Тайна рождения

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В семье Петровских готовились к празднику. Их сыну, Александру, исполнялось десять лет. Возбужденная предпраздничной суматохой, которой только она могла придать подобие упорядоченности, графиня Елена Павловна Петровская быстро переходила из кухни в детскую, оттуда в гостиную, отдавала распоряжения слугам, снова возвращалась на кухню. Она привыкла все держать под контролем и надеяться только на себя. Ровно десять лет назад ее самообладание помогло спасти семью и осчастливить мужа обретением наследника.

Владимир Иванович в Сашеньке души не чаял. И в каждом увлечении мальчика, в каждом его капризе графу виделось отражение собственного детства, его угасших стремлений и обид. Вместе с сыном он словно заново овладевал верховой ездой, к которой по непонятным причинам до недавнего времени внезапно охладел. В течение нескольких лет Петровские держали лошадей только для выезда. Теперь же граф снова приобрел для себя орловского рысака, который находился в конюшне купленного поместья Раздольного. Родовые же поместья Петровских были, по настоянию Елены Павловны, проданы в год рождения Сашеньки вместе со всеми крепостными, что было признано всем светом чрезвычайно удачной сделкой, потому что ровно через год, в тысяча восемьсот шестьдесят первом, император отменил крепостное право.

«Значит, теперь Варя — свободная женщина, — первым делом с иронией подумала Елена Павловна, узнав подробности Манифеста. — Если она, конечно, жива… Помнится, мы оставили ее в послеродовой горячке. Кажется, она даже не поняла ничего. Ну, оно и к лучшему… Бог весть, выходил ли ее тот пьянчужка-доктор? Интересно, доставил ли ее потом к родителям, как я велела? А докторишка, конечно, не постеснялся, заломил цену за документы, в которых Сашенька значится моим сыном… Моим и Володиным. Так и есть. И за десять лет ни у кого не возникло ни малейших сомнений. А Варе доктор должен был сказать, что ребенок родился мертвым, и мы похоронили перед отъездом».

Продолжая проверять готовность к первому юбилею сына, графиня вспомнила, как она собственноручно ночью за несколько дней до предполагаемых родов выкопала яму в саду, затем снова засыпала ее, соорудив подобие могилки, куда Варя могла бы прибежать повыть, когда придет в себя. Не станет же она производить эксгумацию! Темной девке и в голову не придет, что ее могли так ловко обвести вокруг пальца.

«Правда, — пришлось признать Елене Павловне, — девчонка оказалась не такой уж темной. И нескончаемыми зимними вечерами с ней было даже занятно поговорить. Когда Варька перестала трястись от страха, то стал заметен ее собственный взгляд на многие вещи. Кажется, она рассуждала даже о равенстве людей с позиции Бога. Говорила, конечно, косноязычно, зато искренно. Уже забылось все… Десять лет как-никак! Ну и Бог с ней, с этой Варькой! Она свое заслужила».

Графиня посмотрела на мужа, который играл с Сашенькой в шахматы, умело поддаваясь ему в честь праздника. Оба были сосредоточенны и одинаково выпячивали губы, обдумывая ход.

«Какое счастье, что Саша похож на отца, — с благодарностью подумала графиня. — Никаких вопросов никогда не возникало».

В обычные дни Елена Павловна давно уже не вспоминала, что Саша — не ее сын. Она любила его, как родного, с той первой минуты, когда в Родниках взяла его на руки — смешного, копошащегося в своих пеленках, беспомощно покряхтывающего. И такая нежность в тот миг сжала сердце графини, что слезы на глаза навернулись. Никогда она не думала о том, что в жилах мальчика течет дурная кровь. Елена Павловна попросту не помнила об этом. Саша был ее любимым, обожаемым сыном, она жизнь за него отдала бы, не раздумывая. При чем здесь какая-то кровь?!

Елена Павловна сама, лишь в крайних случаях прибегая к посторонней помощи, вынянчила мальчика. Ничего не пыталась доказать этим ни мужу, ни себе самой. Просто не могла побороть почти животный страх, который возникал всякий раз, когда кто-то другой брал Сашеньку на руки. Даже если с ребенком возился отец, она ощущала некое беспокойство. Правда, меньшее, чем с другими людьми.

