Страница 44 из 114
Но дни тянулись за днями, а никакого мудрого и правильного решения не возникало. И единственное, чем Мартынов жил все это время, так это было время для посещений. Ведь именно тогда к нему снова и снова приходила Кира. Его родная девочка. Подбадривала, возвращала к жизни, уговаривала ни с чем не торопиться, и оставить решение всех проблем на потом, когда полностью поправится. Быть может её ласковый и нежный взгляд, обеспокоенный тон и неприкрытая любовь, что чувствовалась в каждом прикосновении, так умиротворяющее действовала на Алексея? Так, что он готов был забыть обо всем на свете, и даже согласится провести весь остаток жизни в больнице, только бы никто и ничто им не мешало…
Но все это напрасные иллюзии. Случайность. Мимолетность, которая рано или поздно должна была закончиться. И вот, кажется, этот момент наступил. Сколько он пролежал здесь? Неделю? Две? Месяц? Кира вчера говорила, что сегодня будет ровно десять дней, как он в больнице, хоть ему и казалось, что целую вечность. И это притом, что первые дня три Лёша вообще практически не помнил. Лишь короткие обрывки фраз, звуков… Когда к нему в реанимацию прошла Кира, и он смог очнутся. Затем какие-то слова, указания доктора… Все. Провал в сознании и провал в памяти…
Как потом объяснил ситуацию Петр Степанович, Алексей попросту долго не мог восстановиться. Оказалось, сотрясение было слишком серьезным. И первые несколько дней мужчина, можно сказать, метался в полусознательном состоянии. То, окунаясь в забытье, то возвращаясь в реальность. Несколько дней постоянной борьбы за жизнь, победить в которой Мартынов был просто обязан. Даже не ради себя. Ради Киры. Наверное, именно это и помогло ему, пересилив себя, заставить жить дальше…
Затем было еще несколько дней в реанимации, уже в сознании и с осознанием, что творится и происходит вокруг. И наконец, перевод в палату интенсивной терапии, где с ним носились похлеще, чем в той же реанимации, не позволяя совершенно ничего. Никаких резких движений, никаких попыток подняться и куда-то сходить. Вообще ничего. Дни, когда он прикованный к кровати, буквально умолял смилостивиться над ним, но… Все продолжалось по одной единственной схеме – с утра рано приходил Петр Степанович с обследованием, затем медсестра приносила лекарства, и наконец Кира. Казалось, что она ради него забросила все на свете.
Иногда Лёшке было даже неловко от того, как его хрупкая девочка носилась и нянчилась с ним, взрослым мужиком, как будто с несмышленым ребенком. И на какие-либо попытки Алексея завести разговор на эти темы и попросить так не вести себя, просто отмахивалась, снова и снова убеждая, что ради него она готова и не на такое, и это лишь малая часть того, что она может для него сделать…
В такие моменты Мартынов готов был поверить, что все будет хорошо. Готов был отказаться от навязчивых мыслей, что одолевали ежедневно из-за незнания всей ситуации. Готов был сказать, что у них с Кирой теперь впереди вся жизнь. Счастливая и совместная жизнь. Он почти поверил…
Почти… Одно маленькое слово, перечеркивающее все на свете, и заставляющее сомневаться в дальнейшей жизни. Точнее в правильности и нормальности дальнейшей жизни. И этим «почти» была Ева. Его собственная жена, которая, так же как и он сам, лежала где-то в этой больнице, в реанимации, и боролась за собственную жизнь. Причем боролась гораздо сильнее и серьезнее, чем он сам. Об этом Лёша, как ни хотел бы, не смог забыть. Да и разве можно забыть о том, что собственноручно стал виновником не просто аварии, а едва ли ни гибели. Ни только своей, но и другого человека. Слишком велико чувство вины, слишком велика ответственность. Слишком много страданий…
Все эти дни Алексей пытался выпытать у доктора хоть что-то о состоянии своей жены, но каждый раз был удостоен лишь сухим и коротким «Состояние стабильное. Мы боремся за её жизнь». Сколько раз, как только стал в состоянии хоть как-то передвигаться, рвался к Еве, чтобы наглядно убедится, что она жива… Невзирая на запреты врача, на возмущения и боль, что мелькала в эти моменты в глазах Киры… Он прекрасно понимал, что ей неприятно подобное его беспокойство по отношению к другой, посторонней женщине. Но и поделать что-то с собой он тоже не мог. Для него Ева все равно была не чужой. И вряд ли когда-то таковой станет. Чего бы там ни было, но их многое связывало. И опять же именно он был виноват в том, что с ней случилось… Он, и никто другой. Это чувство вины было сильнее него…
Но каждый раз порывы Мартынова что-либо узнать, ни к чему толковому и не приводили, так как каждый раз он был остановлен на полпути. В лучшем случае где-то в коридоре, а в худшем вообще на пороге собственной палаты. С каждым днем это становилось все больше похоже на заточение. Особенно когда всяческие передвижения стали жизненно необходимыми Лёшке, и сидеть на одном месте было свыше его сил.
