Страница 68 из 71
В кабине, заменив сраженного водителя, за рулем сидел Григорий Артавкин, а Костя Черныщов, Алексей Громов и Сагитт Курбанов бежали рядом с полуторкой, стреляли на ходу и, как все, кричали до хрипоты, вливаясь в общий хор. Если умереть, так в бою с оружием в руках!
– Ура-а! Полундра-а!
Но враг не дрогнул. Отборные солдаты дивизии «Мертвая голова» умели сражаться. За их плечами были разбитые армии и покоренная Европа. Передние цепи схлестнулись в рукопашной беспощадной схватке, крики, стоны, ругань. За неверное движение – плата кровью, жизнью.
На Алексея кинулись пять гитлеровцев. Он успел дать короткую очередь и сразил двоих. Но третий, увернувшись, ловким ударом ноги вышиб оружие из рук. Все решали не секунды, а мгновения. Алексей бросился к ближнему и прямым ударом правой в челюсть свалил его в нокаут. И тут же, едва успев увернуться от штык-ножа, левым боковым ударом, отработанным «крюком», сразил нападавшего, и сам ринулся на верзилу, на пятого, нанося спаренные прямые удары. Тот бездыханным рухнул под ноги. Три нокаута за какие-то секунды боя!
Схватив оброненную кем-то винтовку, Алексей ринулся вперед, в гущу рукопашной, туда, где сражался Костя Чернышов. Тяжеловес возвышался над всеми в прямом и переносном смысле слова. Его могучая фигура была для бойцов своеобразным маяком. Вокруг него валялись сраженные, и корчились раненые, недобитые враги.
Гитлеровцы не ожидали такой дерзкой встречной атаки, такого массового героизма, такой злой ярости. Немцы не выдержали, стали отходить и отстреливаться, но закрепиться уже не могли. Грозный дружный напор атакующих катился живой волной, наводил панику, порождал страх и вынуждал бежать, спасаться, забыв про свои пушки, побросав вездеходы и бронетранспортеры…
– Артиллеристы, к пушкам! Бей гадов их же снарядами!
Лейтенант с огненно-рыжими волосами, с лоснившимся от пота лицом, в порванной гимнастерке без одного рукава, остервенело стрелял из пушки, справляясь за подносчика, заряжающего и наводчика. Бойцы разворачивали другие орудия и тоже открывали огонь. Мало кто из фашистов унес ноги. Даже те, кто сдавался, тут же уничтожались.
Волна атакующих катилась еще несколько километров, сметая на своем пути все преграды и заслоны. Бежали, гнали гитлеровцев, пока хватало сил, пока окончательно не выдохлись. И, падая от усталости, продолжали, уже не кричать, а глухо хрипеть:
– У-р-а!.. Полу… – да-а!..
На этом отвоеванном рубеже и остановились.
Долго еще раздавались то там, то здесь короткие очереди и отдельные выстрелы. Летние сумерки быстро переходили в ночь. Раненые уходили в тыл, многих вели или неуклюже несли товарищи. Бойцы ходили между убитыми и подбирали оружие и боеприпасы.
Полуторка подорвалась на мине, Артавкин погиб. Сталину выбросило воздушной волной на землю, но она осталась жива, отделалась ушибами и синяками. Придя в себя, поднялась. Одежда порвана, в голове туман, но ею двигала только одна беспокойная мысль, одно желание – найти Алешу. Живого или мертвого…
В густеющих сумерках, на взгорье, среди распростертых на земле, смертельно уставших бойцов, она отыскала Алексея Громова. Он лежал рядом с Костей Чернышовым и Сагиттом Курбановым, в порванной тельняшке, мокрый от пота, держа в руке немецкий автомат. Увидев Сталину, он устало улыбнулся.
Сталина вытерла ему пот со лба и легла около Алексея, положив рядом свой автомат. Она чувствовала живое тепло, которое шло от Алексея, смотрела на первые звезды, которые стали появляться на небе, и счастливо улыбалась пересохшими губами. Они победили! Защитили бухты!
Это была последняя, отчаянно-яростная, звонко-победная атака защитников Севастополя, атака, возникшая стихийно и наполненная горькой обидой и обжигающей ненавистью, скрепленная единым душевным порывом и общим волевым устремлением. Атака, которая навеяла страх на немецкое командование, которая в очередной раз доказала, что русские люди даже в таком, казалось бы, безвыходном и безнадежном положении находят в себе силы сражаться и побеждать.
