Страница 60 из 72
– Папочка родненький! Возьми нас с собой!
С тех пор прошло немало недель, но что бы ни делал Терехин, где бы не находился, стоило капитану хоть на мгновение остаться одному, чуть задуматься, он всюду слышал голос трехлетнего Василька, своего сынишки с ясными и голубыми, как у матери, бездонными глазками.
– Папочка родненький, возьми нас с собой!..
С тех первых дней войны капитану Терехину пришлось много пережить, многое увидеть, перестрадать, побывать в таких переплетах, из которых выбирались единицы. И все эти недели войны он искал смерти, но она его обходила. Жизнь потеряла для капитана смысл, в душе его горели лишь ярость и жажда мщения за жену и сына.
Не раз и не два попадались на его пути немецкие диверсанты, вражеские десантники, заброшенные в наш тыл. И ему, возглавлявшему разведроту, приходилось, подняв по тревоге бойцов, вступать с ними в борьбу. Каких только диверсантов не приходилось ему ликвидировать! Большие и малые группы, переодетых в нашу армейскую форму, в милицейскую одежду и даже в облике солдат железнодорожных войск.
При выходе из окружения, когда отшагали за ночь почти тридцать километров и люди валились с ног от усталости, вдруг разнеслась радостная весть: впереди, за лесом, на поле приземлился наш самолет У-2, и летчик сообщил, что в пятнадцати километрах отсюда, в селе Новогрудичи, расположен штаб армии, там сейчас находится командующий округом, ныне возглавивший Западный фронт генерал армии Павлов. А кто в округе не знал Дмитрия Григорьевича – Героя Советского Союза, который еще недавно сражался в республиканской Испании и там проявил себя?
Никто не пожелал останавливаться, устраивать дневку, хотя наступало утро, открывался обзор на большое расстояние. Колонна зашагала быстрее, словно и не было ночного похода.
– Может быть, успеем еще, застанем командующего?
А когда передовые группы вышли из леса на открытое пространство, над ними вдруг вспыхнули кольцеобразные облачка, и тут же раздались разрывы шрапнели. Прямо в упор хлестнули крупнокалиберные пулеметы и автоматы. Шагавшие впереди, словно скошенные, замертво попадали на землю. Живые стали разбегаться в стороны и залегать цепью, спешно отвечая огнем.
Командованию пришлось ориентироваться на ходу и, ведя бой с превосходящими силами противника, уводить лесом основную группу людей в другую сторону.
Сведения летчика, переодетого в нашу форму и летавшего на советском самолете, оказались ложными. Он направил окруженцев прямо в лапы врага, устроившего засаду... Много хороших людей осталось лежать на той открытой местности.
Дорога, по которой надеялись прорваться к своим, оказалась уже перехваченной вражескими частями. Лишь совершив обходный маневр на север, оторвались от врага. Отойдя на значительное расстояние, бойцы все еще слышали разрывы снарядов и бомб, над лесом закружили самолеты, выискивая их следы.
Только через пять дней, опрокидывая мелкие подразделения гитлеровцев и обходя стороной крупные группировки, удалось прорваться через линию фронта и выйти к своим.
И вот теперь, когда он, капитан Терехин, снова в тылу врага, на этот раз со своими разведчиками, когда, выполняя задание, они потеряли троих ребят и двинулись в обратный путь, неся с собой тяжелораненого младшего лейтенанта, судьба опять подсунула ему вражеских диверсантов, на этот раз в облике советских пограничников. Надо же до такого додуматься!
Но Терехина не так просто обвести вокруг пальца, не лыком шит, глаза и уши имеет да и соображать кое-что может. Капитан сам – сам! – видел и слышал, как этот, который выдает себя за лейтенанта пограничных войск и имеет на то соответствующий документы да и одет по всей нашей форме, как этот лейтенант запросто, дружески лопотал по-немецки с унтер-офицером, пока их и всю группу не накрыли на месте его лихие разведчики.
Документы, конечно, Терехин отобрал. Они пригодятся, наши чекисты разберутся, дознаются до истины. А что делать с диверсантами? Старшина Данильский предлагает одно:
– Чего с ними валандиться? В расход и только.
Терехин с ним был полностью согласен. Таких надо уничтожать, чтоб не топтали землю своими грязными сапогами, не отравляли воздух смрадным дыханием. Терехин уже намеревался отдать соответствующий приказ, который его отчаянные орлы выполнили бы, не моргнув глазом. Но тут его подозвал раненый лейтенант Храмцов, которого разведчики принесли к роднику. Он лежал на самодельных носилках, изготовленных из двух жердей и плащ-палатки.
Ранили его три дня назад, когда ночью пробрались в деревню, где находился какой-то штаб, и перед рассветом подкараулили «жирного гуся», который вышел во двор и по наивности решил прогуляться. Схватили его очень удачно, он и не пикнул, как затолкали в рот скрученную пилотку, связали по рукам и ногам и потащили. Но тут разведчики напоролись на патрульных...
Вспыхнула перестрелка. Капитан метким выстрелом свалил одного, но двое других открыли автоматный огонь. Деревня всполошилась. Отовсюду выбегали солдаты, взлетели ракеты. Пуля угодила Храмцову в бедро.
Тащить двоих у разведчиков просто не было сил. Капитан приказал освободиться от «жирного гуся». Старшина двумя ударами кинжала прикончил его. Подхватив раненного Храмцова под руки, разведчики бросились в лес. За спиной трещали выстрелы, но пули больше никого не задели, даже не поцарапали.
Храмцова разведчики любили, за его открытый нрав и бесшабашную храбрость, за смекалистый ум и недюжинную физическую силу. Это был опытный разведчик, как говорил капитан, «ценный кадр». Храмцов до войны заочно учился в Минске, в институте физкультуры, считался лучшим метателем диска и копья, его результаты подходили к отметке всесоюзного рекорда, и он служил инструктором физической подготовки в дивизии.
– Капитан, дело есть, – вторично позвал он Терехина.
Тот склонился над раненым, сунул ему плитку шоколада, отобранную у пленных.
– На, Володя, подкрепись! Ты звал меня?
– Ага, – слабым голосом произнес младший лейтенант.
Был он плох. Это Терехин видел еще с позавчерашнего дня, когда у раненого внезапно появился жар. Темным налетом обметало губы. Начиналось какое-то осложнение. Капитан понимал, что нужно как можно скорее выбраться из тыла, доставить Храмцова в госпиталь. Его несли по очереди все. Длительные переходы, тряска причиняли раненому страдания. Наспех положенная повязка то и дело сползала, сбивалась, открывала рану, а она все время кровоточила. Храмцов страдал, но старался не подавать вида. Только мрачнел лицом и поскрипывал зубами.
– Слушаю, Володя, – сказал капитан.
– Дай пистолет, – попросил чуть слышно Храмцов.
– Да ты что? С ума рехнулся? – И тут же, спохватившись, как можно увереннее капитан добавил: – Не беспокойсь, Володя! Мы тебя донесем, верь мне, донесем к своим! А там доктора тебя враз подымут на ноги, еще попляшем на нашем празднике победы!
– И я о том же... Дай пистолет! А этих, – он слабо кивнул в сторону пограничников и немецкого унтера, – запряги! Пусть, паразиты, несут скорым шагом мои носилки... Верно, капитан? А пистолет у меня для них, если в случае чего... Не промахнусь!
Терехин задумался. Прикинул разные варианты. А что? Молодчина, младший лейтенант! Лихо придумал. И он одобрил идею.
– Пистолета, думаю, Володя, на такое дело маловато, возьмешь еще и автомат. Будешь держать у себя на груди. – И добавил: – Только ты с ними не особенно церемонься, с этими диверсантами. В случае чего сразу пали.
Храмцов чуть улыбнулся.
– Не промахнусь!
Судьба Закомолдина и его людей была решена.
Закомолдина и унтера связали между собой, оставив свободными лишь ноги, надели через плечо каждому по ремню, а теми ремнями прикрепили к передней части носилок. Таким же манером связали Силикова и Чернова, поставив их позади. Каждый из четырех мог одной рукой ухватиться за край жерди и помогать нести раненого.
– Ну, субчики-голубчики, смотрите у меня! – Терехин погрозил пистолетом. – Чтоб ни-ни! И запомните! Все ваши вшивые жизни полностью зависят от судьбы этого раненого разведчика. Нести его нежно и осторожно. Не трясти и не дергаться в пути! Нести, как свою родную маму, как свою мутер. Ферштейн? – И, ткнув пистолетом Сергея, показал дулом на унтера: – Переведи ему, скотине, если действительно не тумкает по-нашему.