Страница 45 из 79
— Мы дошли до особняка вашего батюшки, и я увидел, что, несмотря на ночное время, там полно народу и стоит стража. Но господин Тома вошел внутрь.
Грациан войти в особняк не мог, но еще постоял среди зевак и любопытных, которые рассказывали друг другу самые фантастические истории. Однако все сходились в одном: старик был убит, а его молодая жена похищена. И еще все толковали о том, что господин прево города Парижа прискакал в особняк с величайшей поспешностью.
Слуга ждал хозяина, толкаясь среди зевак, глядя во все глаза, слушая во все уши, но ничего не происходило. Из дверей вышел только один из гостей, который был пьян настолько, что едва держался на ногах. Несколько минут толпа веселилась, глядя на добродушного пьянчужку, — тот нежно прижимал к груди пустую бутылку и, моргая, с широкой улыбкой смотрел на толпу.
— Пить хочется, — доверительно сообщил он. — Очень даже хочется... А нечего... — Он показал на пустую бутылку, икнул и продолжил: — Ну и вот... Пойду себе...
Отвергнув с комическим высокомерием помощь, предложенную одним из лучников, он потоптался на месте, а потом побрел в сторону Бастилии — ее грозный, тяжелый силуэт вырисовывался в предрассветном тумане.
— Не спрашивайте, с чего вдруг, но я взял и пошел за ним следом, — продолжил свой рассказ Грациан. — Может, потому, что обычно знатные господа, напившись, не бывают такими добродушными. Он брел, спотыкаясь до улицы Фоссе-Сен-Жермен, где было уже не так мало прохожих, и тут вдруг перестал шататься и хвататься за стены, а пошел совершенно обыкновенной походкой и повернул за угол, на улицу Пули. Он пошел так быстро, что мне пришлось побежать, чтобы не потерять его из виду. До угла я домчался в ту самую минуту, когда он скрылся в воротах довольно красивого особнячка, а когда я подошел поближе к дому, он уже выехал оттуда на лошади и в черном плаще. Направился к мосту Менял, а мне, коль скоро я решил возвращаться домой, тоже было в ту сторону, так что еще какое-то время я шел за ним следом. Но прохожих здесь было мало, он пустил лошадь галопом, и скоро я потерял его из виду. Только я вернулся, а тут и господин Тома! Понятно, что я еще не отдышался. Но он на меня никакого внимания не обратил, потому что был озабочен до крайности. Опять не сказал мне ни слова, и снова собрался уходить, но на этот раз взял лошадь и сказал, что едет в Лувр к королю... А когда вернулся, велел собрать ему дорожный мешок. Сказал, что едет к вам в Англию... И больше я о нем ничего не знаю, — закончил Грациан, и глядя на него, нельзя было не понять, что он очень встревожен.
— Я беспокоюсь не меньше твоего, — вздохнул Антуан. — Где он, как ты думаешь?
— До тех пор, пока вы не приехали, я думал, что он с вами.
— Хочешь отправиться по его следам в Булонь?
— Почему бы нет? Хозяин — человек видный. А коли хотел попасть в Лондон в самый кратчайший срок, то беспременно лошадей менял на каждой станции. Думаю, его след отыскать вполне возможно.
— Я тоже так думаю, тем более что искать мы будем вдвоем. На двоих и удачи больше. Но сначала мне непременно нужно побывать у короля, потому что не кто-нибудь, а именно Его Величество отправил в путь де Курси. И я попрошу у него разрешения отправиться на поиски Тома. Я солдат, и, кроме полковника, только Его Величество вправе распоряжаться мною. А тебе, пока мы не уехали, я бы порекомендовал прогуляться в сторону улицы Пули. Твой пьяница, который протрезвел словно по мановению волшебной палочки, очень меня заинтересовал. Постарайся разузнать, кто он такой, если он живет в том особняке, куда заглянул только на минутку.
— Я туда уже ходил. Дом принадлежит благородной девице, правда, уже несколько увядшей, по фамилии Мопэн. Она пользуется некоторой известностью благодаря своим талантам и принимает довольно много поклонников. А вот узнать, кого она принимает, не так-то просто, потому что она скрытная и не болтает с кем ни попадя.
— Где ты все это выведал?
— В таверне, что находится неподалеку от ее дома. Хозяин хорошо стряпает, и к нему ходят слуги из всех соседних особняков. Но надо отдать им должное: о соседях они не судачат.
— А кто тебе все это рассказал?
