Кристина

— Эрни, — сказал я, — успокойся. Она будет на месте.

— Я спокоен, — ответил он и принужденно улыбнулся. Цветение на его лице в тот день было ужасней, чем когда-либо, и я представил себе (не в первый и не в последний раз), что почувствовал бы, если бы очутился на месте Эрни Каннингейма — в его ежеминутно и ежесекундно сочащейся, нарывающей коже…

— Слушай, не потей! Ты ведешь себя так, точно собираешься налить лимонаду в штаны.

— Не собираюсь, — сказал он, продолжая барабанить пальцами по приборной доске.

Наступил вечер пятницы, и по радио передавали «Музыкальный рок-уик-энд». Когда я оглядываюсь на тот год, то мне кажется, что он измеряется прогрессиями рок-н-ролла.., и все возраставшим чувством страха.

— А почему именно эта машина, — спросил я. — Почему именно она?

Он долго смотрел на Либертивилл-авеню, а потом резким движением выключил радио.

— Не знаю, — наконец произнес он. — Может быть, потому, что с того времени, как у меня появились эти отвратительные прыщи, я впервые увидел что-то еще более уродливое, чем я сам. Ты хотел, чтобы я это сказал?

— Эй, Эрни, брось дурить, — сказал я. — Это я, Дэннис. Ты еще помнишь меня?

— Помню, — проговорил он. — И мы все еще друзья, да?

— Конечно. Но какое это имеет отношение…

— А это значит, что мы должны по крайней мере не лгать друг другу. Поэтому я и сказал тебе, и, может быть, это не совсем чепуха. Я знаю, что безобразен. Я плохо схожусь с людьми. Я.., чуждаюсь их. Я бы хотел быть другим, но ничего не могу поделать с собой. Понимаешь?

Я нехотя кивнул. Как он сказал, мы были друзьями, а это значило — не лезть в дерьмо друг перед другом.

Он тоже кивнул — точно чему-то очевидному для него.

— Другие люди, — осторожно добавил он, — например, ты, Дэннис, не всегда могут это понять. Если ты не безобразен, то по-другому смотришь на мир. Знаешь, как трудно сохранять чувство юмора, если все вокруг смеются над тобой? Тогда у тебя кровь закипает в жилах. От этого можно сойти с ума.

— Ну это я могу понять. Но…

— Нет, — спокойно сказал он. — Ты не можешь понять этого. Ты можешь думать, что понимаешь, но понять — не можешь. Тебе это недоступно. Но я тебе нравлюсь, Дэннис…

— Я люблю тебя, Эрни, — перебил я его. — И ты это знаешь.

— Может быть, любишь, — произнес он. — И если так, то это потому, что у меня есть кое-что под этим глупым лицом…

— У тебя не глупое лицо, Эрни, — сказал я. — Может быть, не очень чистое, но не глупое.

— Да иди ты… — проворчал он, а потом добавил:

— Во всяком случае, эта машина — что-то вроде меня. У нее тоже что-то есть внутри. Что-то лучшее, чем снаружи. Я вижу это, вот и все.

— Видишь?

— Да, Дэннис, — тихо проговорил он. — Я вижу. Я свернул на Мэйн-стрит. Мы уже подъезжали к дому Лебэя. И внезапно мне в голову пришла одна довольно мрачная мыслишка. А что если, предположил я, отец Эрни подговорил одного из своих друзей или студентов, чтобы тот мигом сбегал к Лебэю и купил машину раньше, чем это успеет сделать его сын? Макиавеллиевская уловка, скажете вы, но Майкл Каннингейм был способен и не на такое коварство. Недаром он специализировался на военной истории.

— Я увидел эту машину — и сразу почувствовал какое-то влечение к ней… Я даже себе этого не могу как следует объяснить. Но… — Он замялся, как-то сонно глядя вперед. — Но я увидел, что смогу сделать ее лучше, — закончил он.

— Ты хочешь сказать — починить?

— Да.., то есть нет. Это слишком бездушно. Чинят столы, стулья и всякую всячину вроде них. Газонокосилку, если она не работает. И — обыкновенные автомобили.

Вероятно, он заметил, как у меня поднялись брови. Он улыбнулся, точнее — усмехнулся.

— Понимаю, как это звучит, — произнес он. — Я не хотел этого говорить, потому что знал, как ты среагируешь. Но я на самом деле думаю, что она не обычная машина. Не могу сказать почему, но мне так кажется.

Я открыл рот, собираясь сказать что-нибудь такое, о чем впоследствии наверняка пожалел бы, но мы как раз повернули за угол, на улицу Лебэя.

Эрни шумно вобрал воздух.

Один прямоугольник травы на лужайке Лебэя был более желтым и еще более отвратительным, чем все остальные части его заросшего газона. С одного края на нем виднелось черное пятно масла, впитавшегося в почву и убившего все, что там прежде росло. Этот прямоугольный кусок травы был столь омерзительно ярок, что если бы вы смотрели на него слишком долго, то могли бы ослепнуть.

На этом месте вчера стоял «плимут» 58-го года выпуска.

— Эрни, — сказал я, пристраивая свою машину у обочины, — держи себя в руках. Ради Христа, не сходи с ума.

Он не обратил ни малейшего внимания на мои слова. Сомневаюсь, что он вообще меня слышал. Его лицо было бледным. Цветение на нем стало еще заметней. Он открыл правую дверцу моего «дастера» и на ходу выпрыгнул из машины.

— Эрни…

— Это мой отец, — бросил он со злостью и отчаянием. — Я чую этого ублюдка.

И он побежал через газон к дому Лебэя.

Я вылез из машины и поспешил за ним, думая о том, когда же наконец закончится это сумасшествие. Я с трудом мог поверить, что Эрни Каннингейм только что назвал Майкла ублюдком.

Эрни успел только один раз ударить кулаком в дверь, как она отворилась. На пороге стоял Ролланд Д.Лебэй. Он мягко улыбнулся, глядя на взбешенное лицо Эрни.

— Здравствуй, сынок, — сказал он.

— Где она? — взорвался Эрни. — Мы же договорились! Я дал задаток!

— Не кипятись, — произнес Лебэй. Но, увидев меня, спросил:

— Что это с твоим другом, сынок?

— Машина исчезла, — ответил я. — А так — ничего.

— Кто купил ее? — закричал Эрни.

Я никогда не видел его в таком безумном состоянии. Думаю, если бы у него был пистолет, то он бы приставил его к виску Лебэя.

— Кто купил ее? — благодушно переспросил Лебэй. — Да пока никто не купил, сынок. Но ты дал за нее залог. Я отогнал ее в гараж, вот и все. Я поставил кое-какие запчасти и сменил масло. — Он приосанился и одарил нас обоих неуместно величавой улыбкой.

Эрни подозрительно посмотрел на него, затем перевел взгляд на небольшой гараж, соединявшийся с домом гаревой дорожкой.

— Кроме того, я не хотел оставлять ее на улице, ведь ты внес за нее часть денег, — добавил Лебэй. — У меня уже были неприятности с ней. Однажды ночью какой-то недоносок бросил камень в мою машину. Да еще соседи — некоторые из них явно попали сюда из команды БЗ.

— Что это за команда? — спросил я.

— Большие Задницы, сынок. — Он окинул улицу недобрым взглядом и задумчиво сказал:

— Хотел бы я знать, кто бросил камень в мою машину. Да, сэр, мне бы очень хотелось это знать.

Эрни прочистил горло:

— Извините, что причинил вам беспокойство.

— Ничего, сынок, — оживился Лебэй. — Мне нравятся ребята, готовые постоять за свою.., или почти свою вещь. Ты принес деньги?

— Да, они со мной.

— Ну, тогда заходите в дом. Ты и твой друг. Я подпишу бумаги, и мы выпьем по банке пива, чтобы отметить это событие.

— Нет, спасибо, — сказал я. — Я лучше побуду здесь.

— Как знаешь, — произнес Лебэй.., и подмигнул мне.

По сей день не имею представления, что означало это подмигивание. Они вошли внутрь, за ними хлопнула дверь. Рыбка была в сачке, и скоро ее должны были почистить.

Чувствуя какую-то подавленность, я пошел по гаревой дорожке к гаражу и попытался открыть дверь. Она легко подалась, и на меня пахнуло тем же запахом, какой был вчера в «плимуте» — смешанный запах старой обивки, масла и застоявшегося летнего тепла.

К одной стене были приставлены грабли и старый садовый инвентарь. На другой стене висели старый резиновый шланг, велосипедная шина и древняя сумка с клюшками для игры в гольф. Посреди гаража стояла машина Эрни, Кристина. Луч света упал на паутину трещин, покрывавшую ветровое стекло, и та засверкала, как россыпь мельчайших ртутных шариков. Какой-нибудь паренек с камнем, как сказал Лебэй, или небольшое дорожное происшествие по пути домой после ночного кутежа с бывшими вояками, рассказывавшими байки о днях своей молодости. О старые добрые времена, когда настоящий мужчина мог посмотреть на Европу, Океанию и таинственный Восток, прильнув к прицелу своей базуки. Кто знает… И какая разница? В любом случае найти замену для такого большого ветрового стекла было непросто.