Темница тихого ангела

– А мне сделай «дайкири», – попросила Ирина Витальевна, – только, умоляю, не клади много льда.

Дастин вышел, и слышно было, как он произнес по-русски, вспомнив полюбившееся выражение: «На посошок».

До отлета в Россию оставалось два дня.

– А может, и мне виски выпить? – спросила мать у Николая. – Когда мы еще увидимся?

Ирина Витальевна все же решила проводить сына, отправилась с ним в аэропорт Джона Кеннеди. Дастин Кейн тоже не захотел оставаться дома. Втроем они стояли в длинном зале, по которому бесконечным потоком двигались люди.

Мать посмотрела на большой кожаный чемодан, с которым Николай отправлялся в Россию, и посоветовала:

– Глаз с него не спускай. Особенно когда в Петербург прилетишь. И вообще, зачем тебе такой дорогущий чемодан? Купил бы какой-нибудь неброский – из пластика или кожзаменителя. Не так ли, Дастин?

– Что? – не понял думающий о чем-то другом мистер Кейн. – Конечно, ты права. Я бы тоже хотел сейчас улететь в Россию.

– Зачем тебе Россия? Что ты там забыл?

– Мне было там хорошо, – ответил Ирине Витальевне американский муж, – там жила женщина, которую я любил, и она тогда меньше всего думала о качестве чемоданов.

Вскоре объявили посадку.

Мать обняла Николая и напомнила:

– К отцу лучше не ходи. Можешь себе жизнь поломать. Неудачники – они ведь заразные.

Часть вторая

Глава первая

За шестнадцать лет двор его детства почти не изменился, и Николай тут же все вспомнил. Разве что разрослись кусты возле домов и деревья вымахали. Деревянная зимняя горка – судя по облупившейся краске, та же самая, что и прежде, – возвышалась на детской площадке. Скамейки с выбитыми рейками прятались под ветками акаций. Вокруг скамеек земля вытоптана, тут же валялись бутылки и алюминиевые пивные банки. Солнце отражалось в лужах, оставшихся после недавнего ливня, по ним плыли облака и сорванные ветром желтые цветки акаций. Во дворе не было играющих детей, и только редкие прохожие пересекали его, стремясь более коротким путем добраться до станции метро. Вид был унылый и пустынный.

Только запах остался неизменным. Щемящий запах детства – смешение аромата цветущих одуванчиков на газонах, едкого духа недавно выкрашенных стен парадных, затхлого смрада подвалов. Пахло обедами, которые готовили хозяйки за обитыми потертым дерматином дверями.

В квартире бабушки никого не оказалось. Николай несколько раз надавил на кнопку звонка, а потом, приложив ухо к дверной щели, прислушался. Приглушенный стенами хрип звонка пробежался эхом по комнатам – и никаких других звуков.

Торганов прислонился к стене, но тут же отстранился и на всякий случай стряхнул пыль. Сел на свой чемодан и обвел взглядом лестничную площадку. Четыре квартиры, в них живут люди, имена и внешность которых он не помнит. Что-то всплывало в памяти, какие-то события и разговоры, но вспоминалось так нечетко, будто он бывал в этом доме редко и мимоходом. На этой площадке жил его одноклассник, но Торганов даже его фамилию помнил смутно. Может, и не стоило приезжать сюда, может, надо было лететь прямым рейсом в Москву, чтобы не сидеть сейчас на чемодане возле ободранной двери в детство и не мучиться, пытаясь вспомнить то, что и не нужно знать.

Отец, вероятно, на работе. Ему пятьдесят пять. Если у него новая семья, очевидно, и жена тоже работает. А бабушка? Жива ли она? В последний раз Николай разговаривал с отцом по телефону лет семь назад, когда у него еще только начиналась совместная жизнь с Джозефиной. Потом у отца сменился номер телефона, и Николай даже не пытался узнать новый, отправлял иногда запечатанные в конверт открытки с поздравлениями к Новому году или к Рождеству. Отец поначалу писал часто, потом все реже, а за два последних года – ни одного послания от него не было. То ли ему надоело отправлять письма в никуда, то ли обиделся на невнимание сына, а может, понял, что не нужен ему, и не хотел навязываться со своими проблемами, со своей бедностью, наконец.