— Одна служанка, которой я имел честь понравиться. Она расположилась ко мне еще больше, когда сунул ей в руку несколько монеток. Но если мы хотим узнать еще что-то, нам нужно будет понравиться самой мадемуазель. А я, как вы понимаете, туда не вхож. А господину Антуану, значит, кажется, что я не зря тратил время на этого притвору?
— Да, я думаю, что этот притвора очень даже любопытен. Но сейчас для нас главное отыскать твоего хозяина. А до этого мне хорошо бы выспаться. Завтра утром я отправлюсь к королю!
Но и на следующий день Антуану не было суждено увидеть Его Величество. Когда утром он явился в Лувр, выяснилось, что к Генриху прискакал курьер, и он тут же сел на лошадь и отправился в Сен-Жермен: заболели дофин Людовик и старший из сыновей покойной Габриэль д'Эстре, красавчик Цезарь. Прежде чем сесть в седло, король заглянул к своей супруге и спросил, не хочет ли она его сопровождать, не сомневаясь, впрочем, какой получит ответ. Даже не привстав с кровати, Ее Величество крикнуло, что она ни за что на свете не хочет подцепить неведомую заразу и что курьера, который будет привозить ей новости, она допустит в свои покои не раньше, чем он будет вымыт с головы до ног. Ей необходимо заботиться о своем здоровье и здоровье их младшего сыночка, Гастона, герцога Анжуйского, которому едва исполнилось десять месяцев. Королева никак не могла решиться и отправить его в замок, где жили с няньками и кормилицами другие дети, по причине, может быть, не безусловной, но для нее существенной — она его обожала, чего нельзя было сказать о четырех старших. Их она навещала по воскресеньям и чаще всего потому, что на этом настаивал Генрих. Единственным объяснением подобной черствости мог быть только гнев, который постоянно тлел в сердце Марии де Медичи из-за того, что ее детей, Людовика, двух его сестер и младшего брата Николя, воспитывали вместе с тремя детьми прекрасной Габриэль и ненавистным отпрыском той, кого королева называла не иначе как «маркиза-шлюха». Не забудем еще и юного графа де Море, сына прекрасной и очень глупой Жаклин дю Бюэй!
Огорченный Антуан отправился в корпус, где располагался полк легкой кавалерии, собираясь попросить у своего полковника новый отпуск. Его товарищи — Буа-Траси, Сагон и Босе — сдержанно, но с большим сочувствием выразили ему соболезнования. Поблагодарив, он отправился в кабинет начальника. Полковник был занят, он писал письмо, но отложил перо в сторону, чтобы ответить на приветствие своего подчиненного.
— Вы выглядите ничуть не лучше, чем вчера, де Сарранс! Намереваетесь приступить к службе?
— С вашего соизволения, еще нет, господин полковник. Я хотел бы попросить у вас отпуск...
— Опять?! Не будь вы в столь тяжких обстоятельствах, я бы спросил, не хотите ли вы, чтобы ваш отпуск стал бессрочным? По какой причине на этот раз вы просите отпуск?
— Тома де Курси исчез...
— Вы думаете, я не знаю этого? Как только я увидел, что он не вернулся с вами, я тут же стал думать, кого послать на поиски. Де Курси один из лучших моих солдат.
— Я знаю, что вы благосклонны к де Курси. А для меня он ближе брата, и я крайне обеспокоен его исчезновением. Я просил бы вас, господин полковник, позволить мне отправиться на его поиски. Мы с ним так дружны, что мне кажется, я буду удачливее в этом деле, нежели любой другой из моих товарищей!
— Я тоже так думаю. И поэтому согласен дать вам отпуск. Но сначала хочу узнать, какие вы отдали распоряжения относительно похорон вашего отца.
Антуан вспыхнул и опустил голову. Ни единого раза за все это время он не подумал о похоронах. Уезжая в Англию, он был страшно зол на своего отца, и, получив известие о его страшной смерти от руки убийцы, пережил потрясение, но не почувствовал горя. Он всегда восхищался силой отца, но никогда не испытывал к нему нежных чувств. Вполне возможно, в раннем детстве он и был как-то к нему привязан, но после того как трагически погибла его мать — ее сбросила обезумевшая лошадь, и она разбилась, ударившись головой о камень, а было ей всего двадцать пять лет, — Антуан отдалился от отца. Он не мог простить ему равнодушия, с каким тот отнесся к потере, которая должна была бы повергнуть его в глубочайшее горе, лечь тяжелым камнем на сердце. Как прекрасна и нежна была молодая маркиза! Но супруг не проронил ни единой слезинки, когда ее опустили в склеп под плитами часовни в Саррансе. Маленькому Антуану было семь лет, и он чуть не умер от горя.