ненависти к юной, хорошенькой крестьянке, обнаженное тело которой до сих пор мерещилось ей повсюду, а ее муж не мог насытиться им, не мог оторваться…

В постели с женой Владимир Иванович никогда не проявлял столько страсти. Их союз был больше духовным, чем плотским. Петровские могли говорить часами, и спорить, и обсуждать только что прочитанное или увиденное в театре. Их мнения не всегда совпадали, но тем было интереснее. И даже если они не соглашались друг с другом, их пальцы переплетались, подтверждая, что они вместе, что любят друг друга. И даже сейчас Елена верила, что муж действительно любит ее. Не мог же он, в самом деле, разговаривать о высоком с этой левкой! А только постелью любовь не ограничивается…

В двухкомнатном номере постоялого двора Елена Павловна велела Глаше занять диванчик в проходной, а Варе лечь на пол у порога. Не смогла отказать себе в удовольствии унизить любовницу мужа, указать ей истинное ее место. На пол, правда, набросали одеял, пледов, чтобы девка не застудилась и ребенку вреда не было. А то, что мать, как собака, на подстилке спит, младенцу не навредит. Да и мал еще очень…