Страница 43 из 97
Согласимся, в свете таких фактов и таких результатов опричнина видится совершенно иначе, чем это принято считать. Как иначе звучат и известные, тех же времен слова Грозного о необходимости «перебрать людишек». Невозможно не предположить, что, говоря «перебрать», царь все-таки прежде всего имел в виду не «перебить» их или «перевешать», но – именно пересмотреть , проверить, кто, где и как несет свою службу, выявить и возвысить людей деятельных, добросовестных, полезных для государства, покарать же – нерадивых, мздоимцев и воров. Шаг за шагом осуществляя этот гигантский, невиданный по масштабам «перебор», царь нередко даже возвращал прежним владельцам конфискованные ранее земли. Как это было, например, весной 1566 г., когда Иван издал указ о прощении многих князей, бояр и дворян, сосланных в Казанский край [361] . Так же, постепенно (по мере необходимости?), менял он и состав опричных земель, отменяя режим личного контроля, возвращая в земщину одни территории, первоначально взятые в «особый двор», и взамен беря другие. А это свидетельствует о том, что жесткую (подобно любой чрезвычайной мере), опричнину Ивана Грозного ошибочно рассматривать как исключительно карательное учреждение. Историк констатирует: хотя ее введение действительно сопровождалось «массовыми опалами, казнями… (когда новым доверенным лицам царя, опричникам) было предоставлено, быть может, слишком много произвола. Но не в террористических мерах Грозного заключалась сущность перемен» [362] . Скорее, по мысли современного церковного писателя, опричнина «стала в руках (государя) орудием, которым он просеивал всю русскую жизнь, весь ее порядок и уклад, отделяя добрые семена от плевел» [363] . Семена державного единства и порядка от плевел удельной разобщенности и сепаратизма…
Да, по отношению к оппозиционной аристократии царь начал действовать методом подлинного террора, как любят говорить либеральные историки. Среди казненных в годы опричнины можно насчитать представителей более сорока княжеских родов. Но «вопреки целому направлению в историографии об Иване Грозном, (эти) казни – не патология, а политика, вызванная к жизни борьбой князей и бояр за власть… Неизбежность такой политики, ее объективная необходимость диктовались тем, что в борьбе против царя князья и бояре не останавливались ни перед какими средствами, вплоть до выдачи Ивана Грозного польскому королю, как это выяснило следствие по делу о боярском заговоре 1567 г.» [364] . На сей раз во главе заговора встал старейший из членов земской Думы – боярин И.П. Федоров-Челяднин, казнь которого весьма театрально живописует в своей книге Эдвард Радзинский. Однако не станем забегать вперед. Подробности, вновь опущенные нашим уважаемым повествователем, все же стоят того, чтобы их вспомнить.
Ясно, что тот новый порядок, который стремился укрепить царь при помощи опричнины, поверг в негодование очень многих. Как сказано в «Записках» Г. Штадена, уже вскоре «земские господа (die Semsken Herren) вздумали этому противиться и препятствовать и желали, чтобы двор (государя) сгорел, чтобы опричнине пришел конец, а великий князь управлял бы по их воле и пожеланию » [365] . Другими словами, ответные действия оппозиции ждать себя не заставили, что лишний раз подтверждает замечание исследователя: Иван в своей деятельности «никогда не имел покоя и простора» [366] .
…А между тем пошел десятый год с начала Ливонской войны. К этому времени силы обоих главных противников – Москвы и Литвы – были истощены, государственные финансы исчерпаны (о чем свидетельствовало, например, введение в Литве «поголовщины» – специального налога для уплаты жалованья наемным войскам). Дело еще более усугубил свирепствовавший по Европе мор, «венгерская лихорадка» – эпидемия сыпного тифа. Весной 1566 г. «огненная болезнь» пришла и в Россию, охватив Полоцк, Великие Луки, а осенью – Новгород и Псков. В такой тяжелой обстановке Иван не раз предлагал Сигизмунду-Августу заключить мир, необходимый обоим. Но ввиду того что король по-прежнему не желал признавать ни потерю Полоцка, ни русские завоевания в Ливонии, наконец, отказывался выдать изменника-перебежчика князя Курбского, на чем настаивали московские дипломаты, дело ограничилось заключением лишь перемирия [367] . Используя эту передышку, царь отдал приказ строить новые укрепления на двинском направлении – в городах Усвяты, Ула, Сокол и Межев.
