Страница 9 из 20
— Чудесно, товарищ старший лейтенант, — с любопытством посмотрел на него Левицкий. — И какие же выводы вы сделали?
Бураков смутился. Прикусил нижнюю губу и вдруг решительно выпалил:
— На протяжении двух дней в одни и те же часы Воробкевич сидел в скверике на Карпатской улице. Очевидно, ждал кого–то.
— А вы его спугнули!.. — недовольно сверкнул глазами Трегубов.
Левицкий скосил на него глаза, но никак не реагировал на его вспышку.
— Вероятно, вы правы, — протянул он, задумчиво глядя на старшего лейтенанта. — Такой вывод напрашивается сразу. — Повернулся к начальнику управления: — А что дал обыск явочной квартиры?
— Почти ничего. Ребята осмотрели там каждый квадратный сантиметр, но безрезультатно. Протокол допроса хозяина квартиры здесь, — постучал он по кожаной папке, лежавшей на столе, — да и с ним самим сможете поговорить в любое время. Упрямый человечек! — Он поднял правую бровь, словно удивляясь, что существуют на свете такие люди, — Признался только в том, что прятал Воробкевича. Старый знакомый, говорит, и все…
— С вашего разрешения мы поговорим с ним сразу же после окончания совещания, — нагнул голову Левицкий. — А теперь я хотел бы послушать товарища Ступака, если не ошибаюсь? — обратился он к совсем еще молодому блондину с курносым симпатичным лицом. Тот вскочил со стула, но Левицкий остановил его решительным жестом. — Сидите, сидите, мы не рапорты принимаем, а сообща рассуждаем…
— Товарищ полковник, — у юноши от волнения даже выступили на лбу красные пятна, — этот Воробкевич приходил в сквер именно перед открытием собора. А уходил после того, как заканчивалась служба. Не ждал ли он кого–то из церковнослужителей? А из–за каких–то обстоятельств не мог встретиться?
Левицкий посмотрел на него также задумчиво и снова неопределенно сказал:
— Вероятно, вполне вероятно… — но вдруг быстро повернулся к Трегубову и спросил: — Не могли бы вы установить, кого из персонала собора не было на месте двадцать шестого и двадцать седьмого мая?
— Нет ничего проще, — пренебрежительно поморщился тот.
— Так очень вас прошу.
В тот же вечер стало известно, что у каноника собора святого Франциска Валериана Долишнего в конце мая был приступ грудной жабы, и он дней десять пролежал в постели. Так они ухватились за кончик нити, которая и привела Петра Кирилюка к собору на Карпатской.
Валериан Долишний — высохший пожилой мужчина с лицом аскета — напоминал Петру иезуита времен инквизиции. Держался прямо, но ни на кого не смотрел, ходил опустив взгляд, и все же Петру почему–то казалось: видел всех и вся вокруг. Длинный с горбинкой нос, мохнатые брови и волевой, будто обрубленный, подбородок говорили о характере каноника — очевидно, он был решительным и даже грубым человеком. Петру, правда, было не до психологических экспериментов — он должен был установить, есть ли что–нибудь подозрительное в поведении отца Долишнего, а это, как известно, работа нудная и кропотливая. Интуиция подсказывала Кирилюку, что на нитке все же может оказаться какой–нибудь узелок, и он вместе с лейтенантом Ступаком — курносым парнем, что докладывал на совещании, — пятый день вел наблюдение за каноником Валерианом Долишним.
В собор попадали только через центральную, калитку с Карпатской улицы, где и был установлен пост наблюдения. Лучшего места, чем то, что когда–то избрал Воробкевич, не найти, и на скамейке в сквере сидел, углубившись в конспекты, молоденький вихрастый студент, лишь изредка отрываясь от тетрадок, чтобы перекинуться словом с соседом или посмотреть на красивую девушку, пересекавшую скверик.
За четыре дня Петр хорошо изучил распорядок дня пунктуального каноника. Отец Долишний не опаздывал, приходил минута в минуту перед открытием собора, проводил службу, потом крестил или, наоборот, провожал верующих в последний путь. Обедал всегда дома в четыре часа, отдыхал — и снова в собор.
