Страница 15 из 22
— Я хочу молить его… Просить о снисхождении в одном деле…
— Что за дело? — жадно полюбопытствовала графиня.
— Нет, не спрашивайте, я не скажу вам, — ответила девушка. — Не потому, что не доверяю, — она взяла тетку за руку, — просто я боюсь, что ежели вы о нем узнаете, то как бы вам худо от того не было…
— О чем же речь? Не о заговоре ли каком? И не о заговорщиках ли? — пробормотала Агния Петровна. — Впрочем, не хочешь — не говори. — Она похлопала племянницу по руке.
— Вы поможете мне, тетушка?
— Конечно, дитя мое, и с радостью. Более того, я думаю, что его светлость окажет тебе свою благосклонность, так же, как оказывает ее мне, — ответила графиня. — Ему это будет даже весьма приятно сделать.
«Вот и хорошо, — думала тем временем Агния Петровна, — пусть просит о чем ей вздумается. Герцог человек не глупый, он все повернет так, как ему понадобится. К тому же если ей что-то надо, то она скорее ответит на желания герцога и не будет долго ломаться».
— Так тебе нужно платье? — задумчиво переспросила графиня. — Впрочем, и не только платье! — прибавила она громко. — Нужен и парик, и прочее. Ах, душечка, до чего же коротко ты остриглась, когда же волосы отрастут? Никакому куаферу не соорудить из твоих волос пышной прически!
— Так удобнее, тетушка, — рассмеялась Любава.
«Странно, что я могу еще и смеяться», — подумала девушка.
Но нет, это не было странно. Предчувствие решительных действий, возможность спасти любимого человека — вот что бодрило ее и настраивало на боевой лад. Любава вовсе не была уверена в ответных чувствах. Но он догадался о том, что она — девушка! И не выдал ее никому… И только в решительной ситуации дал понять о своей догадке, но и то не всем, а лишь ее верному человеку! Что бы то ни было, она спасет его!
— Иван, — тихо шепнула она.
— Что? — переспросила тетка. — Я не расслышала, милочка.
— Нет, ничего, — Улыбнулась девушка.
— Так, ну что же ты сидишь? Скорее!
Тут же водоворот закружил Любаву. Ее вели переодевать, причесывать, белить и румянить. В какой-нибудь час она была готова. Но девушка вовсе не подозревала, что графиня уже отправила герцогу записку и всесильный временщик знает о том, кто вскоре будет у него. Только Любава ехала навстречу неизвестности, другие уже знали, что случится и как себя они поведут и что при этом скажут…
Иван огляделся по сторонам. Страшно? Да уж, страшно… Привели его в каменный мешок, двери заперли, на окне малом — решетка. Солдат при двери сидит.
— Эй, малый, — окликнул его Иван.
Солдат молча посмотрел на узника и опустил голову, усмехнувшись.
— Как хоть звать-то тебя? — вновь произнес Боратынский.
Солдат ни слова не ответил.
— Стало быть, молчать ты ко мне приставлен, — пробормотал Иван. — Что же, потерпим… Терпеть-то недолго…
В тот же день, только уже ночью, Ивана вывели из его камеры и повели куда-то переходами. Каменные отсыревшие стены, кое-где горят факелы, кроме солдат вокруг ни души. Вдруг наперерез им вышел сгорбленный человечишко в простых портах и грязной рубахе, с лицом сморщенным, как у древнего старца, и злыми глазами.
— Новый постоялец? — просипел он.
Иван похолодел. Как ни храбр человек, а бывают такие обстоятельства, что от страху себя не вспомнишь. Однако Боратынский сдержался и продолжил идти за солдатом как ни в чем не бывало. Наконец, вот и пункт назначения…
Боратынского ввели в пыточную. Никогда Иван не думал, что приведется ему бывать в сих хоромах. Насупротив двери — дыба, за дыбою палач с помощниками. Кандалы, веревки, прочие приспособления, которых назначения и не угадаешь, украшали сие место.
— Вот и вы, — раздался голос за спиной Боратынского.
Вздрогнув, молодой человек обернулся. В нише около двери стоял длинный деревянный стол. За столом на простой скамье сидел некто в парике.
— Что же, нравится ли вам тут? — переспросил этот некто.
— Нет, не нравится, — ответил Боратынский.
— Страшно?
