Страница 8 из 29
На столе Джоунси лежит папка. Он открывает ее и вытаскивает программу билетов Европейской истории за первый семестр: один из тех чудовищных вопросников-«угадаек», на которых в своей безграничной мудрости настаивает департамент образования. Сверху черным росчерком айбиэмовского карандаша (старайтесь, чтобы пометки были четкими и ясными, а если необходимо стереть, стирайте как можно тщательнее) написано имя:
ДЭВИД ДЕФАНЬЯК.
— Я прочел вашу курсовую, Дэвид, пробежал вашу статью о средневековом французском феодализме и даже пролистал ваши характеристики. Вы, разумеется, не гений, но успевали не хуже других. Кроме того, я в курсе, что вы просто выполняете обязательную программу, ведь ваши истинные интересы не лежат в моей области знаний, верно?
Дефаньяк молча кивает. Слезы неярко поблескивают в ненадежных мартовских лучах. В уголке стола валяется пачка бумажных салфеток, и Джоунси швыряет ее мальчику, который, даже в расстроенных чувствах, легко ее ловит. Хорошие рефлексы. Когда тебе девятнадцать, вся твоя «проводка» надежна и туга, все связки крепки и гибки.
Подождите несколько лет, мистер Дефаньяк, думает он. Мне всего тридцать семь, а кое-какие провода уже повисли.
— Возможно, вы заслуживаете еще одного шанса, — произносит Джоунси и медленно, словно напоказ, начинает скручивать подозрительно безупречную работу Дефаньяка, высший балл, ни больше ни меньше, в толстый жгут. — Может, вам стало нехорошо в день экзамена и вы вообще не пришли…
— Я был болен, — с готовностью подхватывает Дэвид Дефаньяк. — Похоже, едва не свалился с гриппом.
— В таком случае я готов дать вам на дом эссе, вместо того теста, который сдавали ваши однокурсники. Если хотите, конечно. Чтобы восполнить пропущенный экзамен. Ну как, согласны?
— Да, — шмыгает носом парень, яростно растирая глаза охапкой салфеток.
Что ж, по крайней мере не стал нести все это лживое дерьмо насчет того, что Джоунси все равно ничего не докажет, что он обратится в Совет по делам студентов, что подаст протест, и прочее в том же духе.
Вместо этого он плачет, что неприятно наблюдать, но, возможно, хороший знак: девятнадцать — это так мало, но большинство уже успевает потерять остатки совести к тому времени, как попадают сюда. Дефаньяк же все равно что сознался, а значит, у него еще есть шансы стать человеком.
— Да, это было бы здорово.
— И вы понимаете, что если что-то подобное случится снова…
— Никогда, — быстро отвечает парень. — Никогда, профессор Джоунс.
И хотя Джоунс всего лишь адъюнкт-профессор, ему не приходит в голову поправить парня. В любом случае когда-нибудь он станет профессором Джоунсом, без этого дело швах. Полон дом детишек, и если в будущем не предвидится нескольких значительных прибавок в бюджете, сводить концы с концами будет все труднее.
— Надеюсь, — произносит он вслух. — Напишете эссе на три тысячи слов о последствиях завоевания норманнами Англии договорились? Ссылки на источники, но никакой дополнительной информации. Изложение свободное, но выводы должны быть достаточно убедительными. Срок — следующий понедельник. Понятно?
— Да. Да, сэр.
— В таком случае можете идти и приступать к делу. — Он показывает на изношенные до дыр кроссовки Дефаньяка: — И в следующий раз, когда вздумаете попить пивка, купите лучше новые тапочки. Не хочу, чтобы вы снова подхватили грипп.
Дефаньяк шагает к двери и оборачивается. Ему не терпится поскорее смыться, пока мистер Джоунс не передумал, но, с другой стороны, ему всего девятнадцать… О, это любопытство юности!
— Откуда вы узнали? Вас в тот день там даже не было. Экзамен принимал какой-то аспирант.
— Знаю, и этого достаточно, — отрезает Джоунс. — Топай, сынок. И напиши хорошую работу. Потерять стипендию для тебя — смерти подобно. Я сам из Мэна: Дерри, и знаю Питтсфилд. От этого места лучше держаться подальше.
— Уж это точно, — с чувством произносит Дефаньяк. — Спасибо. Спасибо за то, что дали мне еще шанс.
