Страница 75 из 77
— Панночка, проснитесь, — осторожно касается моего плеча хозяйка. — Вам уже пора идти…
…Женщина оставила детей со своей старшей дочкой Зосей, девочкой лет тринадцати, и повела меня через поле, избегая дороги. Пришли мы в соседнее село к ее родственнице, где меня надежно спрятали. Потом я выкопала рацию и из этой хаты передала в разведуправление фронта первую радиограмму.
Антонина Ивановна умолкла. Задумалась. Казалось, вся ушла в воспоминания полной тревог и опасностей своей юности.
К ним подошел Никанор Павлович.
— Тоня, утром тебе надо рано отправляться в дорогу, — напомнил жене. — Ляг пораньше.
Нет, Антонина Ивановна не забыла, что Львовская телестудия пригласила ее выступить по телевидению в «Эстафете новостей». Ее увидят на своих голубых экранах и будут слушать телезрители всего Советского Союза.
Дочь уже спит. Антонина Ивановна сидит за столом и перечитывает странички своей записи. Многие радиограммы разведчица помнит, будто передавала их только вчера. Может быть, рассказать людям об этой:
«Центр. В Вустрау, юго-восточнее Нейруппина, находится главная квартира Гитлера. Вокруг сильная охрана. Все дороги в этом районе контролируются СС. По словам местных жителей, несколько дней назад сюда прибыл Гитлер. Сейчас он якобы в лесном замке.
В ту же ночь советские бомбардировщики совершили массированный налет на указанный район.
«Я должна рассказать о смелых девушках-армянках Шушаник Степанян и Зарвардт Долуханян», — решает Антонина Ивановна.
И она пишет новую страничку:
«Тогда, в ночь с 18 на 19 марта 1945 года, наш небольшой транспортный самолет взлетел с аэродрома неподалеку от польского городка Ченстохова. В самолете нас было двое: Вагаршак Михайлович Аракелян и я. Курс на Берлин. Отныне для тех, кто будет держать с нами радиосвязь, мы — «Аракс» и «Венера».
Первой самолет покинула я. Приземлилась. Ветер оказался сильнее, чем определил штурман, и меня отнесло километра на два от условленного места встречи с «Араксом»,
Еще до рассвета замаскировала рацию и радиопитание под обнаженными корнями вербы, а сама притаилась за вербами над ручейком. Жду, когда посветлеет, чтобы запомнить тайник.
Утро настигло меня уже возле того самого озера, куда с парашютом угодил «Аракс», едва не утонув. Но об этом узнала потом. А сейчас, побродив вблизи озера больше часа, решила сама добираться до конспиративной квартиры в Нейруппине…»
И припомнилось Антонине Ивановне, как на станции Френсдорф, когда она садилась в поезд, на мгновение у нее замерло сердце: жандарм потребовал предъявить документы. Опять выручил безукоризненный берлинский выговор. Антонина владела немецким языком так же прекрасно, как и польским.
— Гут, фрейлейн, — вернул он обратно аусвайс на имя немки Гертруды Нейман.
Антонина Ивановна продолжает писать:
«Через полчаса я уже беседовала с миловидной немкой средних лет. Фрау Эрика ехала с ребенком к себе домой в Нейруппин. И когда через полтора часа я сошла с поезда (а было уже позднее время), фрау Эрика, узнав, что мне нужно идти в городскую больницу, ахнула:
— Так больница в другом конце города!
И она сама предложила мне переночевать у нее.
Лишь на другой день утром я пошла в больницу, где должны были находиться Шушаник и Зарвардт, знакомые «Аракса» еще по плену. Здесь и была назначена моя встреча с «Араксом».
В коридоре я встретила смуглую сероглазую девушку в белом халате и белой косынке.
— Фрейлейн, — обратилась к ней на немецком языке. — Не скажете, где я могу увидеть санитарок фрейлейн Шушаник или фрейлейн Зарвардт?
— Пойдемте, — улыбнулась девушка.
Впустив меня в небольшую комнату, она сказала:
— Я Шушаник.
— У меня пакет от вашего друга… — едва успела проговорить, как в глубине комнаты увидела «Аракса».
Не трудно представить мою радость.
