Страница 4 из 12
– Пойдем, – сказал дед.
Они ушли, не оборачиваясь.
3
Домой возвращались поодиночке. До первого поворота дед шел впереди, заложив руки за спину, и хрипло напевал – вернее, бормотал себе под нос любимое: «Хаа-ай, гроза над морем, хаа-ай, бушует Тартар…» За поворотом он прервал бормотание и велел:
– Бегом в палестру за тряпками…
Мальчик отметил, что наг, как при рождении. Единственной одеждой ему служило масло, которым он умастился перед уроком борьбы, да песок, в котором Амфитрион вывалялся от души, мутузя приставучих Спартакидов.
– Догонишь меня у Щитовых ворот. Ждать не буду.
Персей еще не закончил, как внук уже припустил прочь. То, что дед ждать не будет, означало шанс избежать взбучки за самовольный уход из палестры. Если Амфитрион успеет сбегать за одеждой и взлететь на холм, прежде чем суровый басилей войдет в ворота… Такое случалось не впервые, и никогда задания деда не были легкими. Мальчик мчался, как ветер, как южный Нот, несущий в низины влажный туман – а хотелось стать северным Бореем, сокрушителем деревьев. Танец вакханки дышал в затылок, подгоняя. Память милосердно переплавляла страх в историю, которую срочно надо рассказать кому-нибудь – отцу, матери, первому встречному; если промолчать, история вырастет и разорвет тебя, как гиганты рвали чрево матери-Геи, выходя наружу.
– Чумной! – охнула старуха-прачка. – Зенки протри…
Амфитрион чуть не сшиб ее. Извиниться? – это означало потерять драгоценное время. Далеко обогнав хромые угрызения совести, мальчик ворвался в безлюдную палестру, схватил хитон и сандалии – быстрей! обратно! Скорый на ногу дед, небось, уже на подходе… Одеться он и не подумал. Нагота мало смущала Амфитриона, с детства привыкшего к состязаниям атлетов. Родился мальчик в Микенах, прожив там до пяти лет, и по сей день путался, считая родиной скорее Микены, чем Тиринф. Микенцы же, упрямые гордецы, не ждали, пока басилей выстроит им стадион – что ни день, спорили между собой бегуны, борцы, дискоболы… Персей поощрял дух соперничества. Основатель микенской крепости, Убийца Горгоны в эти годы изменил Тиринфу, руководя перестройкой дворца и прокладкой дорог, связывавших Микены с двумя заливами, Крисейским [10] и Арголидским. Персея в его трудах сопровождали два старших сына: Алкей, отец Амфитриона, и Электрион, которого Персей, вернувшись в Тиринф, оставил на микенском троне.
В Тиринфе мальчик впервые обнаружил, что боязнь деда начала перерождаться в любовь.
Он бежал по северному склону, желая сократить путь. Тропинка путалась в камнях, траве, багряных вспышках маков. Босые ноги мелькали так, что не уследить. Забирая к востоку, Амфитрион хорошо видел башни и бастионы нижней цитадели, где жители города могли укрыться в случае осады. На галерее стояли дозорные; хохоча – аж сюда слышно! – они указывали на мальчика. Умерив бег, Амфитрион сделал в их адрес неприличный жест – и укорил себя за потерю времени. Хохот на галерее усилился, дозорные замахали копьями, делая вид, что собираются метнуть их в дерзкого. Отсмеявшись, младший в карауле взял пустой мех для воды и стал спускаться по внешней лестнице к роднику.
Выровняв дыхание, Амфитрион прибавил шагу.
– Хаа-ай, Тифон стоглавый, Зевс-Кронид язвит дракона…
Он успел. Дед еще только шел по Коридору Смерти, а внук уже догнал его и поплелся рядом, стараясь не показать усталости. Дед замолчал, даже петь бросил; и внук молчал. Ну, пыхтел, не без того. И огорчался, слыша в дедовом молчании упрек. Так они миновали ворота, Большие и Малые Щитовые, разделенные предвратием и наружным двором, и вошли на территорию дворца.
Здесь кипела обычная суета. Служанки, бегая через двор, таскали воду в баню. Мясник разделывал бычью тушу, смачно хакая при каждом ударе топора. Над мясом вились мухи. Сидя на пороге караулки, стражник чинил войлочные башмаки. Вооруженный шилом и дратвой, он яростно скалился, словно орудовал копьем и щитом, разя врагов. Молодая рабыня в шутку плеснула на него из ведра. Стражник хмыкнул и изобразил шилом, что он сделает с дерзкой.
– Почему ты не убил ее, дедушка? – осмелился спросить Амфитрион.
Вопрос Спартака, оставшийся без ответа, мучил его всю дорогу.