Но, как верно говорят, человек ко всему привыкает. Вот и Алексей привык к своему странному и порой незавидному положению. Теперь он уже спрашивая чего-то о Еве, пытаясь прорваться к ней, заранее знал ответ и результат своих похождений и больше не питал особых иллюзий, уверенный, что рано или поздно настанет тот день, когда ему наконец расскажут, что с его женой.
И этот день настал. Сегодня Лёша без особой надежды на какой-то вразумительный ответ, во время утреннего обхода, как обычно, поинтересовался у Петра Степановича о состоянии Евы, и к собственному превеликому удивлению вместо короткого «нормально», доктор, распорядившись, чтобы их не беспокоили, уселся на стул напротив и наконец рассказал Алексею обо всем. Подробно, со всеми мельчайшими деталями, на одном дыхании… И если честно, то после этого Мартынов даже не мог сказать наверняка, что лучше – жить в неведении, как жил он до сегодняшнего дня, или узнать все то, что ему пришлось узнать...
Куда более сильное обострение чувства вины. Вины за то, что он собственными руками разрушил несколько жизней, которые больше никогда не вернуть… Вины за то, что он убил... Черт!
Резко, насколько могло позволить его нынешнее состояние и не до конца сросшиеся ребра, Алексей подхватился на кровати, и, спрятав лицо в ладонях, тяжело вздохнул. Теперь он совершенно не представлял, как жить дальше! Он и раньше-то не особо понимал, а уж теперь… Он представить себе боялся, как будет смотреть в глаза Еве, после всего этого… как она вообще воспримет то, что судя по всему предстоит сообщить ей именно ему… Как будет смотреть в глаза Кире, которая ему поверила, а он неосознанно, сам того не желая, так нещадно и однозначно вдребезги разрушил все иллюзии и похоронил малейшие надежды…
Почему именно сейчас? Когда он уже готов был поверить, что все в их жизни можно еще изменить к лучшему… Почему сейчас, спустя целых десять дней надежды и веры в лучшее, ему сообщили об обратном? Почему не сразу? Ведь он тогда хотя бы попытался… Скрепя зубами, сдерживая боль и сожаления, рвущиеся наружу, заставил Киру уйти. Не позволил бы ей быть рядом, чтобы потом не разочаровываться. Не сожалеть. Не страдать…
Десять дней, за которые он ни разу не видел ни Еву, ни даже Константина Игоревича, что само по себе было странно. Лёшка с первого дня, как только очнулся, ожидал визитов тестя, с настойчивыми оскорблениями и обвинениями. Но ничего это не было. Ни визитов, ни тем более обвинений. Только теперь Алексей понял, что Белову попросту было не до этого. Видимо, все время крутился между фирмой и палатой дочери, что все эти дни была без сознания и боролась за право жить.
Десять дней в реанимации, между жизнью и смертью… Десять дней, на седьмой из которых она смогла прийти в себя. И первым делом… чтобы вы подумали? Первым делом потребовала к себе Алексея. Обвинять, укорять или просить остаться… этого не знал никто. Но, тем не менее, даже отец не смог отговорить от этой навязчивой идеи девушку. Даже за несколько дней, пока она медленно возвращалась к жизни, и уже не проваливалась в бессознательность… Будучи слабой, и мало что соображающей, все так же продолжала звать Лёшку…