Николай поднялся с чемодана, позвонил в соседнюю квартиру и почти сразу услышал за дверью приглушенный шепот:

– Кто там?

– Я к Торгановым приехал, к соседям вашим, а их нет.

– Правильно: нет их, – подтвердил женский голос.

– А когда будут, не могли бы сказать?

– Откуда мне знать? Они же теперь в Москве живут.

– Как в Москве? – удивился Николай. – И бабушка тоже?

Про бабушку он спросил специально, чтобы узнать – жива ли она. В этот момент лифт прогромыхал мимо, опускаясь вниз. За дверью соседей стояла тишина. Торганов понял, что за ним внимательно наблюдают в глазок.

– Я – сын Александра Михайловича, – громко произнес Николай, – вы не могли бы ответить?

– Я никому ничего не должна и вам докладывать не обязана, – отозвался сердитый женский голос. – Какой такой сын? У бывших соседей две дочки.

Лифт внизу остановился. Кто-то вошел в него, и кабина поползла наверх. Николай достал из пиджака старый советский паспорт и показал в глазок.

– Посмотрите: вот моя фамилия. А вот здесь – штамп с пропиской. Я прописан именно здесь. С другим вашим соседом Сергеевым в одном классе учился…

– Отойдите от двери, а то я милицию вызову.

– Простите, но я…

В этот момент на этаже остановился лифт. Из него на площадку вышел светловолосый мужчина, бросил взгляд на Торганова и пошел к двери квартиры напротив. Достал из кармана ключ, попытался вставить его в замочную скважину. Промахнулся, выругался вполголоса, посмотрел на Николая и прищурился:

– Колька, что ли? Хорошо выглядишь, блин, как я погляжу. А твоих нет: они в Москву слиняли. Давай ко мне! Ну, че смотришь, будто не узнаешь кореша? Я – Валька Серегин.

– Узнал, конечно, – неуверенно произнес Торганов и, обернувшись к соседской двери, сказал: – Простите, не смею больше беспокоить.

Подхватил чемодан и пошел через площадку.

– Не смеет он! – усмехнулся бывший одноклассник, заходя в свою квартиру, откуда пахнуло кислой капустой. – Как уехал в свою Израиловку, так сразу робким стал. А помнишь, как мы две бутылки водяры в универсаме стырили? Не боялся тогда!

Похоже, что в голове Вальки Серегина перепутались все воспоминания. Во всяком случае, Торганов знал про себя, что ничего и никогда не воровал, тем более водку.

– Да, сейчас бы сюда два этих пузыря! – мечтательно произнес бывший одноклассник. – Заодно и встречу отметили бы.

Квартира его была двухкомнатной и захламленной ненужными вещами. В коридоре и в комнате стояли увесистые связки разобранных картонных упаковок от телевизоров и оргтехники.

– Пункт закрыли на месяц, – объяснил Валька, – так я их дома пока храню, а то если оставишь во дворе – обязательно кто-нибудь им ноги приделает.

– Ты в пункте приема вторсырья трудишься? – спросил Николай.

– Еще как тружусь, – обрадовался вопросу Серегин, – вкалываю сдатчиком. Только вот почти месяц ничего заработать не удается, страдаю, а некоторые…

Он не закончил фразу и посмотрел на чемодан Торганова.

– Можешь оставить его у меня. Ничего с твоим чемоданером не случится. Если, конечно, в нем нет ничего ценного. Давай пока в магазин сбегаем. Пивка возьмем, встречу отметим!

Пить пиво, а тем более водку с малознакомым человеком в планы Николая не входило, но он дал пятьсот рублей, хотя Валентин просил двести – просто не было купюр помельче. Серегин исчез на полчаса, потом вернулся с полиэтиленовым пакетом, наполненным бутылками водки и пива. Вместе с ним пришел и еще один мужик с опухшим лицом.

– Вот, – сказал Серегин, – узнаешь или нет?

Торганову не надо было вглядываться: этого человека он видел впервые.

– Ну, ты че? – не поверил Валентин. – Это же Андрюха Бородавкин – он тоже вместе с нами учился.

Человека с такой примечательной фамилией Торганов не забыл бы никогда, но он не помнил. Пожал плечами и улыбнулся:

– Ребята, я пить не буду.