— Закрой за собой дверь.
Дефаньяк, который потратит последние деньги не на кроссовки, не на пиво, а на букет в палату Джоунси с пожеланием скорейшего выздоровления, выскальзывает в коридор, послушно прикрыв за собой дверь. Джоунси поворачивается к окну. Солнце по-прежнему изменчивое, неверное, но влекущее. И потому, что история с Дефаньяком кончилась куда благополучнее, чем он ожидал, Джоунси решает прогуляться, прежде чем мартовские облака, а может, и сложный заряд, омрачат этот день. Он хотел поесть в кабинете, но сейчас в голове возник новый план. Худший в его жизни, но Джоунси, конечно, этого не знает. И поэтому решает захватить с собой портфель, сегодняшний выпуск «Бостон феникс», и перебраться через реку в Кембридж[4]. Сядет на скамеечку и спокойно съест сандвич с яичным салатом, жмурясь на солнышке.
Он поднимается, чтобы положить документы Дефаньяка в картотечный шкаф, под табличкой «D — F». «Откуда вы знаете?» — спросил мальчик. Что ж, хороший вопрос. Превосходный, можно сказать. А ответ прост. Он знает, потому что… иногда знает. Вот она, правда, а другой нет и быть не может. Правда, если бы кто-то приставил пистолет к его виску, он признался бы, что обнаружил это во время первой лекции второго семестра и что в мозгу Дэвида Дефаньяка взрывались огромные красные буквы, словно мигающая неоновая вывеска, обдававшая стыдом, назойливо долбившая в виски: шпаргалочник, шпаргалочник, шпаргалочник…
Но, Господи, все это чушь: не может он читать мысли. И никогда не мог. Никогда-в-жизни, никогда-в-жизни, никогда-в-жизни… не мог и не сможет. Иногда что-то вспыхивает в голове, да, именно так он узнал о проблемах жены с таблетками, вероятно, срабатывает интуиция, как с Генри. Он сразу заподозрил что-то неладное, когда тот позвонил (да нет же, олух, просто догадался по голосу, только и всего), но такие вещи в последнее время почти не случаются. Да и не происходило ничего по-настоящему странного после той истории с Джози Ринкенхауэр. Может, когда-то и было что-то, тянувшееся за ними хвостом все детство и юность, но теперь все позади. Или почти.
Почти.
Он обводит кружком слова «поездка в Дерри», хватает портфель, и тут новая мысль осеняет его, внезапная и бессмысленная, но мощная и всеобъемлющая:
Берегись мистера Грея.
Джоунс, уже схватившийся за ручку двери, замирает. Это его голос, вне всяких сомнений.
— Что? — вопрошает он пустоту.
Ничего.
Джоунси выходит из кабинета, захлопывает дверь и проверяет, заперто ли. В уголке доски для объявлений белеет листочек. Джоунси откалывает его, переворачивает напечатанной стороной вверх. Всего одна строчка: «Вернусь в час». Он спокойно прикалывает записку, не ведая, что пройдет почти два месяца, прежде чем он вновь войдет в эту комнату и увидит ежедневник, раскрытый на дне Святого Патрика[5].
«Береги себя», — сказал Генри, но Джоунси думает не о том, чтобы поберечь себя. О мартовском солнышке. О том, как бы поскорее съесть сандвич. О том, как приятно поглазеть на девушек в Кембридже: юбки слишком коротки, а мартовский ветер игрив и большой шутник. Словом, о многих заманчивых вещах, в список которых не входит необходимость беречься мистера Грея. И беречься вообще.
И в этом его ошибка. Вот так может перемениться жизнь, навсегда и бесповоротно.
ЧАСТЬ 1. РАК
Я сознаю, что только эта дрожь меня приводит в чувство.
Понимаю: ушедшее уходит навсегда, и так же вечно
остается рядом.
Я просыпаюсь, чтобы вновь заснуть; я не спешу мир встретить
бодрым взглядом.
И лишь пустившись в путь, возможно, я пойму, куда же, наконец,
идти мне надо.
Глава 1. МАККАРТИ
4
Пригород Бостона, где находятся Гарвардский университет и Массачусетский технологический институт.
5
17 марта.
6
Здесь и далее стихи даны в переводе Е. Ф. Левиной.