— А кому здесь не страшно? Вам? — в свою очередь переспросил Иван.
Человек в парике тихо засмеялся:
— Смел… Да полно, не глуп ли?
Боратынский молча посмотрел на человека.
— Будешь ли говорить? Будешь ли виниться?
— Мне виниться не в чем, — твердо произнес Боратынский.
— Ах ты: «не в чем»… — передразнил его человек. — Повинись, молчун… Не то отдадим тебя кату [7] в руки и захочешь что сказать, да поздно будет.
— Ни теперь мне не в чем виниться, ни после ничего говорить не стану.
— Ишь ты, смелый какой. И не такие тут разговорчивыми делались, сударь мой. Кат мастер умелый, живо тебя разденет. Да и плеть у него знатная. Не только одежду, кожу с тебя снимет и будешь ты, сударик, на всю жизнь кнутом меченый, — забавлялся да усмехался человек в парике.
— Что же. — Иван перевел дух. — Стало, так тому и быть. Не повинен я ничему, за чужие грехи страдаю, — усмехнулся он вдруг.
— Вот как? За чужие грехи? — человек строго свел брови. — Все вы тут безвинные страдальцы! А на его светлость господина герцога Курляндского кто злой умысел имел? Не ты ли, сударь?
— Не я, — покачал головой Боратынский.
— Так-с… — протянул человек. — Что же, дело твое мне ясное. Говорить ты отказываешься, виниться не хочешь… Эй! — человек махнул рукою кату и его подручным.
Боратынского тут же взяли под руки. Он почувствовал, как с него сняли башмаки, кафтан… Под ногами стало холодно, пол был каменный, ледяной.
— Нынче мне недосуг с тобою тут рассусоливать, — сказал человек, поглядывая на Ивана. — Да и другие люди есть, которые поговорить с тобою захотят. Завтра, завтра…
Человек кивнул солдатам, и они поволокли полураздетого Боратынского назад, в его камеру.
— Повезло тебе, — услышал он за своей спиной шепот. — Сегодня уж от тебя отстали. Видно, и впрямь времени нету… Допрос-то дело долгое…
Иван было хотел обернуться, но его толкнули в спину, и он едва не споткнулся.
Боратынский шел, чувствуя под ногами каждый камень узилища.
«Отсрочка… Надолго ли? — думал он. — Сегодня повезло, что ж о том жалеть, а там как знать… Но что бы ни было я выдержу», — упрямо подумал Иван.
12
Карета с гербом графини Болховской скромно подъехала к дворцу Бирона. Подъехала с черного хода, тайно. Сама графиня осталась в экипаже, Любава же, укутанная в черный длинный плащ, вышла наружу, поддерживаемая слугами. Ее препроводили внутрь. Девушка только беспомощно обернулась и бросила взгляд на тетку, бледное лицо которой тонуло в сумерках кареты.
Внутри дворца роскошь предметов перемежалась блеском стенной позолоты и ослепительно белой лепниной потолка. Любава в миг растеряла всю свою решимость. Как она станет говорить с герцогом, о чем? В этаких хоромах говорить с их хозяином… Сможет ли она? Сможет, непременно сможет! Любовь придаст ей сил. При этой мысли девушка приободрилась. Ей даже стало не так страшно. Мысль о том, что Иван может быть спасен, показалась ей настолько прекрасной, что все то, что предстоит ей, быть может, пережить здесь, меркло перед сознанием этого. Какие мучения переживал он в застенках Тайной канцелярии… Об этом страшно было и помыслить! Что по сравнению с его страданиями были ее теперешние тягостные чувства? Так, пустяк, который скоро забудется.
Слуги вокруг, безмолвные и все как один какие-то насмешливые, сновали мимо нее, не обращая ровно никакого внимания на гостью. Величавый дворецкий лишь указал ей на стул, на который Любава и села.
«Великая честь, — думала она. — Усадили! Ведь говорят, что у вельмож в прихожих часами просители на ногах томятся…»
За окном стоял серый ноябрь. Девушка успела изрядно продрогнуть в карете, да и во дворце было не топлено. Может, у хозяев натопили, а в парадных комнатах не потрудились. И для чего? Для кого? Просители и так хороши будут.
Любаве показалось, что она уже не менее получаса сидит здесь и ждет. А чего ждет? Примет ли ее герцог?
7
Палачу.