Забытый легион

Все утро армия продвигалась без единого происшествия. Мягкий песок глушил топот ног, поскрипывание кожи и кашель. Жара неуклонно усиливалась. По пути армия миновала несколько деревушек, населенных греками, жившими здесь уже несколько сот лет.

— Тут проходил Александр Великий, — взволнованно воскликнул Тарквиний, когда невдалеке показалось поселение побольше.

Ромул с интересом всмотрелся в глинобитные лачуги.

— Откуда ты знаешь?

— Видишь этот храм? — Тарквиний указал рукой. — Колонны у него дорические, и видны статуи греческих богов. К тому же мы переправлялись через реку в том же месте, где и Македонский лев. Это отмечено на моей карте.

Ромул широко улыбнулся, представив себе могучих гоплитов, творивших некогда историю. Эти воины дошли до края света и вернулись обратно. Похоже, решил он, что у них под командованием Красса есть шанс повторить этот подвиг.

— Красс не ровня Александру, — мрачно сказал Таркваний. — Слишком уж самонадеян. И не обладает настоящее интуицией.

— Даже лучшие полководцы допускают ошибки, — возразил Ромул, хорошо запомнивший рассказы Котты. — Александр тоже дрогнул перед индийскими слонами.

— Но Красс допустил роковую ошибку еще до начала войны. — Этруск улыбнулся. — В пустыне удаляться от реки — просто безумие.

Ромула с новой силой одолело беспокойство по поводу дурных предзнаменований, и он опять обернулся к Тарквинию, но тот лишь пожал плечами.

— Исход кампании еще неясен. Я ничего не могу узнать, пока не будет ветра или облака.

Ромул взглянул в совершенно чистое небо. Воздух был неподвижен.

Тарквиний расхохотался.

Ромул присоединился к нему. А что еще оставалось делать? Пути назад у него не было, впереди ждало неизвестно что, но, несмотря на все это, кровь у него бурлила от предвкушений.

Бренн хранил молчание. Его одолевали печальные мысли о жене и сыне, Коналле и Браке. Ему было жизненно важно знать, что, если ему и суждено умереть в этом знойном аду, его смерть не будет напрасной. Что аллоброги не впустую исчезли с лица земли. Что вся его жизнь не прошла зря.

Вокруг раскинулись террасные поля, орошаемые водой из Евфрата. Возившиеся среди посевов крестьяне испуганно смотрели на пришельцев. Мало кто осмеливался заговорить с ними или хотя бы помахать. При виде тридцати пяти тысяч воинов, которые шли мимо, поднимая громадную тучу пыли, у каждого перехватывало дух. Топот ног заглушал все остальные звуки.

На всех языках мира появление армии такой величины могло означать только одно. Войну.

Полководец ехал на своем любимом вороном коне, под мощной охраной, посреди колонны. Позади шагали трубачи, готовые в любой миг передать приказ. Он сидел в украшенном золотым шитьем седле с изяществом многоопытного наездника, свободно свесив ноги и управляя лошадью одними только поводьями.

— Отличный день для начала войны, — громко произнес он. — Боги благоволят нам.

Старшие офицеры откликнулись одобрительными возгласами. Легионеры-ветераны, окружавшие командиров, шли с совершенно непроницаемыми лицами. У всех достало ума не напоминать о недавних событиях.

Красс обвел окружающих тяжелым взглядом.

«Никому из этих холуев не удастся помешать мне», — зло подумал он.

Его час наконец-то пришел. После того как армия снялась с места, растяпу жреца распяли на кресте возле туши мертвого быка — недвусмысленное напоминание оставшимся авгурам впредь не допускать ошибок. Образ вывалянного в песке сердца он загнал в самые дальние закоулки сознания. Это ничего не значило — скользкие пальцы, только и всего; буря, погубившая столько кораблей, — лишь простая непогода. О происшествии со штандартом в одном из легионов ему еще не донесли.

— Когда Парфия покорится, Сенат непременно почтит тебя невиданным прежде триумфом, — заявил один из трибунов, которому очень захотелось польстить главнокомандующему.

