Страница 8 из 13
— Спасите…
— Толком говори! — рявкнул Алкей.
Басилей Тиринфа был не в том расположении духа, чтобы вникать в дрязги черни. Межу на поле передвинули, свиненка украли; сельская дурочка родила от сатира, у младенца рога на заднице…
И тут гонец выдал толком:
— Пираты!
— Кто? — не поверил Алкей.
— Телебои!
— Где?
— В Навплии! Пропадаем…
— Много?
— Много! Целая ладья…
— Одна ладья?
— Здоровенная… спасите…
Вокруг загомонили. На побережье близ Тиринфа еще не видели пиратов. «Началось? — вздрогнул Алкей. — Обломилось в Орее, решили здесь остров отхватить?» Он начал судорожно вспоминать ближайшие острова в Миртойском море. Питиус, Гидра… Питиус у самого входа в Арголидский залив! Золото песка, зелень сосен; благоухание мяты и розмарина. Отец в детстве возил Алкея на Питиус. Остров крошечный, но для телебоев сойдет…
«Боги, о чем я думаю?!»
Закружилась голова. Сердце ударило через раз; опомнилось, ринулось вскачь по камням. К горлу подкатил комок. Почудилось: отец рядом. Стоит, хмурится. Ждет. Прости, отец. Я подвел тебя. Я, хромой Алкей, ничтожество, севшее на твой тронос. Лучше бы я всю жизнь просидел на складном табурете. Не злись, отец. С внуком тебе повезло больше.
«Сын уехал в Микены. Брат уехал в Микены. Младший брат, и тот…»
— Пропадаем!
«Послать за ними? Долго…»
— Мой доспех!
Он не узнал свой голос.
— А? — глупо спросили в толпе.
— Доспех! Мой доспех! Шевелитесь, болваны!
— У тебя нет доспеха, — тихо сказала какая-то женщина. Алкей не сразу понял: это Лисидика. Жена, мать его детей. Бледная, как мел, прижав ладони к груди, она в одночасье высохла от страха. — У тебя никогда не было…
— Доспех моего сына! Быстрей!
Кто-то сорвался с места. Он вспомнил парня. Ликий, сын фракийца Спартака, ходил с Амфитрионом на телебоев. Волчонок вырос в матерого волка[15]. Ишь, бежит! Лишь бы доспех оказался впору…
— Опомнись! — шепнула жена.
Нет. Ему померещилось. Лисидика молчала.
— Филандр! Сколько человек может выступить немедленно?
— Полусотня, — откликнулся старый советник. — Дашь время, соберем больше…
— Некогда! К оружию!
Старик глядел на Алкея так, что хотелось обернуться: и впрямь, не стоит ли за плечом воскресший Персей? «Если бы!» — усмехнулся первенец Убийцы Горгоны. Алкей и не знал, как это прекрасно — жить наотмашь, ухватив за глотку змею рассудка. Главное — не дать гадине ужалить себя, впрыснув яд в жилы.
Одна ладья. Повезет — сорок телебоев. Не повезет — шесть десятков.
Справимся.
— Фирей!
— Я! — гаркнул второй сын Спартака.
— Будешь моим возницей. Иди сюда!
И тоном ниже, едва парень встал рядом:
— Я возьмусь за твое плечо. Совладаешь с лошадьми?
Фирей кивнул.
— Точно?
— Да хоть за два плеча! — осклабился жилистый Спартакид. — Хоть за…
И осекся, вспомнив, где находится.
Доспех сел, как влитой. В плечах и груди Алкей оказался пошире сына, но Ликий умело распустил ремни панциря, повозился с пряжками, и все сошлось. Бедра охватил кожаный запон, усеянный бляхами. К запону Ликий прикрепил фартук из медных полос. Топорщилась щетка конских волос, окрашенных в цвет крови — гребень шлема. С наручей скалились львиные морды. С поножей — лики Медузы, в обрамлении разъяренных змей.
Добрая примета.
— Твои копья, басилей, — сказал Филандр. — Твой меч.
О боги! Он так и сказал: «Твои копья…» Быть сыном великого героя, подумал Алкей. Быть отцом великого героя. Это значит — быть между молотом и наковальней.
— Ремни! Несите ремни! И веревки…
— Зачем? — изумились оба Спартакида.
— Вязать!
— Кого? Пленных?
— Меня!
