Летом сорок первого

– Мотоциклисты покатили по дороге прямо к лесу, где мы находились, – невесело закончил свой рассказ Батюк. – Мы их и ухлопали.

– Да, досталось вам, – сказал Закомолдин и обратился к остальным защитникам дота: – А вы пытались пробиться туда? – он показал рукой в ту сторону, откуда глухо доносились взрывы и гул пальбы.

– Пытались, да неудачно, – грустно ответил худощавый солдат с чуть раскосыми глазами.

– Там держится подземный гарнизон многоамбразурного дота «Утес» – пояснил второй, с двумя гранатами-колотушками за ремнем. – Обложили их фрицы таким плотным кольцом, с пушками и танками, что сквозь него не пробьешься.

– Да если и пробьешься, что толку? Разве там откроют неизвестно кому бронированные двери? – ответил третий, с винтовкою за плечом.

Эти слова подтвердил и Неклюдов, возвратившийся из разведки. Он вместе с Коршиным, как ни старались, а приблизиться к доту не смогли.

– Все вокруг кишит немецкими войсками, – закончил Неклюдов, – только на север, по лесным тропам, еще можно выйти. Тропы мы разведали.

– Добро, – кивнул Закомолдин.

Он снова построил бойцов. Разбил их на два отделения. Первое, состоящее из пограничников, возглавил сержант Неклюдов, а командиром второго стал старший сержант Шургалов. Соблюдая предосторожности, выслав вперед разведку и боковое охранение, по едва приметной тропе отряд тронулся в путь.

Глава пятая

Тихо днем в лесу. Лишь изредка подаст голос какая-нибудь птица, пискнет зверек, и снова сонное оцепенение охватывает глухие чащи. Солнце зависло в зените, а тягучая знойная духота копилась под кронами деревьев. И в этой тишине, пугая птиц и зверье, глухо доносились издалека канонада и нервная дробь стрельбы.

Лейтенант Закомолдин вел своих бойцов по еле приметной лесной тропе. Ему неизвестно было, когда и кем она была протоптана, неизвестно, откуда она брала свое начало и куда в конце концов приводила. Только видно было пограничникам, что ею пользовались и люди и звери. По этой самой тропе, соблюдая предосторожности, цепочкою и двигалась основная группа. На открытых крохотных полянах их щедро поливало зноем высокое полуденное солнце, а в чащобах бойцы скрывались в тени, становясь в зарослях почти невидимыми друг для друга.

Закомолдин шел и думал о том, что родной лес, укрывавший их, для всех одинаково щедрый, для всех одинаково добрый, спасительно густой и бесконечно просторный, встречал их, своих людей, открыто и нараспашку, предоставляя тень и прохладу, давая укрытие, тепло и свежесть, родниковую воду и ягоды, одним словом, отдавал все, что имел, ничего не требуя взамен.

Сергей шел в голове колонны, шел, как его учили ходить по лесу, молча и бесшумно, поднимая ноги выше обыкновенного, чтоб ненароком не зацепиться за что-нибудь. Справа в зарослях петляла речушка. Неожиданно Неклюдов, шагавший впереди, остановился и поднял руку, давая знать об осторожности, и чуть слышно произнес:

– Смотрите, лейтенант.

Закомолдин повернул голову направо и, присмотревшись, за ветвями, метрах в тридцати, увидел возле куста орешника, освещенного солнцем, лося. Тот пил воду. Был он крупным, темно-серого цвета, с раскидистыми рогами, шерсть мягко лоснилась по бокам, которые мягко ходили в такт дыханию. Закомолдин зачарованно смотрел на лося. Тот стоял на высоких, жилистых ногах, уходивших до колен в воду. Напившись, лесной великан поднял голову, настороженно вслушиваясь. С губ его и щек стекали серебристые капли воды. Кто-то из бойцов не выдержал, клацнул затвором. Лось потянул раздувшимися темными влажными ноздрями воздух и, почуяв опасность, уловив тревожные запахи и звуки, одним прыжком очутился на берегу и тотчас скрылся в зарослях.

– Эх, сколько мяса ушло! – с нескрываемой горечью произнес Ляхонович, шедший следом за лейтенантом.

– Таких красавцев жалко лишать жизни, – сказал осуждающе Закомолдин.

Тропа углубилась в чащу и, извиваясь, через некоторое время снова вывела к той же речке и затем к обширной березовой роще. В глаза ударил ослепительно белый свет. Издали березы казались чисто белыми, но вблизи можно было разглядеть на их стволах и черные пятна, и поперечные темные полосы. У одних берез поперечных полос было больше, у других меньше, но чистых белых стволов не было ни у одного дерева. Кое-где меж берез тянулись молодые дубки, и их тонкие, вытянутые вверх крепкие стволы на фоне берез казались густо-темными, прямо-таки черными.

«Красота какая!» – невольно подумал Закомолдин, вспоминая, что и в Подмосковье, за станцией Голицыно, когда зимою выбирались на лыжные прогулки, в лесу попадались такие же светло березовые чащи, только там березы стояли более кучно и были они молоденькими, тонкоствольными, не такими величавыми, как здесь.

