Страница 12 из 79
И тут же он повернулся к своему спутнику, задав ему неожиданный вопрос:
— В самом деле, — спросил он, — почему ты мне ни слова не сказал, какова путешественница? Она действительно хороша собой?
— Ничего подобного! Урод уродом и невероятных размеров. Страшна, как смертный грех, и к тому же гораздо старше, чем о ней говорили. Теперь понятно, почему самое большое богатство во Флоренции, после дома Медичи, разумеется, до сих пор не нашло себе господина. Если бы Джованетти отказался тебя выслушать, я бы тебя предупредил.
— Однако это странно! Если она крестница королевы, ей не должно быть больше... Давай-ка посчитаем! Марии де Медичи сейчас не больше тридцати шести лет...
— Она могла стать крестной матерью еще в колыбельке. Ты же знаешь, в княжеских домах такое случается.
Де Курси вздохнул и заговорил с большим воодушевлением.
— Впрочем, что такое красота, как не наше умонастроение? Девушка может казаться красавицей одному и совсем не нравиться другому. Права старинная поговорка: «На вкус и цвет товарищей нет».
— Совершенно с тобой согласен, тут и спорить не о чем.
— Вот именно. Но, кстати, я бы на твоем месте не слишком радовался.
— Почему это?
— Да потому что совершенно неизвестно, захочет ли эта девица вернуться несолоно хлебавши обратно во Флоренцию со своими деньгами. Ты ведь можешь ей и понравиться. Ты совсем не дурен собой, дорогой мой!
— Не преувеличивай. Я не Аполлон, к тому же ты сам только что сказал, что «на вкус и цвет...». Но не беспокойся, я постараюсь быть как можно более неловким и неуклюжим.
Некоторое время приятели ехали молча, потом Тома снова вздохнул и подвел черту под их беседой.
— В общем, поживем — увидим. А сейчас срочно в постель! Не знаю, как ты, а я умираю, как хочу спать.
Между тем в посольском доме визит двух ночных гостей не прошел незамеченным, и, когда Джованетти поднялся по лестнице на второй этаж, он увидел Лоренцу, которая стояла у окна, выходящего во двор. С распущенными по плечам волосами, придерживая рукой на груди накидку из белого шелка, как придерживала широкий черный плащ, она наблюдала, как Джованетти преодолевает последние ступеньки.
— Который из них? — спросила она. — Лев или волк?
Филиппо рассмеялся. Нет сомнений, что Лоренца была дочерью Евы, праматери любопытных, и лукавить с ней он не собирался. Зато хотел выяснить, слышала ли она их разговор.
— Волк. И вы должны были сами догадаться, если слышали нашу беседу.
Она снисходительно улыбнулась.
— Я слышали имена, которые вы назвали. А что до беседы, то я не большая охотница подслушивать. К тому же я рассчитываю на вас и думаю, что вы мне все расскажете. Так чего же они хотели?
— Прежде чем ответить, я хотел бы задать вам вопрос: как он вам показался? Привлекательным, не так ли?
— Не слишком, но могло бы быть и хуже. В нем есть что-то возбуждающее тревогу, что придает ему своеобразное обаяние. Может быть, дело в шраме? И голос у него красивый. Должно быть, небезынтересно заняться приручением подобного дикаря, — продолжала она даже с некоторой долей мечтательности.
Посол мгновенно понял, что девушка не осталась равнодушной к де Саррансу, и его это, к собственному удивлению, почему-то страшно рассердило.
— Не знаю, появится ли у вас такая возможность, мадонна, — сухо ответил он и добавил с откровенной дерзостью: — Он не хочет на вас жениться.
— Так вот о чем он хотел с вами поговорить!
— И не только. Он хочет, чтобы отказ исходил от вас.
— От меня? По-моему, он повредился в рассудке.
— Возможно, так оно и есть. Дело в том, что он влюблен в другую девушку и хочет видеть ее своей женой. Однако ни король, ни его отец не одобряют его намерений.
— Но в таком случае разве не должен он подчиниться?
— Безусловно, должен, тем более что он на службе у короля, но он из породы твердолобых упрямцев, и характер у него ничуть не лучше, чем у его батюшки, маркиза Гектора. Их упрямство известно каждому. К чести Антуана, нужно сказать, что ему всегда удавалось высказать все, что он считал нужным в лицо своему отцу и при этом обойтись без оскорблений.
