Мертвая зона

– Мадам, я же из Мэнского университета. Смит, выпуск семидесятого! Мы высоко держим марку старого доброго Мэна.

Она улыбнулась:

– Ладно, поехали. Я хочу прокатиться на карусели, пока ее не закрыли.

– Прекрасно, – сказал он, беря ее за руку. – За углом моего дома случайно оказалась твоя машина.

– И есть восемь долларов. Нас ждет блестящий вечер.

Вечер был облачный, но не дождливый, для позднего октября достаточно теплый. Наверху серп луны пытался пробиться сквозь завесу облаков. Джонни обхватил ее рукой, она прижалась к нему.

– Знаешь, Сара, я о тебе все время думаю, – сказал он почти небрежно, но только почти. Сердце у нее слегка замерло, а затем бешено застучало.

– Правда?

Они обогнули угол, и Джонни открыл ей дверцу. Обойдя машину, он сел за руль.

– Тебе холодно?

– Нет, – ответила она. – Вечер очень теплый.

– Да, – согласился он, отъезжая. Она вновь мысленно вернулась к нелепой маске. Половина доктора Джекиля с голубым глазом Джонни в пустой глазнице, расширенной от удивления: – Слушайте, я вчера изобрел новый коктейль, но едва ли его буду подавать в барах, – с этой половиной лица было все в порядке, потому что за ней проглядывала частица самого Джонни. Ее испугала другая половина – Хайда. За ней мог скрываться кто угодно, потому что тот глаз превратился в щелку.

Но когда они приехали на ярмарку в Эсти, где в темноте на центральной аллее мигали голые лампочки, а длинные неоновые спицы чертова колеса мелькали вверх-вниз, она уже забыла о маске. Он был рядом, их ждал приятный вечер.

Они пошли по центральной аллее, держась за руки, почти не разговаривая, и Сара поймала себя на том, что вспоминает ярмарки своего детства. Она было родом из Саут-Париса, городка, производившего целлюлозу, в западной части штата Мэн, а большая ярмарка обычно проходила во Фрайберге. Джонни, выросший в Паунале, наверное, посещал ярмарку в Топсеме. По сути, все ярмарки в таких городках походили одна на другую и с годами почти не менялись. Паркуешь машину на грязной стоянке, платишь при входе два доллара, и едва оказываешься на ярмарке, как чувствуешь запах горячих сосисок, жареного перца и лука, бекона, леденцов, опилок и сладковатый аромат конского навоза. Слышишь лязг русской горки для малышей, которую называют «полевая мышь». Слышишь хлопанье ружей в тире, металлический рев репродукторов, которые выкликают номера для игроков в бинго; репродукторы развешены вокруг большого тента, заполненного длинными столами и складными стульями из местного похоронного бюро. Рок-н-ролл по громкости спорит с ревом органа. Доносится нескончаемый крик зазывал – два выстрела за два десятицентовика, и ты получаешь набитую опилками собачку для своего ребеночка. Эй-эй-как-вас-там, стреляйте, пока не выиграете. Ничего не изменилось. Ты снова ребенок, жаждущий, чтобы тебя облапошили.

– Смотри! – остановила она его. – Карусель! Карусель!

– Конечно, – успокоил ее Джонни. Он протянул женщине в кассовой будке долларовую бумажку, та сунула ему два красных билета и две десятицентовые монетки, не поднимая глаз от журнала «Фотоплей».

– Что значит «конечно»? Почему ты так со мной разговариваешь?

Он пожал плечами. Лицо его выражало полную невинность.

– Речь не о том, что ты, Джон Смит, сказал. Важно, как ты это сказал.

Карусель остановилась. Люди слезали и проходили мимо – в основном подростки в голубых армейских рубашках из плотной хлопчатобумажной ткани или расстегнутых куртках. Джонни провел ее по деревянному помосту и подал билеты служителю, у которого был вид самого скучающего создания во вселенной.

– Эко диво, – сказал Джонни, когда тот усадил их в маленькие круглые скорлупки и закрепил страхующую перекладину. – Просто эти кабинки вращаются по замкнутому кольцу, так?

– Так.

– А эти замкнутые кольца уложены на большой круглой тарелке, которая сама вращается, так?

– Так.

