Мартовский выползень

Стивен Кинг

Мартовский выползень

Я прочел эти два слова в сегодняшней утренней газете, и как же во мне сразу все всколыхнулось. Это случилось восемь лет назад, почти день в день. В разгар событий я увидел себя в программе общенационального телевидения — в информационном выпуске Уолтера Кронкайта. Мое лицо всего лишь мелькнуло в толпе за спиной ведущего репортаж, но предки все равно меня углядели. Тут же раздался междугородный звонок. Отца интересовало положение дел в моей трактовке; в его тоне слышались наигранная беспечность и мужская доверительность. Мать хотела одного: чтобы я немедленно приехал. Мне этого совсем не хотелось. Я был заинтригован.

Заинтригован этой весенней хмарью с густыми туманами и тенью хладнокровного убийцы, незримо блуждавшего под покровом тумана восемь лет назад. Тенью Мартовского Выползня.

В Новой Англии про такую весну говорят «молочный кисель», так уж повелось с незапамятных времен. Случается она раз в десять лет. Что касается событий той памятной весны в коледже Нью-Шарон Тичерз, то если они и были связаны с определенным циклом, высчитать его пока еще никому не удалось.

Оттепель пришла в Нью-Шарон 16 марта 1968 года, положив конец самой суровой зиме за последние двадцать лет. Безостановочно шел дождь, и запахи моря разносились за десятки миль от атлантического побережья. Потекли сугробы, кое-где достигавшие метра, дорожки кампуса превратились в сплошную кашу. Скульптуры из снега, простоявшие два месяца после зимней ярмарки, начали оседать и расползаться. Потекли слезы у карикатурного Линдона Джонсона, вылепленного перед входом в студунческое общежитие. Голубка возле Прашнер Холла растеряла свои ледяные перышки, и уже тут и там уныло проглядывал каркас.

Ночью опустился туман и пополз по узким улицам и автострадам. Похожий на сигаретный дым, он накрыл торговые ряды, низко стелился по речке, в нем утонул небольшой мост и пушки времен Гражданской войны, — одни сосны торчали, словно кто-то тыкал в небо пальцами. Все казалось чуть смещенным, странным, немного сказочным. Беспечный посетитель студенческой столовой, выходя на улицу из ярко освещенного зала с его сутолокой и надрывающимися музыкальными автоматами и ожидая увидеть морозное звездное небо, неожиданно попадал в безмолвие туманов, в котором можно было расслышать только собственные шаги и пенье воды по допотопным желобам. Того гляди, мимо тебя прошмыгнет какой-нибудь голем или тролль, а обернешься — и вместо столовки у тебя за спиной тисовые рощи да болотца с поднимающимися испарениями, или магический круг друидов, или северное сияние.

В тот год музыкальные автоматы играли «Грустную любовь», и «Хей, Джуд» (снова и снова), и «Ярмарку в Скарборо».

Вечером, в десять минут восьмого, студент-первокурсник Джон Данси, возвращаясь в общежитие, с криком выронил все свои книжки, наткнувшись на труп в тихом уголке автостоянки перед отделением зоологии; это была девушка с перерезанным горлом и с таким блеском в глазах, словно минуту назад она отпустила самую удачную шутку в своей жизни. Данси, чьей специальностью была педагогика, а факультативом — устная речь, начал кричать и долго не мог остановиться.

Следующий день выдался ненастным и угрюмым. На уроках всех одолевали одни и те же вопросы: кто? почему? когда поймают? И особенно интригующий: ты ее знал?

Да, мы встречались в художественных мастерских.

Да, друг моего соседа в общаге встречался с ней в прошлом семестре.

Да, она как-то попросила у меня прикурить. Мы сидели за соседними столиками.

Да, мы с ней…

Да… да… еще бы!

Не было студента, который бы не знал Гейл Керман с отделения изобразительного искусства. При хорошей фигурке она носила «стариковские» очки. У мужского населения она пользовалась успехом, но девочки, жившие с нею в одной комнате, ненавидели ее. Она редко назначала свидания, хотя другой такой шлюшки не было во всем колледже. Она была некрасивая, но обаятельная. С легким характером, но немногословная и скупая на улыбки. В ее послужном списке были лейкемия и аборт. Ко всему прочему, она оказалась лесбиянкой, и ее зарезал парень, с которым у нее был роман. Семнадцатого марта, когда Нью-Шарон утонул в «киселе с молоком», Гейл Керман стала местной знаменитостью.