У германского командования на этом участке уже не было сил, чтобы сдержать такую бурную и грозную атакующую лавину. А ей бы, этой лавине, не останавливаясь, приложить бы еще небольшое усилие, еще чуть-чуть поднажать и, сбив тыловые части, тысячи людей могли бы вырваться из кольца окружения на свободные просторы Крыма, пробиться в горы, к партизанам.
Но последние защитники Севастополя не ставили перед собой такой задачи; их цель была совсем другая, определенно четкая и простая: отогнать немцев и закрепиться, защитить Херсонес, защитить бухты. Десятки тысяч отважных бойцов, закаленных в боях, ждали спасительного прихода кораблей флота и слепо верили, что они придут, обязательно придут за ними!
Но ни в эту ночь, ни в последующие корабли флота так и не пришли.
Не пришли в ночь на 6 июля, не пришли и на 7‑е…
Как ни всматривались тысячи глаз с отчаянием и надеждой всю ночь до рассвета в далекий горизонт моря, он был равнодушно пуст. Никаких сигналов, никакого огонька. Только луна, похожая на медаль, прикрепленная к синей флотской матроске, светила с высоты синего неба, сочувственно простилая по морю – от горизонта и до самого берега – золотистую дорожку, по которой, к сожалению, нельзя было убежать, уйти, вырваться, спасти душу.
А с каждым наступавшим новым днем гитлеровцы все усиливали и усиливали натиск. Плацдарм обороны сужался. Таяли ряды защитников последнего рубежа обороны. Погиб капитан Кравцов, начальник разведки дивизии, убиты сержант Серовский, весельчак Тюрин и многие, многие другие. Люди умирали сурово и просто. Тела погибших уже никто не убирал с поля боя.
А с раннего утра начинался очередной рабочий день войны. С рассвета и до позднего вечера артиллерия врага методично вела свою долбежку снарядами переднего края. Столбы пыли и черного дыма закрывали горизонт, не было видно, что делается впереди и у соседей.
Самолеты с белыми крестами на черных крыльях весь долгий летний день накатывались вал за валом, разгружая бомбовую нагрузку на батарею и на тех, кто находился на берегу и в бухтах.
Алексей Громов, как и многие, кто находился на батарее, следил за полетом немецких бомбардировщиков, куда они направлялись, где бомбили. И по этим ориентирам определял, где наши еще держатся, в какой бухте еще есть очаги обороны: Камышовая бухта, Казачья, Соленая…
– А в Стрелецкую и Круглую самолеты сегодня почему-то не полетели, – задумчиво произнес Алексей.
– Неужели там все кончилось? – спросила Сталина.
Алексей промолчал. В такое не хотелось верить.
Дни стояли знойные. Жара, отсутствие воды и питания. Днем тяжелые бои, а ночами изнурительное ожидание. Все вместе взятое давало о себе знать, и в короткое затишье люди валились с ног, засыпали, где кто смог расположиться.
Во второй половине дня, в короткий перерыв работы артиллерии и авиации, над позицией пролетел на небольшой высоте корректировщик, который высыпал уйму листовок. В них – призыв сдаваться, а не то полное уничтожение…
– Листовок не трогать! – передавалось по цепи, из окопа в окоп. – Нас нет! Ни малейшего признака движений! Не демаскировать позиции!
Самолет полетел дальше – к Казачьей и Камышовой бухтам, к Херсонесскому маяку. Затишье затягивалось. Немцы ждали результатов от «предупреждения». Но в ответ безмолвие. Вдруг на левом фланге, на высотке, поднялись двое, в руках – палки с белыми тряпками, сделанными, видимо, из разорванных нижних рубах.
– Сволочи! Предатели!
С разных сторон раздались несколько коротких очередей, винтовочных выстрелов, и струсившие рухнули на землю…
И тут же несколько бойцов, укрепив на винтовках кровавые бинты, воткнули их на видных местах. Эти красные флаги затрепетали на легком порыве ветерка.
А через час снова в ход пошли артиллерия и авиация. Дыбилась и горела земля. Отдельные снаряды со свистом и шипением проносились над окопами и разрывались в море, вздымая там высокие фонтаны. Эта клокочущая вода обвалом падала на неподвижные трупы искалеченных людей, которыми был усеян берег… Немецкие самолеты заходили с моря, бомбили и обстреливали из пулеметов кручи скал, пещеры и террасы, где находились мирные жители, женщины, дети и бойцы, в большинстве своем раненые.