— Понятно, понятно. А... второй? Лев?
— Тома де Курси. Он друг Антуана еще с тех времен, когда они были пажами, его alter ego. Они оба служат в легкой кавалерии и, можно сказать, неразлучны.
— Орест и Пилад?
— Да, если хотите. Кстати, я сейчас вам сообщу одну подробность, которая вас очень позабавит. Тома, лев, тоже приложил руку к отказу своего друга от свадьбы с флорентийской дамой.
— Расскажите, расскажите, мне очень хотелось бы, чтобы меня позабавили.
— Извольте. Когда мы сегодня вечером подъехали к посольскому дому, Тома ужинал в харчевне, которая расположена по соседству. Он видел нас в окно, и недовольство донны Гонории, безусловно, привлекло его внимание. Заметил он и то, что она в карете одна, поскольку вы предпочли гарцевать в мужском костюме после того, как вышло из строя ваше дамское седло.
— И что же?
— А то, что он принял ее за вас.
— Ее? Вы хотите сказать... он решил, что его друг должен жениться на Гонории?
— Именно, именно. Согласитесь, что это забавно.
Гневные искорки, которые мерцали в темных глазах Лоренцы, засветились весельем, и она рассмеялась безудержным звонким смехом. Ей было так смешно, что говорить уже расхотелось. Даже вернувшись к себе в спальню, она продолжала смеяться. Ближайшие дни обещали ей много забавного.
Глава 3
Один только взгляд...
Королева Мария очень любила дворец в Фонтенбло, он чем-то напоминал ей родную Италию. Приматис, который построил этот дворец для Франциска I, был итальянцем, и королева знала об этом. Кроме того, ее сердце радовали великолепный парк, зеркала прудов, вольеры, лес и Сена, что текла совсем неподалеку... Здесь ей нравилось куда больше, чем в Лувре, по-средневековому мрачном, несмотря на значительные переделки, предпринятые семейством Валуа, и в особенности Екатериной де Медичи, которые продолжал и Генрих IV.
Королева до сих пор не могла забыть ужаса, который охватил ее, когда она после своего венчания в Лионе, где остался ее супруг Генрих, была доставлена в Париж и впервые обходила старый дворец, в котором ее никто не ждал, — темный, зловещий, с расшатанной мебелью, поблекшими росписями, посекшимися драпировками, едва освещенный тусклыми светильниками. Она сочла тогда, что с ней сыграли дурную шутку, и от обиды расплакалась. Недолго думая, она отправилась жить в особняк к Гонди, старинному семейству флорентийских банкиров, приехавших во Францию в свите Екатерины де Медичи. Немного придя в себя и обжившись, она взялась за дело и распорядилась начать работы по переустройству Лувра. Она была богата, знала, чего хотела, и, когда король после ратных трудов вернулся под семейный кров, он не мог не оценить свершившихся перемен — полные роскоши покои стали наконец достойной обителью королевского семейства.
После долгих лет войны Генриху IV удалось заключить мир. Долгожданный и надежный мир, и народ, благосклонность которого Его Величество вынужден был завоевывать собственной шпагой, был ему за него признателен, надеясь, что вслед за миром вернется и благосостояние. Генрих распорядился пристроить к Лувру длинную галерею, которая соединила его с дворцом Тюильри. И тогда же он построил несколько новых зданий в Фонтенбло, своем любимом поместье, где позволял себе беззаветно предаваться страсти к охоте. С тех пор царственная чета из года в год переезжала обычно на сентябрь и октябрь в Фонтенбло. Случалось, что Мария приезжала туда одна и весной...
В то утро погода радовала теплом и солнышком. В легком шелковом платье и большой шляпе из итальянской соломки с лентами из тафты королева отдавала распоряжения старшему садовнику, но тут к ней подошла одна из ее придворных дам и сообщила, что тосканский посол просит Ее Величество уделить ему несколько минут для беседы. Марию обрадовал приезд Джованетти, она распорядилась, чтобы его провели к вольеру с птицами, куда она вскоре подойдет.