Страница 89 из 138
Правила игры изменились. Глобализация наступала. «Многообещающие юноши», «яппи», завоевывали почтенные улицы, такие как Ломбард-стрит и Леденхолл-стрит. Появилась «новая раса» или порода людей, «раса» финансистов со всех концов света, носивших красные подтяжки и галстуки сомнительного вкуса. Это было нечто вроде «бесклассового общества», о котором мечтала Маргарет. Члены этого сообщества не ходили в уважаемые клубы, а ходили в бары или шикарные рестораны, где подаются сэндвичи с цыпленком. Деньги текли рекой. У всех на слуху были сплетни о невероятных зарплатах и еще более невероятных премиальных, выплачиваемых блестящим брокерам по случаю рекордных операций по слияниям-поглощениям, организованных частными банками; операции эти тогда, кстати, приобрели небывалый размах. Район Сити развивался: в 1983 году там работало около 200 тысяч служащих, а в 1989-м — уже более 500 тысяч. Даже в архитектуре проявилась эта культурная революция. Рядом со зданиями «старой школы» «Мидленд банка», словно шампиньоны, вырастали высотные здания. «Нэшнл Вестминстер Банк» почти раздавил своей 200-метровой высотой старое здание «Сити оф Лондон-клаб» с его стариннейшим фасадом, носящим явные следы Андреа Палладио. Даже здание ассоциации страховщиков «Ллойд» тонуло в архитектурном гигантизме. Возведение нового здания, открытого в конце 1986 года, было доверено Ричарду Роджерсу, одному из тех, кто возводил Бобур в Париже. Это огромный прямоугольник из стекла и стали, окруженный шестью башнями-спутниками, увенчанный огромным прозрачным атриумом. Такое соседство самого современного и самого традиционного порождает у некоторых впечатление «архитектурной шизофрении». Принц Чарлз в ходе одной из бесед в посольстве Франции позволил себе пооткровенничать, принявшись разоблачать и осуждать «это неистовство легких денег, эту отвратительную вульгарность, что искажает облик Лондона и превращает Сити в надменный ночной горшок». Может, так оно и есть. Не будем вступать в эту дискуссию по поводу хорошего вкуса. Но, в любом случае, это ярчайшее свидетельство экономического динамизма, победоносной воли и обновления английской экономики.
Следует подчеркнуть, что финансовый бум не ограничился сердцем Лондона. Снижение налогов, возросшая гибкость рынка труда, появление в финансовой сфере новых операций и профессий, а также советников по имущественным вопросам, имущественных судов — всё это способствовало возникновению новых предприятий. Немалую роль здесь сыграли и массмедиа, и новые средства информации. Так было во всех крупных городах, по крайней мере на юге Англии. Повсюду расцветали не только новые сообщества, но и новые отрасли услуг. Достаточно было прогуляться по центрам городов, чтобы увидеть, как пабы, забегаловки, где подавали рыбу с жареной картошкой, и другие типично английские заведения уступали место новым, современным бутикам, ресторанам иностранной кухни, барам или видеоклубам. Везде совершалась «третья революция». Несомненно, Найджел Лоусон способствовал ее вызреванию. С 1983 по 1990 год были созданы три миллиона новых рабочих мест (надо сравнить эту цифру с 1,7 миллиона рабочих мест, потерянных в традиционных отраслях промышленности). Одновременно рос и дух предпринимательства. На смену мечте устроиться на крупное предприятие и всю жизнь работать там под защитным зонтиком государства и профсоюзов, получая скромную, но гарантированную зарплату, пришла мечта о достижении независимости и, по возможности, о сопутствующих ей деньгах. Между 1983 и 1989 годами около трех миллионов человек попытали счастья, создав свои предприятия. В 1989 году 11 процентов активного населения жили на доходы от рабочих мест, созданных самостоятельно. Это теперь был мир «наших», «нас», мир «нашего народа», «наших людей», как говорила Маргарет.
Образцами для подражания в тэтчеровской Англии стали великие магнаты, воротилы, «акулы бизнеса», создавшие «тяжким трудом и путем сбережения средств» целые империи. Такими, например, стали Ричард Брэнсон, основатель корпорации «Вирджин», и Анита Роддик, преуспевшая в мире моды; они стали героями этой эпохи предпринимательства. Так как истеблишмент всегда готов принять элиту делового мира, многие из них облагородились, то есть стали дворянами, а некоторые даже обрели титулы пэров при поддержке Маргарет: Майкл Ричардсон, Джеффри Стерлинг и Джек Лайонз. Быть может, английский истеблишмент более дальновиден, нежели французская аристократия накануне Французской революции, он раскрывает свои двери для этих парвеню и нуворишей, поскольку понимает, что это и есть незаменимое средство для того, чтобы обеспечить постоянство своего существования. Даже если некоторые из этих предпринимателей исповедуют идеи, весьма далекие от высокоморальных идей Маргарет Тэтчер (Ричард Брэнсон, например, называет себя не иначе как «дитя 68-го года»), Мэгги все равно ими восхищается, ибо они «взяли в руки свою судьбу, а не предоставили другим право заботиться о них». В любом случае она отдает предпочтение им, а не «старым крокодилам из старой финансовой аристократии», которые, как она пишет в мемуарах, «получили больше других и из-за этого создают себе комплексы, а потому нуждаются в излечении путем налогообложения»… В одном из лучших своих романов «Приятная работенка» Дэвид Лодж, проницательный, очень жесткий критик британского общества и образа жизни, вложил в уста одного из героев, профессора Суолоу, следующие слова: «Я вдруг стал читать в „Гардиан“ страницы, посвященные экономике, и находить их захватывающе интересными, и это после тридцати лет, на протяжении которых я читал только страницы, посвященные искусству, литературе и спорту».