Красс энергично кивнул; ему сразу же представилось, как он, украшенный золотым венком, едет на колеснице по улицам Рима. Наконец-то он сравняется со своими партнерами по триумвирату. Они были соперниками, которых свели вместе лишь обстоятельства, а не дружба, хотя поначалу такой союз и казался хорошей затеей. Впрочем, то, что триумвиры пять лет делили между собой власть, отнюдь не мешало каждому из них постоянно стремиться к преимуществу над остальными. Пока что никто не преуспел, но Крассу выпало больше неудач, чем двум другим.

Из-за интриг Помпея он лишился славы единоличного победителя восставших рабов, вместо заслуженного триумфа ему пришлось довольствоваться всего лишь пешим парадом. Многие годы Красс прожил в тени чужих военных успехов. И это положение жестоко тяготило его. Мало того, что в карьере Помпея было много настоящих успехов, он обладал еще и исключительной способностью присваивать чужие победы.

«Ведь на самом деле Митридата и Тиграна разгромил в Малой Азии Лукулл, — с горечью думал Красс. — А вовсе не этот жирный мерзавец Помпей. Но в Парфии такого не будет. Вся слава будет моей. Только моей».

Его мысли переключились на Юлия Цезаря, который начал с покорения галлов и белгов и сумел заработать на этом большое богатство. Теперь, похоже, притязания Цезаря сделались безграничными. Красс беззвучно выругался. Он допустил большую ошибку, когда так щедро ссужал молодого аристократа деньгами. Его обычная тактика — многих должников он подчинял своей власти тем, что прощал им долги, — с Цезарем полностью провалилась. Тот выплатил весь свой долг, причем сделал это крайне вызывающе: прислал к дому Красса целый караван мулов с деньгами. Это случилось незадолго до того, как Красс отправился в Малую Азию. В сотнях кожаных мешков, навьюченных на животных, содержалось колоссальное богатство, весь долг до последнего сестерция. Крассу ничего не оставалось, как принять деньги. Он поморщился, подумав о том, как Цезарь, который ему в сыновья годился, перехитрил его. Но такого больше не повторится.

«Когда Селевкия падет, никто не сможет отрицать моего превосходства, — думал Красс. — Власть в Риме будет принадлежать мне. Одному».

Кассий Лонгин, опытнейший из его легатов, толкнул пятыми свою лошадь и подъехал поближе к главнокомандующему. На отмеченном несколькими шрамами лице старого воина читалось беспокойство.

— Разреши сказать, Красс.

— В чем дело? — Впрочем, Красс вынудил себя вспомнить о вежливости. Никто из прочих его офицеров не мог сравниться опытностью с этим человеком. Лонгин был ветераном множества войн от Галлии до Северной Африки.

— Я снова насчет Армении.

— Легат, мы ведь уже все решили.

— Я знаю, но…

— Если бы мы послушались совета Артавазда и пошли на север, в Армянские горы, а потом снова на юг, то потратили бы не меньше трех месяцев. — Красс стиснул в кулаках поводья. — А так мы доберемся до Селевкии за четыре недели.

Лонгин помолчал, подбирая слова.

— Странно, что он отказался сопровождать нас, ты не находишь? Царь Армении всегда считался верным союзником.

Вдруг наступило неловкое молчание, которое нарушали лишь приглушенные расстоянием крики мулов из хвоста колонны. Все хорошо знали, что Красс очень не любит советов.

— Причем он ушел, как только выяснил, какой мы выбрали путь, — добавил Лонгин.

— Конечно, мы же не с римлянами имеем дело! — Красс плюнул; слюна высохла, не успев увлажнить песка. — Им нельзя доверять.

— Ты прав, Красс, — полушепотом ответил Лонгин и взглянул на Ариамна, роскошно одетого набатийца, который ехал с краю группы.

Воин непринужденно сидел в еще более роскошном, чем у главнокомандующего, седле и держал в руках сверкающие золотом поводья. Легкий ветерок развевал прикрепленный к голове лошади плюмаж из павлиньих перьев. Ариамн был простоволос, поверх панциря на нем была кожаная рубаха. Длинные черные волосы были собраны так, чтобы оставались открытыми большие золотые серьги, которые он носил в ушах. По обе стороны седла были прикреплены тоже богато отделанные колчаны, а на правом плече конника висел грозного вида лук.