– И когда карусель разгоняется, кабина, где мы сидим, вертится по своей маленькой орбите и может развить такую скорость, которая ненамного меньше, чем у космонавтов при взлете с мыса Кеннеди. Я знал одного парня… – Джонни с серьезным видом наклонился к ней.

– Ну да, очередная твоя сказка, – неуверенно сказала Сара.

– Когда этому парнишке было пять лет, он упал со ступенек и заработал маленькую, с волосок, трещинку в шейном позвонке. А десять лет спустя он разогнался на карусели в Топсеме на ярмарке… и… – Он передернул плечами и похлопал ее сочувственно по руке… – Но с тобой, очевидно, будет все в порядке, Сара.

– Ой… Я хочу сойти…

А карусель несла их все быстрее, превращая ярмарку и центральную аллею в наклонное смазанное пятно из огней и лиц. Сара вскрикивала, смеялась, затем начала колотить его.

– Трещинка с волосок! – кричала она ему. – Я покажу тебе трещинку, когда мы слезем, врун несчастный!

– Как, уже чувствуешь что-нибудь в шейном позвонке? – вкрадчиво спросил он.

– Врун!

Они кружились все быстрей и быстрей, и когда пролетали мимо служителя – в десятый? пятнадцатый раз? – Джонни наклонился и поцеловал ее, а кабинка со свистом вращалась по своей орбите, их губы сливались во что-то горячее, волнующее и родное. Затем круг замедлил движение, кабина как бы нехотя сделала еще один оборот и, наконец, покачиваясь и подергиваясь, остановилась.

Они вылезли, и Сара обхватила его шею.

– Трещинка с волосок, балда ты! – прошептала она.

Мимо них проходила тучная дама в голубых брюках и дешевых кожаных туфлях, похожих на тапочки. Джонни обратился к ней, показывая большим пальцем на Сару:

– Эта девочка пристает ко мне, мадам. Если увидите полицейского, скажите ему.

– Вы, молодые люди, считаете себя слишком умными, – презрительно сказала тучная дама. Она заковыляла по направлению к тенту для игры в бинго, еще крепче зажав под мышкой сумочку. Сара прыснула.

– Ты невозможен.

– Я плохо кончу, – согласился Джон. – Моя мама всегда говорила.

Они снова пошли бок о бок по центральной аллее в ожидании, когда мир перестанет качаться у них перед глазами и под ногами.

– Она очень религиозна, твоя мама? – спросила Сара.

– Она баптистка до мозга костей, – ответил Джонни. – Но она ничего. Ее не заносит. Когда я дома, она не может удержаться и вечно подсовывает мне брошюрки, но тут уж ничего не попишешь. Мы с отцом смирились. Я пытался было затевать с ней разговоры – скажем, спрашивал, с кем, черт подери, мог Каин сожительствовать в земле Нод, если его папаша и мамаша были первыми людьми на Земле, ну и всякое такое, но потом решил, что это, в общем-то, гадко, и бросил. Два года назад мне казалось – Юджин Маккарти спасет мир… что до баптистов, то они по крайней мере не выставляют Иисуса кандидатом в президенты.

– А отец твой не религиозен?

Джонни рассмеялся.

– Не знаю. Во всяком случае, не баптист. – На мгновение задумался и добавил: – Он плотник, – будто это все объясняло. Сара улыбнулась.

– Что подумала бы твоя мать, если бы узнала, что ты встречаешься с пропащей католичкой?

– Попросись ко мне в гости, – отпарировал Джонни, – чтобы она могла всучить тебе несколько брошюр.

Сара остановилась, продолжая держать его под руку.

– Ты хочешь пригласить меня к себе домой? – спросила она, глядя ему в глаза.

Добродушное лицо Джонни посерьезнело.

– Да, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты познакомилась с ними… и наоборот.

– Почему?

– А ты не знаешь? – мягко произнес он, и вдруг у нее перехватило горло и застучало в висках, и слезы уже готовы были навернуться на глаза. Она сильно сжала его руку.

– Джонни, ты мне нравишься, ты знаешь это?

– Ты мне нравишься еще больше, – серьезно сказал он.

– Покатай меня на чертовом колесе, – вдруг потребовала она с улыбкой. Больше никаких разговоров на эту тему. Сначала надо все обдумать, попытаться заглянуть в будущее. – Я хочу взлететь наверх, откуда мы все увидим.