Скифская чаша

Рутковский нехотя поднялся. Думал, что визит Щупака не случаен, да и сам его срочный прилет в Мюнхен подозрителен. Что-то задумали оуновские деятели, и нужно дознаться, что именно.

Медленно повязал галстук и, воспользовавшись тем, что Стефа зашла в ванную, оставил на тумбочке около тахты свои часы. Заглянул в ванную, попросил:

— Не очень задерживайся.

— Я его быстро выставлю, — пообещала.

— Выходи на улицу.

— Хорошо.

«Фиат» Максима стоял за углом в переулке. Рутковский отошел в сторону, чтобы Луцкая случайно не увидела его из окна, закурил. Ждать пришлось недолго: около Стефиного подъезда остановилось такси. Из него вылез большой пожилой человек с палочкой — пошел, чуть прихрамывая, к парадному. Сомнений не было: Щупак, или Хромой дьявол, — так назвала его Стефа, когда услышала о приезде пана Модеста в Мюнхен. Тогда же Рутковский осторожно поинтересовался у Кочмара, кто такой Щупак. Тот лишь покачал головой и повторил слова Стефы: Хромой дьявол. Оказывается, так называли Щупака в СБ за хитрость и коварство, его боялись даже коллеги по службе безопасности, не говоря уже о руководителях разных рангов, — сердце Щупака не знало милосердия, за самую малую провинность определял лишь одно наказание — смерть и, говорят, любил сам лично исполнять приговоры.

Щупак исчез в парадном, и Рутковский пошел к машине. Перед глазами стояло лицо Щупака: грубые, будто вырубленные топором, черты, глубоко посаженные глаза под узкими бровями, тяжелый подбородок — точно, такой не знал пощады и просить ее у него, наверно, было невозможно.

Хромой дьявол...

Рутковский достал из чемодана в багажнике портативный магнитофон, нажал на кнопку. Смотрел, как крутится бобина, и представлял разговор Луцкой со Щупаком. Вероятно, тот сидит в кресле, Стефа примостилась на тахте, курит сигарету, забывая сбросить пепел, обжигается и сдувает его с брюк. А рядом на тумбочке среди разной дребедени лежат его часы. Да, настоящие ручные часы: никто не знает, что в них вмонтированы микрофон и передатчик, и сейчас на портативный магнитофон в «фиате» записывается разговор Луцкой и Щупака. Может быть, и что-то пустое, но навряд ли Щупак будет беспокоить Луцкую из-за пустяков в субботний день да еще и у нее на квартире.

Бобина крутилась, Рутковский вывел «фиат» так, чтобы видеть такси Щупака — пан Модест не отпустил машину, это свидетельствовало, что его разговор с Луцкой не затянется. И правда, Щупак вскоре вышел из парадного: Рутковский выключил магнитофон и глянул на часы: визит длился около двадцати пяти минут. За удочками ехать не было смысла, Максим поднял капот автомобиля, сделав вид, что копается в моторе. Увидев, как вышла из подъезда Луцкая, помахал ей испачканной рукой.

— Не было контакта, — пожаловался, — едва нашел неисправность. Дай ключи, нужно помыть руки.

Часы лежали на прежнем месте, Рутковский спрятал их и аккуратно вымыл руки. Спустился на улицу — Стефа сидела за рулем и явно теряла терпение: ведь нужно было еще заехать за удочками.

— Чего хотел от тебя этот старый хрыч? — лениво поинтересовался Максим.

— Пустое. Мог подождать и до понедельника. Обычная канцелярская бюрократия, — ответила уклончиво.

— Чем старее человек, тем больше внимания уделяет своим маленьким делам.

— Угу... — подтвердила Луцкая. — Нечего делать, только время отбирает.

Они приехали на свое место около ручья в полдень. Стефа взялась разводить костер, а Максим, прихватив удочки и магнитофон, пошел рыбачить. Отошел за километр, вода здесь перекатывалась через огромные отшлифованные валуны. Рутковский приготовил удочки, но не закинул: присел под дерево, оперся на шероховатый ствол и включил магнитофон. Бобина задвигалась, она крутилась и крутилась, а звук не появлялся, только шуршала пленка. Максим подумал, что микрофон испортился, но зазвонил звонок и послышались не совсем ясные звуки — видно, пан Модест здоровался со Стефой в передней. Потом Луцкая, как Максиму и представлялось, преувеличенно патетично высказала свое восхищение по поводу визита Щупака — наконец, наверно, уселись так, как и предполагал Рутковский, потому что Стефу было слышно яснее — устроилась на тахте ближе к микрофону. Но и Щупака он слышал вполне прилично: присланная Центром аппаратура работала безотказно, и Максиму все время казалось, что он находится там же, в комнате Стефы, и Щупак только чудом не замечает его. Этот эффект присутствия ощущался настолько, что хотелось вмешаться в беседу, задать наводящий вопрос или уточнить неясное, вместо этого Максим иногда останавливал магнитофон и еще раз прослушивал наиболее интересные места.