Владимир посмеивался над ней:

— Ты прямо по Пушкину: как орлица над орленком! Того и гляди, всем глаза выклюешь.

— Может, и выклюю, — произносила она угрожающе, но тут же бросалась целовать своих любимых «мальчиков».

Владимира Елена давно уже простила. Пережито и забыто, решила она раз и навсегда. И за все эти годы ни разу не напомнила мужу, как он оскорбил и унизил ее той случайной связью с дворовой девкой.

Елена Павловна прекрасно знала, что нечто подобное происходило во всех семьях их знакомых. Но она не желала даже сравнивать свою боль с тем, что испытывали другие женщины, которые заводили себе любовников в утешение. А она не смогла. Трипольский, а за ним и еще некоторые, пытавшиеся наладить с ней наиболее близкие отношения, были отвергнуты с отвращением. Для Елены Петровской на свете существовал только один мужчина.

В свете многие считали такую преданность чем-то патологическим, неестественным. Ведь столько блестящих мужчин изо дня в день входило в ее жизнь! Неужели ни на ком взгляд не задерживался дольше обычного? Елена Павловна могла бы признать, что задерживался. Но и только… Полюбоваться ведь не грех! А большего ей никогда не хотелось. Она верила, что и Владимиру тоже… В свете же ничего не утаишь, а о нем никаких сплетён не ходило, иначе Елена бы узнала. Всегда найдутся «доброжелатели», которые сообщат последние новости с умильной улыбочкой. «Значит, и в самом деле та Варька стала его единственным грехом, — думала графиня, проверяя сервировку стола. — Крепостная стала испытанием, которого Владимир не выдержал. Так что же, казнить его за это? Бог и без меня накажет за прелюбодеяние. Молиться за мужа надо, а не припоминать ему прошлый грех».

Успокоившись от этой мысли, графиня уединилась в будуаре, чтобы подправить прическу. Ее верная Глаша была уже тут как тут. Она являлась единственной из слуг, кого пришлось посвятить в тайну рождения Сашеньки. Отослать ее прочь Елена Павловна побоялась: обидевшись, бывшая горничная могла стать заклятым врагом. А уж Глаша нашла бы способ поведать всему свету, как именно появился у Петровских ребенок. Графиня решила, что безопаснее держать ее при себе и осыпать милостями. Все Глашины просьбы выполнялись немедленно.

Надо сказать, что ничего чрезмерного она никогда не требовала. Замуж Глаша никогда не хотела и своих детей заводить не думала. Она и к Саше особой нежности не проявляла, как заметила Елена Павловна. Может, как раз потому, что точно знала — чей это ребенок. А с Варей они не сдружились, чему графиня была безмерно рада. Глаша всегда оставалась ее наперсницей и помощницей в мелких интригах, без которых немыслима жизнь в Петербурге.

Например, когда одновременно с Петровскими назначили бал Кольчугины, Елена Павловна с ума сходила, придумывая, как бы заполучить всех гостей к себе. И тогда Глаша подкупила каких-то мужиков, чтобы те опрокинули бочку с дегтем как раз на повороте на ту улицу, где стоял дом Кольчугиных. И те, кто собирался посетить Кольчугиных, доезжая до поворота, вынуждены были разворачивать кареты и ехать к Петровским. В тот вечер у них собрался весь цвет Петербурга. А обезумевшие от отчаяния Кольчугины еще долго ломали себе голову: почему к ним не явился ни один из приглашенных гостей? Елена Павловна была счастлива и не считала, что они с Глашей совершили нечто аморальное, ведь Петровские первыми назначили бал. Не стоило пытаться соперничать с ними!

«Соперников, а тем более соперниц, я просто уничтожаю, — подумала Елена Павловна, улыбнувшись своему отражению в зеркале. — Я ко многим добра, иногда даже сверх меры, но моя доброта не безгранична. Все должны это помнить».

— Красавица вы, Елена Павловна! — довольно воскликнула Глаша, откровенно любуясь ею. — Повезло же Владимиру Ивановичу!

— Нам обоим повезло, — пресекла графиня, угадав неприятное для себя продолжение. Сейчас опять начнется легкий шантаж. — Сегодня мне, Глаша, не до таких разговоров, и без того голова кругом. Вернемся к этому завтра, хорошо?