Нация собственников
Развитие предпринимательства было усилено и духом собственничества, которому Маргарет Тэтчер придавала такое большое значение. Она мечтала о «демократии собственников», ибо полагала (и не без оснований), что обладание «домом», то есть жильем, столь дорогим сердцу среднего англичанина, является мощным фактором социальной интеграции, а также и развития склонности к консервативным ценностям. Хотя Мэгги в теоретическом плане всегда являлась ярой сторонницей свободного рынка, она так и не уступила своим канцлерам Казначейства, просившим ее о позволении выровнять порядок ссуд на приобретение недвижимого имущества в соответствии с законами общего права. Она упорно будет держать процентную ставку ссуды на низком уровне, а также субсидировать выплату налоговых вычетов при покупке так называемого основного жилья, и будет это делать по политическим и социальным причинам, осознавая их значимость для общества. Даже невзирая на то, что самые близкие ей по духу люди, такие как Ник Ридли, находили оказание помощи приобретателям жилья опасным для страны, так как инвестиции уходили «на сторону», то есть не способствовали созидательной деятельности. создающей рабочие места, Мэгги твердо стояла на своем. Итак, в 1980 году 55 процентов британцев являлись владельцами своих домов, в 1987-м — 64 процента, в 1990 году — 67 процентов.
Это — явный успех, и достижение его было очень облегчено тем, что органам местного самоуправления правительство вменило в обязанность уступить съемщикам по сниженным ценам жилье в домах с умеренной квартплатой. В 1987 году около миллиона британцев воспользовались такой удачей. В 1990-м таковых было уже 1,5 миллиона; кстати, Маргарет поставила целью, чтобы к концу ее «третьего срока» таковых было два миллиона. Правда, на это ей не хватило времени… Эти капиталовложения в семью так много значили для Маргарет и для мира, существовавшего в ее воображении, что она сама поехала в Шотландию, в Форрес, чтобы вручить ключи первому собственнику такого жилья и миллионному приобретателю.
Система, разумеется, была не без изъянов. Прежде всего, речь шла об ограничении влияния местных властей. Когда пост канцлера Казначейства занимал Джеффри Хау, местные власти имели право реинвестировать в строительство новых жилых домов с умеренной квартплатой не более 50 процентов сумм, полученных от продажи социального жилья, при Найджеле Лоусоне эта цифра снизилась до 20 процентов. Результат не заставил себя ждать. Тогда как в 1979 году ежегодно строилось не менее 160 тысяч квартир, то в 1990-м — не более 35 тысяч. Если выставляемые на продажу дома находились в основном в кварталах, не пользовавшихся дурной славой, то в конце «эры Тэтчер» социальное жилье стало убежищем для населения, которое принято называть «проблемным» или неблагополучным: иммигрантов, бедных, старых или больных. Несомненно, всё это способствовало возникновению неких гетто, хотя этот процесс и без того уже был почти необратим. Кстати, результатом проведения такой политики можно считать и появление орд людей без определенного места жительства, заполнявших центральные кварталы крупных городов, вплоть до Гайд-парка. Эта политика, несомненно, способствовала всяческим спекуляциям, так как цена недвижимости за три срока пребывания Маргарет у власти выросла в среднем в три раза. Наконец, некоторые семьи из числа приобретших жилье погрязли в долгах, не смогли выполнить взятые на себя обязательства и вынуждены были на унизительных и невыгодных условиях продать жилье, приобретенное с таким трудом. Исследователи полагают, что примерно 3 процента семей оказались в таком положении. Итак, можно сказать, что операция в общем прошла успешно и только реальность, касающаяся маргинальной среды, бросает легкую тень на этот успех. Можно только сожалеть, что Маргарет Тэтчер не настояла на том, чтобы все деньги, полученные от продажи социального жилья, шли на строительство нового социального жилья, что позволило бы вновь и вновь «приводить в действие этот насос». Правда, в то время ей приходилось вести борьбу с «группами местных депутатов», а также борьбу за снижение государственных расходов.