Сегодня после утренней службы было венчание. Петр затерялся в толпе празднично одетых гостей и родственников. Проводив молодых до выхода, вернулся в собор. Церковь опустела, лишь возле самого алтаря сидели две пожилые женщины в трауре да староста тушил свечки перед иконами.
Кирилюк спрятался за колонной в притворе. Как правило, каноник не задерживался, но прошло с полчаса, а он все не показывался из алтаря. Староста давно погасил все свечи, к двум женщинам в черном присоединилась еще одна — стояла на коленях возле скамеек и все время кланялась до земли.
Скрипнули двери, и отец каноник наконец вышел. Не глядя, благословил женщин, немного постоял, оглядываясь, и двинулся не к выходу, как обычно, а к дверям, ведущим на хоры. Там снова постоял, оглянувшись, отпер двери и исчез, тихонько затворив их за собой.
Кирилюк раздумывал лишь минуту. В выражении лица каноника было нечто такое, что заставило его сразу отбросить все сомнения. Женщины не обратили на него никакого внимания, но на всякий случай Петр преклонил колени перед первой иконой, попавшейся по пути, и шмыгнул к дверям, что вели на хоры. Осторожно нажал на ручку — неужели заперто? Двери подались легко, не скрипнув. Крутые каменные ступени вели вверх; Кирилюк ступал бесшумно, стараясь даже не дышать. Интересно, что понадобилось канонику в такое время на хорах?
Петр осторожно выглянул из–за лестницы, внимательно огляделся, но Долишнего нигде не заметил. Что за чертовщина! На хорах трудно спрятаться, разве что каноник залез бы под скамейки. На всякий случай заглянул и туда. Куда же мог деться святой отец? Неужели тут есть еще один выход?
Кирилюк на цыпочках обошел хоры, ощупывая стены, но ничего не заметил. И все же отец Долишний не мог раствориться в воздухе… Значит, дверь должна существовать. Возможно, где–нибудь внизу?
Прыгая через ступеньку, Петр побежал вниз. Вдруг споткнулся и чуть не упал. Это несколько отрезвило его — на лестнице было темно, и Кирилюк вынул фонарик, посветил. Каменная лестница и каменные стены, холодные и влажные. На такой лестнице следует быть осторожным: легко поскользнуться… Петр шел, держась рукой за стену и светя фонариком. У выхода остановился, ощупал стены. В одном месте щель между камнями была чуть шире и без штукатурки. Налег плечом — подалась… Направил луч фонарика на проем и увидел крутую железную лестницу.
Собственно, на этом следовало остановиться: очевидно, лестница ведет в склеп, где похоронены монахи, и нет ничего удивительного, что каноник спустился туда. Чувствуя, что не стоит этого делать, Петр все же шагнул дальше и отпустил дверь, сразу же бесшумно закрывшуюся за ним. Прислушался: тишина как в могиле — слышно даже, как бьется сердце. Надо вернуться, выждать, пока каноник уйдет из собора, а уж потом найти случай и осмотреть подземелье.
Петр посветил фонариком — найти щеколду. Ее не было. Вообще не за что было ухватиться, чтобы потянуть на себя тяжелую каменную дверь. Кирилюк еще раз ощупал узким электрическим лучом скользкую стену, но уже понял, что он замурован. Постоял еще несколько минут, пока не осознал: самое худшее, что он мог сделать, — это топтаться тут, ожидая каноника. В конце концов, он представитель власти и имеет право поинтересоваться, что это за подземелье и что в нем хранится. Включил фонарик, на всякий случай переложил пистолет в наружный карман пиджака и направился вниз.
Лестница кончилась, и Кирилюк шагнул в достаточно высокий — метра два — каменный подземный ход, который сразу поворачивал направо. Выключив фонарик, Петр добрался до поворота, выглянул, но ничего не увидел и включил свет. Через несколько метров ход поворачивал снова, и Петр, почему–то пригнувшись, перебежал к повороту, Там была то ли пещера, то ли просто ниша, заставленная металлическими, покрытыми пылью гробами. На одном из них Петр прочитал: «Божий угодник Петро Панченко». Рабов божьих и угодников лежало здесь немало — почти рядом Петр увидел еще одну нишу с гробницами. Тут, очевидно, хоронили монахов низшего ранга, потому что гробы стояли в несколько рядов, один над другим, не украшенные металлическим литьем: так себе, стандартные гробы для стандартных рабов божьих…