Страница 115 из 188
— От брата? От Сени? Как я вам благодарен, мои юные друзья! Да вы садитесь, садитесь, отдыхайте, в ногах правды нет, как говорил Цицерон.
Гости послушались. Но как только Алиса опустилась в кресло, она от удивления подскочила — кресло лишь казалось кожаным и мягким. На самом же деле оно было искусно вытесано из черного мрамора. Только ударившись об него, можно было понять, что кресло — обман.
Пашка вскочил, потирая ушибленный локоть.
— Это как понимать! — воскликнул он. — Зачем вы обманываете людей?
— В чем дело? — Гарольд Иванович поднял голову и удивленно уставился на Пашку сквозь очки.
— Это же не кресла, а камни!
— Ах, да… — Гарольд Иванович виновато улыбнулся. — Я виноват! Эти кресла стоят здесь так давно и так давно никто в них не садился, что я сам поверил, что они кожаные. Господи, как бежит время! Поймите, я старею, я теряю память, я становлюсь рассеянным. И мне так дороги все воспоминания о моем земном прошлом, о нашей с Сеней квартире, о дедушкиных креслах, что я стараюсь поддерживать в себе иллюзию того, что жизнь продолжается. Да, жизнь моя давно уже прекратилась, но я себя обманываю… простите старого, немощного человека.
— Ничего, — смутился Пашка, — я понимаю. Просто от неожиданности…
— Хотите, я уступлю вам мой стул? — Гарольд Иванович даже приподнялся. — А я постою…
— Нет, что вы! — возразил Пашка. — Сидите, я не устал.
Наступила тишина. Гарольд Иванович снова углубился в чтение письма.
Пашка отошел к полкам, стал смотреть на корешки книг. Потом, не подумав даже, что надо попросить разрешения, протянул руку, чтобы достать одну из книжек. И тут же отдернул руку, потому что между пальцами и стеллажом пролетела голубая искра.
— Ой! Током бьет!
— Что? — Гарольд Иванович был раздражен. — Из-за вас я не могу дочитать письмо! Что еще стряслось?
— Я хотел взять… А оно ударило.
— Это остаточное электричество, — сказал Гарольд Иванович. — Возможно, вам приходилось об этом слышать. Электричество накапливается в горных породах.
Алисе показалось, что глаза Гарольда Ивановича за толстыми стеклами очков улыбаются. Или ей это показалось? А его указательный палец дотрагивается до кнопки посреди стола.
— Не расстраивайтесь, Павел Гераскин, — продолжал Гарольд Иванович. — Это не настоящие книги. Откуда мне здесь их добыть? Это лишь корешки, выточенные из камня. Как ученый и интеллигентный человек, я не мыслю себе существования без библиотеки. За долгие годы я выточил эти стены — точную копию библиотеки моего дедушки. Видите — вот полное собрание сочинений Чарлза Дарвина. А это моя любимая книга — произведение французского энтомолога Фабра. Он так интересно писал о муравьях! А дальше справочники, справочники, словари. Но есть книги для развлечения. Да, я не чужд этому. Видите “Пиквикский клуб” Диккенса? А это его же роман “Айвенго”.
Алиса послушно смотрела на корешки. На них золотом были вытиснены названия. Но ведь “Айвенго” написал не Диккенс, а Вальтер Скотт! А тут написано — Диккенс.
— Простите, — сказала она.
Но Пашка ее опередил.
— Смешно, — сказал он. — Любой ребенок знает, что “Айвенго” написал Вальтер Скотт.
— Что? — Гарольд Иванович буквально подскочил на стуле. — Конечно же, Вальтер Скотт. А там что написано? Диккенс? Это безобразие! Я прикажу казнить всю типографию! Я их растерзаю!
Рука Гарольда Ивановича протянулась к красной кнопке, но в миллиметре от нее замерла. Гарольд Иванович спохватился и переменил решение.
— Ладно, — сказал он, — пошутили — и хватит. Но я должен сказать тебе, Паша, что ты безобразно воспитан. Если пожилой, немощный человек совершил маленькую ошибочку, неужели ты должен смеяться над ним? Неужели у тебя хватит совести смеяться и издеваться?
Казалось, Гарольд Иванович вот-вот заплачет. Голос его дрожал.
— Я не хотел, — сказал Пашка. — Нечаянно получилось.
— Я принимаю твои слова за извинение, — сказал Гарольд Иванович. — И мы забудем об этом печальном инциденте. Попрошу тебя, Алисочка, расскажи мне подробнее о моем брате Сене. Как он выглядит, чем занимается? Скучает ли обо мне?
