Страница 151 из 172
С каждой минутой становилось светлей, хотя внизу было еще темно. Искристыми от уличных фонарей лучами разбегались дороги с нанизанными на них кубиками домов. Там, где багрово тлел горизонт, была Москва.
Артур вытащил из чехла “Зенит” и начал снимать. Панорама и вправду впечатляла. Она открывала все новые и новые дали.
Вдруг оболочка исчезла. Гондола осталась как бы одна. Туго натянутые стропы уходили вверх и скрывались в непроглядной мути. Влажный воздух попал в горло. Капельками дождя покрылись куртки. Мы вошли в нижнюю кромку облаков. Аэростат сразу отяжелел. Стрелка вариометра поползла было вниз, но Сеня энергичней заработал совком и мы опять стали подниматься.
Скоро похолодало. Зашуршали по одежде комочки льда. Оледенела и мокрая оболочка. Семен надел меховые перчатки, стал трясти стропы. Отламываясь, льдинки полетели вниз.
— Ну, братцы, летим! — у Артура посинел нос, запотели очки, но губы расплывались в улыбке. — Как пели деды “Три танкиста, три веселых друга…”
— Не три, а пять.
— Откуда?!
Я откинул брезент, прикрывавший спальные мешки. Там лежал Митька, а Прошка сидел у него на загривке. Будто поняв, что теперь уже ничего не изменить и некого бояться, пес издал радостный вопль. Прошка с вздыбленной шерстью сиганул по стенке гондолы и, оторопев, застыл на краю бездны.
— Во звери! — потрясенно вымолвил Сенечка. — Они забрались еще в эллинге и затихли, как зайцы, пока мы возились с аэростатом! А говорят, у животных нет разума.
— Есть разум, только животный, — поправил Артур.
— Какой-никакой, а надо додуматься!
Когда восторги поутихли, я задал прозаический, но довольно важный вопрос: куда и как будут гадить наши меньшие братья? Семен хлопнул стульчаком в углу гондолы:
— Приучим сюда!
— Прошка, возможно, сообразит, но Митька не поймет.
Сенечка наморщил лоб. Пес может навлечь крупные неприятности. За полет он обделает кабину так, что мы сиганем на землю и без парашютов.
— Эх вы, цари природы! — усмехнулся Артур. — Это же гениально просто.
Он снял с борта четыре кулечка, рядом со стульчаком сложил из них вроде ящичка, дно закрыл куском брезента, вспорол еще один балластный мешочек и высыпал песок. Изловчившись, я поймал котенка и посадил на отведенное для него место. Прошка потоптался в нерешительности, обнюхал углы, потом разгреб песок, сделал свои дела и старательно засыпал ямку. Через некоторое время Митька последовал его примеру. Чтобы не смущать животных, мы навесили на угол полог.
— Этот песок будет нашим НЗ, — сказал Артур.
Мы могли лететь до тех пор, пока в гондоле есть балласт. Если его не будет, то в момент посадки мы не сможем затормозить спуск. Песок для аэронавта был тем же самым, что и горючее для летчика, вода для жаждущего, хлеб для голодного. Мы хотели продержаться в воздухе как можно дольше, поэтому песок решили беречь, как и продовольствие.
По метеосводке ветер должен появиться на высотах от полутора тысяч метров. В гондоле мы не ощущали ветра, даже если бы на земле бушевал ураган. Артур положил на борт лист бумаги, и он лежал не шелохнувшись. Сенечка сунул в рот карамельку, а обертку бросил за борт — она полетела рядом с нами. Аэростат перемещался в пространстве вместе с воздушной массой, сам находясь как бы в абсолютном штиле. В этом-то и было основное преимущество воздушного шара перед самолетами — разведчиками погоды и ракетами. При исследованиях те пронзали атмосферу как иглой, приборы не успевали заметить малейших погодных изменений, столь важных в метеорологии. Аэростат же находился в самом котле, где варилась погода. Можно было потрогать рукой облака, посмотреть, как образуются снежинки, с какого момента и при каких условиях начинает лить дождь.
Совершенно точно подметил эту особенность Жюль Верн в своем романе: “Воздушный шар всегда неподвижен по отношению к окружающему его воздуху. Ведь движется не сам шар, а вся масса воздуха. Попробуйте зажечь в корзине свечу, и вы увидите, что пламя ее не будет даже колебаться”.
Где-то проносились бури, кружили метели, но это для тех, кто оставался на земле. Мы же не ощущали ни малейшего дуновения.
Артур на планшете отмечал отдельные точки, над которыми пролетали мы, регистрировал воздушные течения перед наступлением холодного фронта. Примерно через час после вылета он подсчитал скорость движения. Тут его карандаш наткнулся на район Останкино.
— Сеня! Высотомер! — испуганно вскрикнул он.
Сенечка удивленно уставился на командира:
— В чем дело?
— Башня!
В облачности мы надеялись только на, приборы Они показывали высоту в пятьсот метров и неизменный подъем. Тем не менее мы свесили головы из корзины, силясь рассмотреть башню телевизионного центра, вознесшуюся, как известно, на пятьсот тридцать метров над Москвой.
Я крикнул. Голос показался чужим и далеким. Отзвук тут же стих, запутавшись в липкой хмари.
Мы смотрели во все глаза, мы ждали, и все равно башня возникла внезапно, как судьба. Из тумана показалась игла. Нас точнехонько несло на ее тонкий и острый конец. Сеня схватил сразу два мешка. Еще миг, и он вытолкнул бы их за борт. Руку успел перехватить Артур:.
— Куда?! Там люди!
Маловероятно, чтобы туго набитый песком мешок точно свалился кому-нибудь на голову. Но попасть мог по закону подлости. Сенечка рванул стежки зубами и веером, как сеятель, вышвырнул из мешочков песок. Шар лениво приподнялся над шпилем и величаво поплыл дальше. С перепуга у Артура ослабли ноги. Он вытер со лба холодный пот.
— Врет барометрический, — сказал он через минуту, — проверь счислением.
Разница вышла ощутимой. Чуть ли не в сто метров. Я уже догадался, что наш искушенный, бывалый, тертый аэронавт Сенечка допустил грубейшую ошибку, такую не сделал бы даже новичок. Он не внес необходимой поправки, связанной с разницей барометрических давлений аэродрома и поверхностью земли, над которой мы пролетали в данный момент. Артур тоже понял это, но выговаривать не стал. Молча он извлек из планшета картонку и на ней, сообразуясь с сиюминутной обстановкой, начертил табличку расчета истинной высоты. Ее он прикрепил к приборной доске. Она выглядела так: