Чингисхан

Тэмуджин видел, как служанки и, может быть, мать готовили кумыс, напиток, который подают почти за каждой трапезой. Молоко, сохраняемое в кожаных бурдюках, ставят на солнце или в юрте. Чтобы активизировать процесс брожения, его перемешивают специальными ложками; взболтать на мгновение эту жидкость в тяжелом бурдюке — это даже особый знак вежливости со стороны гостя, пришедшего в юрту.

Скисший и слегка начавший бродить, крепостью более 5°, он представляет собой настоящий заменитель плотной еды благодаря содержанию в нем протеинов и витаминов. Этот освежающий напиток айрак (ayirak) оставляет во рту, говорит Рубрук, «вкус миндального молока», и монголы потребляют его в огромных количествах. Фламандский францисканец упоминает еще caracomos, напиток, видимо, предназначавшийся только для знати. Речь идет о черном кумысе (qara qumis), названном так потому, что молоко для него берется от кобыл вороной масти. Упомянем еще bal, разновидность питья из меда, и рисовое пиво, которое получали из Китая. Наконец, несомненно, arkhi, происходящий из Индии и ввозимый в Монголию через Туркестан — теми же путями, что и буддизм, и в то же время. Этот алкогольный напиток, производство которого отмечено в XIII веке, получают путем длительного кипячения на слабом огне скисшего молока в котле, снабженном специальным приспособлением для конденсации алкогольных паров, для которого молоко служит ферментом. Палладий пишет, что калмыки получают его, сохраняя молоко в желудке зарезанного барана. Эти напитки можно было перевозить, и «Сокровенное сказание о династии Юань» упоминает об yundu, «волосатых повозках» в виде бурдюков на колесах, запряженных кобылами.

Сбор ягод, охота на опушке тайги, постоянная охрана животных, на которых зарятся грабители, клеймение стада, тяжелая и мелкая работа — так проходят дни Тэмуджина.

Лицом к лицу с природой, мало пригодной для земледелия, кочевник пасет домашний скот на бедных землях. Отсюда — постоянное перемещение людей и животных с одного пастбища на другое, где травы растут и перестают расти в зависимости от времени года или вида кормовых. Альпийские луга, долины, теневые или солнечные склоны гор не принадлежат никому. Для кочевника вся земля — огромное общее поле. Вынужденному довольствоваться самым необходимым монгольскому пастуху принадлежит только то, что он может забрать с собой: свое стадо, несколько повозок с юртой, вещами и инструментами, — все лишнее только мешало бы в пути. В его природе — чувствовать себя легким, свободным. Каждая новая стоянка для него только временное пристанище. Но все эти переходы далеки от простого бродяжничества и подчинены правилам. Пастушеские территории освящены давней традицией и кочевник знает свои владения: обычаи, права или привилегии дают ему многочисленные yourtes — места для выпаса, соответственно сезонной «маркировке» или привычке.

В то время как крестьянин в Средние века живет в социально четко ограниченном пространстве, кочевник видит, как его пастбища сокращаются или разрастаются в связи с засухой или осадками. Земледельцу принадлежат места его постоянной якорной стоянки (деревни) и его межевые знаки (пашни). Для крестьянина земля, разделенная на огражденные участки — по праву собственности, — элемент стабильности. Оседлая жизнь зависит от геометрии, кочевая — от географии. Первый покидает свою землю и свою деревню в исключительных случаях: война, эпидемия, экспроприация. Второй привязан к определенному участку земли только на то время, пока там пасется его скот.

В конце XII века в Азии, как и на Западе, крестьяне перестали кормить свои семьи в системе строгой автаркии. Земледельцы обеспечивают существование других социальных групп: ремесленников, священнослужителей, знати, торговцев. Являющаяся собственностью или арендуемая, обрабатываемая свободными людьми или рабами земля позволяет производить богатства. Для средневекового крестьянина кочевник — всего лишь незваный гость, носитель угрозы. Века вторжений хунну, германцев или славян — разве они не разрушали оседлые сообщества?

Конечно, оседлое население тоже спутало карты, захватывая в течение веков целинные земли, чтобы превратить их в засеянные пашни. Его деревни, окруженные каменными стенами, укрепленные города ограничили движение кочевников, а распаханные земли превратили степи в шагреневую кожу. В этом — истоки противостояния двух различных способов цивилизации. В глазах монголов или других кочевых народов, которые не представляют себе этой исконной связи человека с землей, пуповина, привязавшая крестьянина к земле, кажется ему чудовищной. В то время как земледелец ждет на своем поле погоды, благоприятной для урожая, кочевник скачет к новым пастбищам, где, может быть, встретит изобилие. Крестьянин зависит от погоды, кочевник — от пространства. Для монгольских пастухов крестьянин — раб своей земли. Они охотно его высмеивают, говоря, что крестьянин «не может уйти дальше, чем беременная женщина, чтобы помочиться».

Эта взаимная враждебность между кочевниками и оседлыми народами существовала тысячелетиями и упорно держится до сих пор в различных районах мира: достаточно обратить внимание на защитные рефлексы большинства оседлого населения при появлении европейских цыган. Этот антагонизм вновь появится, как только монголы обрушатся на обширные азиатские империи. Веками находясь в состоянии конфликта с оседлым населением, они имеют свои собственные социальные законы. Их способ существования диктует определенный образ мыслей, особый способ самовыражения. Кроме того, в силу своей подвижности у монголов два дополнительных рода деятельности: торговля и война. Первый позволяет им получать то, чего у них нет: зерно, предметы кустарного промысла, ткани; второй — рискованный — добывать дополнительные ресурсы: скот, рабов, оружие.

Семье Оэлун не всегда легко прокормиться: белка, рыба, немного ягод дикой земляники — целое богатство для стойбища из нескольких войлочных юрт. С этого времени между детьми вспыхивают ссоры. Хроника сообщает, что Тэмуджин, которому было тогда двенадцать или тринадцать лет, и его брат Джучи-Казар поспорили с Бектэром и Белгутэ-ем из-за рыбы, пойманной в ручье: первые обвинили последних в том, что те украли у них добычу. Они обратились к Оэлун, чтобы она их рассудила. Но та, как предусмотрительная мать, не стала на сторону ни одного из них и объяснила, что сила — в единении, особенно в несчастьи: «Как вы можете, старшие и младшие братья, так поступать друг с другом? У нас нет друзей, кроме собственной тени».

Но Тэмуджин и его брат Джучи-Казар не вняли этим мудрым словам. Их бурный темперамент, их злопамятность вскоре стали причиной трагедии. Однажды, когда мальчики поспорили из-за жаворонка, которого они только что убили, Тэмуджин и Джучи-Казар застрелили Бектэра. «Сокровенное сказание» утверждает, что убийство было умышленным: Тэмуджин, спрятав стрелу за спиной, подошел сзади к своему сводному брату, в то время как Джучи-Казар подошел к нему спереди. Бектэр напомнил им слова их матери и молил о пощаде. Напрасно. Оба брата выстрелили в него, «как в мишень». Видя, что Тэмуджин и его брат вернулись, повесив голову, Оэлун сразу догадалась об их ужасном злодеянии. Защищая от собственных сыновей рожденное не ею дитя, она осыпала их оскорблениями, называя их тиграми, удавами и, сравнив своего старшего сына с кречетом, набрасывающимся на собственную тень, обвинила его в том, что он вел себя как «собака, которая кусает своих только что родившихся щенков», как «дикая утка, пожирающая собственных утят».

Эта холодная решимость, мстительность и презрение к чужой жизни являются, кажется, с ранней юности одними из основных черт характера Тэмуджина. Итак, для этого мальчика, который был способен, не колеблясь, убить того, кто ему противится, будь он даже его братом, испытания только начинались.

Глава IV

СОБОЛЬЯ ШУБА

Когда монголы замечают врага, они приближаются к нему и пускают по три-четыре стрелы каждый. Если победа кажется им невозможной, они поворачивают назад — из хитрости, — чтобы завлечь противника в тщательно подготовленную засаду. Горе врагу, который начнет их преследовать и попадет в ловушку; татары тотчас же его окружают, бьют и истребляют.