Щ у п а к. Я потревожил тебя, Стефа, только потому, что приехал сюда по неотложному делу.

С т е ф а н и я. Конечно, пан Модест, я поняла это сразу и попросила вас сюда, так как сможем поговорить не таясь. У нас на Цеппелинштрассе...

Щ у п а к. Да, у вас микрофон на микрофоне. А наш разговор полностью конфиденциальный, и я надеюсь...

С т е ф а н и я. Пан мог бы обойтись без предупреждения.

Щ у п а к. Я уверен в тебе, Стефа, но специфика нашей работы требует такой строгой конспирации, что и лишнее напоминание никогда не помешает.

С т е ф а н и я. Возможно. Да вы могли проверить меня на деле, и не раз!

«Ого, — подумал Рутковский и еще раз прокрутил это место. — Выходит, моя Стефа сотрудничает с секретными оуновскими службами и пользуется их доверием. В конце концов, что же здесь удивительного? Недаром видел ее с Богданом, и проверка удавкой — ее рук дело».

Нажал кнопку и слушал дальше.

Щ у п а к. У нас нет претензий к тебе, Стефа, и мой приезд сюда — лучшее доказательство этого.

С т е ф а н и я. Можете рассчитывать на меня, пан Модест.

Щ у п а к. Не ждал другого ответа.

С т е ф а н и я. Слушаю.

Щ у п а к. Это история старая и начинается еще с войны. Конечно, ты понимаешь, что, свертывая свою деятельность на Западной Украине и в восточных воеводствах Польши, мы оставляли там своих людей.

С т е ф а н и я. Агентуру?

Щ у п а к. Были у нас самые секретные агенты, и список их в одном экземпляре хранился у пана Лебедя. Были и списки преданных нам людей, информаторов, сочувствующих.

С т е ф а н и я. Подождите, пан Модест, не связан ли ваш приезд сюда с убийством Лакуты и его контактами с полковником Лодзеном?

Щ у п а к. Я всегда знал, что ума тебе не занимать.

С т е ф а н и я. Лакута что-то продал американцам?

Щ у п а к. Продал, и мы узнали об этом через своих людей в ЦРУ.

С т е ф а н и я. Что?

Щ у п а к. Не спеши. Один из списков наших информаторов пропал. Он исчез в первые послевоенные годы, когда в Польше проводилось заселение западных воеводств. Туда переехало много украинцев из Жешувского и Люблинского воеводств, и наши люди уточняли списки информаторов. Отвечал за эту работу родственник пана Зиновия, его дядька Иосиф Лакута. Польская служба безопасности выследила его, пан Иосиф погиб, отстреливаясь, на каком-то хуторе, и считалось, что списки либо были сожжены Иосифом Лакутой, либо попали в руки польской контрразведки. И вдруг через столько лет попадают в ЦРУ. А полгода назад умер брат Иосифа Лакуты, отец пана Зиновия...

С т е ф а н и я. Значит, списки сохранялись у отца Зиновия Лакуты, и он, разбирая бумаги отца, нашел их?

Щ у п а к. Думаю, что было именно так.

С т е ф а н и я. И продал Лодзену?

Щ у п а к. На свою голову.

С т е ф а н и я. Вы не вышли на след Богдана и Стефана?

Щ у п а к. По предварительным данным, они в Австралии. Найдем.

С т е ф а н и я. Шкуры!

Щ у п а к. Дело не в них.

С т е ф а н и я. В списках? Но я же поняла, что они у американцев. В надежных руках, и вы все равно передали бы их ЦРУ?

Щ у п а к. Ты права, но есть небольшая деталь. Пану Лебедю известно, что к спискам Лакуты, а там насчитывалось более шестисот фамилий информаторов, был подколот еще лист, и самый важный. Семь фамилий, вот так, семеро наших доверенных людей, известных только Иосифу Лакуте, и у четырех из них сохраняются ценности расформированных куреней.