За березняком начался темный густой лес, состоящий в основном из вековых лохматых елей и прямоствольных осин, сразу же повеяло влажной прохладою и сумрачностью. Под елями то там, то здесь вздымались бугры муравьиных куч, похожие на брошенные на землю меховые шапки, давно отжившие свой срок, выгоревшие на солнце, только вместо меха топорщились коричневые хвоинки да мелкие веточки, принесенные лесными тружениками. Редкие лучи солнца, пробившись сверху сквозь хвою крон, падали на жухлую траву, на мшастые валежины, на старые шишки. «Привал бы пора делать», – подумал Закомолдин и решил, что, как только выберутся из сумрачного ельника или попадется на пути родничок да ягодная полянка, объявит о коротком отдыхе.

Вдруг где-то впереди послышалось ровное кукование. Следом ответила другая кукушка, уже ближе. Бойцы остановились, насторожились – сигнал тревоги. Оповещала разведка. Закомолдин глазом окинул местность, пригодна ли она для боя, для обороны. Не очень. Вокруг стоял густой смешанный лес, скрывавший бойцов, а заодно и подходы к ним. Но выбирать не приходилось. Впереди – опасность, враг.

Послышалась трель соловья, и опять подала голос кукушка.

– Танки, – шепотом произнес Неклюдов, стоявший рядом с лейтенантом.

– Сколько? – спросил Закомолдин.

Возглавлял разведку Иван Коршин, бывший пограничник. Он и подавал сигналы.

– Шесть, – сосчитав кукование, сказал Неклюдов, потом добавил: – Там дорога и мост через реку, мы утром его проходили, когда разведывали пути. Танки остановились, кажется, у моста. Километра два отсюда.

Танки – это не пехота, в лесу они не страшны, потому что пройти не смогут. Но оставалось загадкой: почему они остановились? Встречаться с танками не входило в планы лейтенанта, однако не торчать же в лесу. Закомолдин жестом подал команду: вперед.

Лес вскоре стал редеть, угадывалась опушка. Бойцы остановились. Закомолдин с Неклюдовым вдвоем двинулась по тропе. Возле куста орешника их встретил Коршин. Он коротко доложил:

– У моста шесть средних танков. Купаются, гады.

– Что? – не поверил Закомолдин.

– В речке купаются, – ответил шепотом пограничник, тихо ругнулся. – Чувствуют себя как дома. Шарахнуть бы по ним, товарищ лейтенант, да так, чтобы чертям стало тошно!

Закомолдин и сам подумал о том, чтобы «шарахнуть» по танкистам. Только ему не верилось, чтоб гитлеровские вояки так беспечно вели себя в чужой стране, пренебрегая опасностью. Или, может быть, они уже торжествуют победу, как до этого чувствовали себя победителями в покоренной ими Европе, может быть, они уже ни во что не ставили наших бойцов, которые группами и в одиночку, скрываясь по тылам, шли упрямо на восток, на соединение со своими?

Как бы там не было, а факт оставался фактом. Гитлеровские танкисты беспечно и шумно плескались в реке. Загорелые, счастливые. А танки – шесть боевых машин, с распахнутыми люками, стальными громадами, стояли возле деревянного моста. Темно-серые, с белыми крестами. С царапинами и вмятинами, следами боев. Закомолдин никогда еще не видел так близко немецкие танки. Может быть, эти самые танки утюжили их военный городок... Волною подкатила к горлу ненависть к счастливым, загорелым, спортивного вида парням, которые так беспечно и шумно плескались в воде, валялись на песчаном берегу, подставив спины и животы знойному летнему солнышку, шутили, смеялись, подтрунивали друг над другом. В общем, вели себя так, как городские парни с какого-нибудь завода или фабрики, выехавшие в воскресенье в лес, на речку, поближе к природе. Только вместо автобуса стояли танки. Стальные, угрожающие. И никак не верилось, что именно эти обнаженные, загорелые, счастливые, смеющиеся парни, такие тренированные, с которыми хорошо бы играть в футбол, посоревноваться в беге, в плавании, в метании копья, а потом посидеть у костра, попеть песни, поесть печеной картошки, что именно эти самые парни, надев свою черную форму, которая вместе с оружием аккуратно разложена на траве, именно они на своих железных машинах вторглись в нашу страну, неся горе и страдание, разрушили мирную жизнь, подожгли дома, стреляли в упор из пушек и пулеметов. И Закомолдин не мог, не имел права щадить их. Только сердце его, Сергея, еще не очерствело от ненависти, и он чувствовал где-то в глубине своей души горечь несправедливости, поскольку привык встречаться с противником, готовым к бою, чтобы в равных условиях бороться за победу. До сегодняшнего дня ему не приходилось нападать на голых и, по существу, беззащитных людей. Но этот внутренний голос не мог удержать его от конкретных действий. Закомолдин – командир, и он не мог поступать иначе. Они бы, немцы, в подобной ситуации нисколько бы не миндальничали, даже и не задумывались, а радовались бы такой удаче: вывести из строя боевые экипажи и захватить танки!