Вскоре появились полдюжины полицейских машин и почти все припарковались перед входом в Джудит Франклин Холл, где жила Керман. Когда я проходил мимо, меня остановили и попросили предьявить студенчиское удостоверение. У меня хватило ума показать то, на которое я сфотографировался без клыков вампира.

— При тебе нож есть? — расставил силки полицейский.

— Вы насчет Гейл Керман? — спросил я, после того как объяснил ему, что если у меня и есть смертоносное оружие, так это брелок «заячья лапка».

— А почему ты спросил? — тут же набросился он на меня.

В результате я опоздал в класс на пять минут.

Весна растеклась «молочным киселем», и в тот вечер никто не рискнул пройтись в одиночку по кампусу — полуреальному, полуфантастическому. Снова подполз туман, густой и вкрадчивый, принеся с собой запахи моря.

Я уже два битых часа вымучивал работу о Джоне Мильтоне, когда около девяти вечера в комнату общаги ворвался мой сосед с криком:

— Его поймали! Сам слышал в столовке.

— От кого?

— Я его не знаю. Короче, это сделал ее дружок. Карл Амалара.

Я откинулся на спинку стула, одновременно со вздохом облегчения и разочарования. Такое имя от фонаря не назовут. Итак еще одно гнусное преступление на почве ревности.

— Вот и отлично, — сказал я.

Он ушел раззванивать новость по всей общаге. Я перечитал свои рассуждения о Мильтоне, ничего не понял, порвал работу и начал заново.

На следующий день газеты поместили фотографию Амалары — весьма выигрышную, могли бы найти и похуже, — сделанную, видимо, по случаю окончания школы: такой грустный мальчик, смуглое лицо, темные глаза, на носу следы от оспин. Амалара пока не признался, но слишком много фактов говорило против него. Последний месяц он и Гейл Керман часто ссорились, а неделю назад вообще разорвали отношения. Сосед Амалары сказал, что тот ходил «какой-то подавленный». В сундучке под кроватью полиция обнаружила семидюймовый охотничий нож из магазина «Л. Л. Бинза», а также карточку убитой, изрезанную ножницами.

Рядом с фотографией Амалары газеты поместили снимок Гейл Керман — весьма неважный: по виду скромненькая блондиночка в очках и рядом с ней собака. Блондинка щурилась и кривила губы в вымученной улыбке. Одна ее рука лежала на голове собаки. Все казалось убедительным. Должно было казаться убедительным.

Ночью снова подобрался туман — даже не по-кошачьи, а скорее по-пластунски. Я решил пройтись. Болела голова, и я вышел подышать свежим воздухом; пахло промозглой весенней сыростью, перед которой неохотно отступал снег, обнажая стариковские проплешины прошлогодней травы.

Эта ночь врезалась мне в память, как одна из самых прекрасных. Под нимбами фонарей прохожие — шепчущиеся тени — напоминали идущих в обнимку влюбленных. Талый снег играл и пел, играл и пел в водостоках, и в песне чудились голоса моря, ушедшего от берегов.

Я бродил почти до полуночи, пока весь не вымок, по ветвистым дорожкам, среди теней и приглушенных шагов. Кто поручится, что мне не встретилась тень того, о ком вскоре заговорят как о Мартовском Выползне? Я, например, не поручусь: лица надежно скрывал туман.

Утром меня разбудил шум в холле. Я высунулся, наспех приглаживая волосы обеими руками и пытаясь пошевелить языком, который, как гусеница, прилип к небу. Я хотел спросить, кого там еще к нам зачислили, но мой вопрос опередили.

— Новая жертва, — крикнул кто-то, бледный от возбуждения. — Так что его выпустили.

— Кого?

— Амалару! — радостно сказал второй. — Когда это случилось, Амалара сидел в кутузке.

— Что случилось-то? — терпеливо спрашивал я. Ничего, говорил я себе, разберемся. Сейчас все станет на свои места.

Конец ознакомительного фрагмента.