– Думаешь, надо было? – повернулся к нему Персей.
– Конечно! Она бы тебя не пощадила…
– Это верно. Пожалуй, я был неправ, – Персей крепко взял внука за плечо. Амфитрион тайком скривился от боли. – В следующий раз обязательно убью. Нет, лучше я позову тебя. Ты уже совсем большой. Я буду держать, а ты – убивать. Договорились?
– Н-нет, – выдохнул мальчик. – Так нельзя…
– Так что, не звать тебя? В следующий раз?
Жестом велев внуку одеться, Персей быстро зашагал вперед. Мальчик смотрел вслед деду. Ему хотелось бежать, хотя ноги подкашивались. Бежать куда угодно, лишь бы подальше от роковой определенности слов: «в следующий раз». Мама говорила, что дедушка Пелопс – любитель пошутить. Дедушка Персей не шутил никогда. Папа Алкей, случалось, позже разъяснял сыну, что вот эти слова дедушки Персея – шутка, и те тоже, и еще, помнишь, вчера он сказал… Мальчик соглашался с отцом: да, шутка, очень смешно. Но втайне был уверен, что отец просто успокаивает его, считая слишком маленьким для дедушкиной невеселой правды.
Представилось: подворье Спартака, хриплое дыхание толпы, дед ухватил вакханку за обе руки – «Эвоэ, Вакх!» – та бьется рыбой, выхваченной из реки, но дед силен, держит; и вот он, Амфитрион, нагой, изгвазданный в песке, идет с ножом, нет, с дедовым мечом-серпом – «Эвоэ!..» – примериваясь, как бы получше всадить кривое жало, чтоб наверняка. Блик солнца на клинке. Под ногами – изорванное в куски тело ребенка. За спиной – гады-Спартакиды, с которыми он дрался из-за проклятья Пелопса. Блестят сухими, как песок, глазами. Что они видят? – меч, мать, останки младшего брата. Сейчас Амфитрион ударит, и Спартакиды никогда не простят ему убийства матери. А убийство брата? – матери они простят все, что угодно.
«Эван эвоэ, Вакх!» – завтра уже Спартакиды придут с мечами во дворец, потому что Лисидика, мать Амфитриона, начнет плясать и гоняться за сыном.
С ослепляющей ясностью Амфитрион понял, что сегодняшний кошмар – только начало, и следующий раз – не за горами. Он огляделся. Вокруг был дом, родина. Циклопические стены крепости; внизу – город. Дороги: восточная – на Эпидавр, южная – к заливу, северная – к Аргосу, западная – мимо Лернейских болот, в Спарту.
Дорог было много. Бежать – некуда.
«А вдруг я и в самом деле проклятый?» – подумал мальчик, натягивая хитон.
4
Отца мальчик нашел у оружейных кладовых. Сидя на табурете, Алкей следил, как стражники выносят наружу связки дротиков и копий, штабеля щитов, похожих на громоздких черепах; шлемы, поножи, наручи… Все это надо было внимательно пересмотреть, просушить, смазать маслом, а кое-где обновить ремни. Перед Алкеем на куске войлока лежала груда тетив – жильных и тех, что из воловьих кишок. С одной тетивой старший сын Персея играл, как дитя с веревочкой, пропуская меж сильных, узловатых пальцев.
– Пришел на подмогу? Давай, таскай дротики…
Мальчик насупился. Не то чтобы он отлынивал от работы, но сейчас больше всего на свете ему хотелось поделиться с отцом недавними событиями. Алкей понял это и улыбнулся сыну.
– Договорились. Никаких дротиков. Не быть тебе героем…
– Быть! – возмутился Амфитрион.
– Нет уж, дружок. Будешь аэдом [11]. Иди сюда, поведай мне о великих деяниях. Лиры, извини, у меня нет. Придется тебе так, всухомятку…
Плюхнувшись на землю у ног отца, Амфитрион принялся взахлеб рассказывать о случившемся. Драка в палестре, вакханалия, дедушка, мечущий камень в толпу… Стражники навострили уши. Слухи добрались до дворца, но история очевидца – совсем другое дело. Гордясь вниманием мужчин, мальчик увлекся. Потасовка с близнецами превратилась в сражение века. Дедушка Персей вырос до небес, камень в его руках стал утесом, а вакханка без особых усилий задушила бы циклопа, явись циклоп в Тиринф. Стража перемигивалась; Алкей слушал, не перебивая. Казалось, он легко видит правду сквозь сверкающий покров фантазии, наброшенный сыном – правду нагую и острую, как нож у горла.
10
Позднее – Коринфский залив.
11
Аэд (иначе рапсод) – сказитель.