Взойдя на колесницу, Алкей сцепил зубы. Он ждал боли. Но все вышло проще — сухая нога давным-давно утратила чувствительность. Возница, сопя от сосредоточенности, привязывал «обузу» — так Алкей тайком звал ногу — к бортику, пеленая ее ремнями от лодыжки до середины бедра. Алкей рискнул перенести на «обузу» вес — и рассмеялся. Если опереться на копье, а правой рукой ухватиться за Фирея…
«Губитель! — воззвал сын Персея к богу войны. — Сто быков за один день!»
И увидел в небе коршуна — Арееву птицу.
Муки Тантала, изнывающего в Аиде от жажды и голода, страдания Сизифа, катящего в гору огромный камень, пытки Иксиона, распятого на огненном колесе — ничто в сравнении с дорогой от Тиринфа до Навплии.
Шлем скрывал слезы и глушил стон.
Шлем его сына.
10
Туча ползла с запада, от яблочного сада Гесперид на краю земли — сизый нож в мягкое подбрюшье неба. Отлежалась бронза в земле, сгнила по краям, выщербилась. Навстречу ножу багряной струей текла кровь солнца. Так и сошлись — нож и струя. Скользнули впритирку, заняли небокрай над Арголидским заливом. В щербинах бронзы — живой багрец. В дырах пурпура — хищный металл.
Быть беде.
На берегу, где окрестные мальчишки годами играли в Персея и Медузу, сгрудились телебои. Сохла ладья, вытащенная из воды. Задрав корму, она напоминала пленницу, распяленную для насилия. Вдоль борта, лопастями вверх, стояли весла. В десяти шагах от ладьи, концом зарывшись в песок, отдыхала мачта. Еще дальше, на безопасном расстоянии от корабля, горел костер. Огонь жадно лизал свиную тушу — жил кабан, да кончил жизнь на вертеле. Стекая вниз, жир шкворчал на углях. Привязаная к колышку, жалобно мекала коза.
Бедняге хотелось на волю.
По рукам шел мех с вином. Кормчий, сдвинув на затылок шапку из собачьей кожи, хлебнул дважды — видать, заслуги позволяли. Высокий, широкоплечий пират, хохоча, отобрал у кормчего мех. Но пить раздумал: повернулся к незваным гостям — верней, незваным хозяевам — которые явились аккурат к трапезе.
Алкей замахнулся копьем.
Мудрый, здравомыслящий человек, сейчас Алкей был новобранцем, впервые угодившим на поле боя. Весь его предыдущий опыт не мог подсказать: что делать? Ветеран орейских сражений, окажись он на месте старшего Персеида, сразу оценил бы главное — телебои ведут себя, как дома. Караулов, и тех не выставили. Ну хотя бы встрепенулись, заслышав стук колес и топот десятков ног! Нет же, вино пьют. Вопль рыдающего гонца: «Пропадаем!» — боги свидетели! — наверняка был преувеличением. Если Навплию только собираются грабить — чего ждут? Ночной тьмы? Если Навплия уже разграблена — где добыча? Где уведенные в рабство?
Кабан с козой, что ли?!
В поведении тафийских головорезов крылась загадка, которая удержала бы руку матерого вояки. Увы, рука Алкея подчинялась иным законам. Милостью судьбы он перестал быть калекой, сделавшись защитником, военачальником, первым вступающим в битву. В крови кипел алый пламень смертных и серебряный ихор Олимпийцев — многих поколений бойцов, готовых рвать соперника зубами. Безошибочно определив вожака, он изо всех сил метнул копье в высокого пирата. Метнуть следом за первым и второе копье Алкей не догадался. Сын Персея опирался на него, как на посох, а метать посох — святотатство для хромца.
— А-а! — выдохнули за спиной тиринфяне.
В момент броска Алкей поклялся бы щитом Афины, что копье поразит цель. Уверенность царила в нем, даруя ясность чувств. Но высокий пират тряхнул гривой темных волос, вопреки обычаям доходившей телебою до лопаток, и странный блеск ослепил Алкея. Словно златая нить впилась в зрачок, прорастая в мозгу лозами дурмана. Цепкие усики добрались до руки, державшей оружие — вцепились в жилы, мышцы, навязывая чуждую волю. Копье сорвалось в полет, воплощенной смертью пронизывая воздух. Мелькнув у плеча жертвы, избранной Алкеем, оно поразило кормчего в лицо. Хрустнула переносица, уступая напору медного жала; миг, и лопнула шапка на затылке, выпуская острие на свободу. Кормчий опрокинулся на спину, дергая ногами. Укоренясь меж глазами тафийца, копье вознесло к небу тупой конец древка.
15
Ликий — Волчий (греч.).