— Он очень о вас скучает и любит вас, — сказала Алиса. — Все двадцать лет, прошедшие с того дня, как вы потерялись в пещере, он не вылезал из кузницы, чтобы изготовить подземную лодку для вашего спасения.
— Это удивительно, — сказал Гарольд Иванович. — Значит, он всегда верил, что я жив? Я этого не хотел.
— Значит, вы нарочно потерялись? — удивилась Алиса.
— Все значительно сложнее, ах, сложнее! Ты еще девочка, тебе не понять той страсти, которая ведет настоящего ученого к подвигам и жертвам. Неужели ты думаешь, что Колумб, отправляясь в безнадежное и опасное путешествие к берегам неизвестной Индии…
— Колумб открыл Америку, а не Индию, — вмешался Пашка.
— Павел, — сказал печально Гарольд Иванович. — Ты плохо кончишь. И может быть, даже в ближайшем будущем.
— Колумб отправился открывать Индию, а открыл Америку, — сказала Алиса.
— Молодец, девочка. Так вот, Колумб также вынужден был разорвать связи со своими близкими, бросить семью, которая его не понимала, и даже оставить на произвол судьбы своих детишек… Но если бы он думал о семье, Америка осталась бы неоткрытой, а Колумб никогда бы не прославился.
— Но Америка уже открыта. Зачем вы под землю полезли? — спросил Пашка.
Он дразнил Гарольда Ивановича, и Алиса, хоть и не одобряла Пашкиного поведения, понимала, что Пашка не верит этому тихому старичку. И ни на секунду не забывает о несчастных гномах.
Гарольд Иванович лишь вздохнул и продолжал:
— Я рожден не для обычной жизни, не для того, чтобы ходить на службу или сидеть в кабинете. Я из тех пионеров, которые первыми поднимаются на Эверест и достигают Северного полюса. Меня влекут высокие цели познания! — Гарольд Иванович вскочил, начал бегать по кабинету, размахивая руками, халат его распахнулся и летел сзади, словно крылья летучей мыши. — Мой любимый дедушка посвятил жизнь подземным исследованиям. Он открыл восемь видов насекомых, таящихся в глубинах земли, в тишине, в темноте, в подземных озерах и безмолвных реках. Статьи моего дедушки публиковались в ведущих энтомологических журналах Европы! Но сколопендра таинственная, безмолвный страж подземных пространств и пропастей, о которой писал в своем труде средневековый путешественник Генрих Сильмузфанский, который утверждал, что укус ее вызывает сладостные видения, сколопендра таинственная моему дедушке не далась в руки! И бессмертная слава ускользнула от него! С той минуты, как я осознал себя, с той минуты, как я впервые взглянул на коллекцию моего дедушки, на прозрачные и почти не видные тельца и ножки насекомых земной пучины, я понял, что у меня в жизни есть призвание. И этому призванию я послушно следовал всю жизнь. Да, всю жизнь! Меня не волновали страсти и шум земной поверхности. Я убегал с уроков, чтобы забраться в подвал или подпол. Я проводил каникулы в пещерах и ямах. В тишине… в тишине… в тишине… — Последние слова Гарольд Иванович произнес тихим, свистящим шепотом.
— Но ваш брат Семен Иванович, — сказала Алиса, — рассказывал нам, как вы о нем заботились, как вы заменили ему родителей…
— Я человек долга! — сказал Гарольд Иванович совсем другим, громким, пронзительным голосом. — Во мне уживаются две натуры. Одна — романтическая, стремящаяся к неизведанному, к великим свершениям, любящая тишину и уединение подземных глубин. И вторая моя натура — это Долг. Долг с большой буквы. Как тяжело мне было нести свою ношу, тащить на своих слабых, не окрепших еще юношеских плечах заботу об этом толстом, шумном, неумном мальчишке, полном каких-то шуток, розыгрышей, необдуманных поступков, всегда жующем, всегда чего-то требующем от меня! Как я порой ненавидел его! Но я стискивал свои молочные зубы и нес свой крест. И ждал, с наслаждением ждал того момента, когда Семен подрастет настолько, что я смогу наконец-то оставить его и не мучиться совестью, что я чего-то недоделал! Вы просто не представляете, какой я совестливый человек… И я дождался. Выполнил свой долг и ушел к романтике глубоких пещер. К одиночеству.