Когда мы подготавливались к отлету сюда, я уже знала, что в Германии действует большая подпольная организация советских военнопленных. И меня с «Араксом» посылали на связь к ним, в Берлин».
Антонина Ивановна с волнением думает:
«Ну что можно рассказать за несколько минут телезрителям, если о каждом живом или мертвом, кого я знала по общей борьбе с фашистами, кто так самоотверженно помогал мне и «Араксу», нужно писать целую книгу…»
Она подходит к спящей дочери, поправляет одеяло и мысленно говорит:
«Обещаю тебе, доченька, рассказать все, что до сих пор хранила в сердце. Тебе и людям».
КЛАРА ГРИГОРЕНКО
ЗА ВСЕ, ЧТО ДОРОГО ЛЮДЯМ
Душным был конец лета 1942 года в Рыбинске. Город словно подернулся дымкой знойного марева, которая не исчезала даже после короткого летнего дождя. На улицах — пусто и непривычно: сотни своих сыновей и дочерей проводил город на фронт.
В один из таких летних дней пришла повестка и ему, восемнадцатилетнему Борису Красавину. Мать и сестры прятали красные от слез глаза, собирая его в дорогу. Отец обнял на прощание сына:
— Надеюсь на тебя, сын… Красавинский род всегда был крепким.
Прочно запомнились Борису слова отца, старого рабочего-коммуниста. Нес сын их в своем сердце и когда служил в отдельном запасном инженерном полку, и когда прошел вместе с Мелитопольской бригадой по полям войны на Третьем и Четвертом Украинских фронтах.
…Упорными были бои за Мелитополь. А потом разведчики получили срочное задание — занять плацдарм на Крымском берегу и обеспечить переправу войск и техники через Сиваш. Готовилось Крымское наступление, и разведчики понимали, каким важным было полученное ими задание, как много зависело от его выполнения.
Успешно занят плацдарм у станции Воиновка. Разведчик Красавин «прихватил» с собой «языка», который дал небезынтересные для командования сведения. Переправа техники началась немедленно. На паромах. Паромы вязли, и их приходилось тащить волоком.
Стыли ноги в разбухших сапогах, судорогой сводило напряженные мускулы рук. А Борис, смахивая со лба пот, слепивший глаза, казалось, не чувствовал усталости, таща вместе с другими по колено в холодной осенней воде тяжелые неуклюжие паромы.
Здесь, на Сиваше, яркое подтверждение нашли слова отца о крепком корне Красавинского рода — тридцать восемь раз туда и обратно переходил залив худощавый паренек, постигая школу мужества, отваги, выносливости.
За успешное проведение разведки и форсирование Сиваша младший сержант Красавин был награжден орденом Красной Звезды.
Длинны дороги войны… В послужном списке Бориса Михайловича — участие в боях за освобождение Молдавской ССР, Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии. Советское правительство удостоило его многих правительственных наград. Среди них орден Славы. Его он получил за спасение жизни командиру батальона.
…Вражья пуля подстерегла разведчика в Будапеште. После продолжительного лечения в госпитале командование направило Красавина на учебу в Ленинград. Здесь он и встретил День Победы.
В июле 1945 года Бориса Красавина вызвали в отдел кадров. Пожилой человек с погонами полковника пригласил сесть.
— Как вы смотрите, — начал он, — если мы направим вас на работу в органы госбезопасности?
Это предложение было для него неожиданным. На какое-то мгновение промелькнули образы матери, отца…
— Подумайте, прежде чем дать ответ, — спокойно и неторопливо говорил Красавину полковник. — У чекистов работа нелегкая… Это — фронт без линии фронта, где борьба ведется не только против внешнего врага… Чекисту необходимы, конечно, и воля, и выдержка немалые…
«Смогу ли?» — подумалось Борису. И вдруг будто издалека прозвучал негромкий голос отца: «Красавинский род всегда был крепким, сынок…» С небольшого портрета прямо в глаза курсанту-фронтовику смотрел худощавый человек в гимнастерке — Дзержинский. И Борису вспомнилось, как еще до войны читал об этом человеке, поражаясь его уму, стойкости и непримиримости к врагам, большой душевной доброте и человеколюбию.