Одновременно правительство Грозного, чтобы обезопасить свои северо-западные рубежи, начало осенью 1566 г. переговоры со шведским королем Эриком XIV, которые проходили в Стокгольме, а завершились уже в Москве 16 февраля 1567 г. подписанием между ними союзного договора. По этому договору Швеция, оставляя себе ливонские города Ревель (Таллин), Вейсенштейн и Каркус, соглашалась снять блокаду русской Нарвы. Кроме того, обе стороны обязывались в дальнейшем не заключать в ущерб друг другу сепаратного мира с Польшей-Литвой и предоставляли купцам и дипломатам свободу проезда и торговли на своих территориях [368] .
Были предприняты Иваном шаги к заключению и еще одного важного внешнеполитического соглашения – с английской королевой Елизаветой. Взамен на предоставленные англичанам самые широкие льготы и привилегии в торговле с Россией царь предложил подписать королеве договор о политическом союзе. О том, «чтобы ее величество было другом его друзей и врагом его врагов и также наоборот». Примечательно, что заключения подобного же союза с Англией уже с 1561 г. добивался и вышеупомянутый шведский король Эрик XIV [369] . Таким образом, намечалось создание широкой шведско-русско-английской коалиции, которая могла серьезно усилить позиции России в случае продолжения Ливонской войны.
И все же не это было главным. Главным событием 1566 г. стал новый Земский собор, созванный царем именно для обсуждения вопроса о мире или продолжении войны с Литвой за Ливонию. Как и перед введением опричнины, Иван Грозный при решении этого жизненно важного внешнеполитического вопроса снова обратился ко всем подданным, держал совет о дальнейших действиях со «всей землей» (земский – земщина – земля). Именно собранные в Кремле представители «всей земли» – духовенство, бояре, дворяне, приказные дьяки и купеческая верхушка посадского торгово-ремесленного населения – должны были дать главный ответ царю: следует ли России ради заключения мира пойти на уступки Сигизмунду-Августу и отказаться от всех завоеваний в Ливонии или же все-таки продолжать войну? И снова, как полтора года назад, царь получил поддержку большинства. С поляками постановили «не мириться», уступок им никаких не делать «Мы, – записали в своем окончательном приговоре участники собора, – за одну десятину Полотцкого и Озерищского повету головы положим… за его государское дело с коня помрем», независимо от сословия и состояния. (К примеру, купцы особо подчеркивали готовность положить «за государя» не только «животы» (имущество), но и головы, чтобы «государева рука везде была высока» [370] ). Так состоявшийся летом 1566 г. «Земский собор на полтора десятилетия определил политику русского правительства» [371] .
Но на этом же соборе произошло и еще одно событие, которое, как и сам собор, довольно подробно рассматривается почти во всех монографиях о царствовании Ивана IV. Событие, неразрывно связанное с казнью боярина И.П. Федорова-Челяднина, так занимательно (об этом чуть ниже) переданной Эдвардом Радзинским, но о предтече которой сей проницательный автор даже не упомянул. А жаль…
Дело в том, дорогой наш внимательный и терпеливый читатель, что во время заседаний Земского собора 1566 г. в гулких палатах кремлевского дворца звучали не только одобрительные речи по поводу продолжения войны в Ливонии. Как сказали бы теперь, «трибуна» этого общегосударственного форума, созванного Иваном Грозным, была использована оппозицией против него самого – против государя … Большая группа земских бояр и дворян во главе с костромичом князем В.Ф. Рыбиным-Пронским открыто обратилась к царю с челобитной, потребовав у Ивана взамен на поддержку военных действий в Ливонии ликвидировать «государеву опричнину», коей «не достоит быти» [372] , т.е. отменить режим чрезвычайного положения и вернуться к прежней форме правления. По словам современника Альберта Шлихтинга, челобитчики объясняли свое требование нестерпимым произволом, который чинили по отношению к земцам царевы опричники.