Страница 98 из 146
Как все советские лидеры до и после него он оправдывал свои действия, ссылаясь на Ленина. «Все помните, как в 1918 году Троцкий выехал из Брест-Литовска, сорвав подписание мирного договора с Германией и ее союзниками. Но Ленин направил туда делегацию во главе с советским министром иностранных дел Георгием Чичериным, и Брестский мир был подписан. Так кто же оказался прав — Ленин или Троцкий? Ленин», — ответил Хрущев. Затем он пояснил значение политики Ленина для будущего советско-американских отношений: «В.И.Ленин выдвинул лозунг мирного сосуществования. Что такое лозунг сосуществования? Это уступка, это компромисс. Социализм и капитализм — это явления антагонистические… Мы ведем эту борьбу, как учил Ленин, на экономическом и политическом фронтах, не вмешиваясь во внутренние дела того или иного государства. Мы требуем, чтобы и другая сторона придерживалась такого положения вещей. Вот это и есть компромисс»{22}.
Несмотря на все заявления на Пленуме ЦК о мирном сосуществовании, Хрущев не оставил сомнений в том, что не только идеология, но и военная сила остаются важными составляющими политики Советского Союза. Москва не была готова признать статус-кво в третьем мире. Особая важность Кубы для Советского Союза, доказывал он, обусловлена тем, что «она служит катализатором революционного движения в Латинской Америке». Мирное сосуществование не означает стагнацию международного коммунистического движения или советской обороны. Хрущев считал, что Запад будет идти на компромисс до тех пор, пока Советский Союз будет сильным в военном отношении. Воодушевленный своей речью, Хрущев в заключение резюмировал основные этапы урегулирования кубинского кризиса, особо подчеркнул роль советской военной мощи: «Противовоздушные средства сделали два выстрела и сбили разведывательный американский самолет, который вторгся в воздушное пространство Кубы. А в обмен мы получили заверение о невторжении на Кубу. Неплохо!»{23}
Кубинский кризис изменил отношение Хрущева к Кастро и подход к Кеннеди. В дни, последовавшие после отказа Кастро от мирного урегулирования кризиса, советский лидер не знал, что делать со своим союзником. 16 ноября он готов был полностью прервать отношения с Кубой, 3 декабря кричал, что ни при каких обстоятельствах Советский Союз не подпишет военного соглашения с таким безответственным человеком{24}.
Когда в январе 1963 года гнев Хрущева улегся, он решил уладить отношения с Кастро, но на других условиях. Теперь он был готов строить отношения таким образом, чтобы свести к минимуму возможность для Кубы повредить интересам Советского Союза. По дороге в Восточную Германию, куда он совершал в январе 1963 года государственный визит, в специальном поезде, следовавшем по маршруту, которым двадцатью годами раньше двигались гитлеровские танки, Хрущев продиктовал 27-страничное письмо Кастро{25}.
Для Хрущева было важно доказать Кастро, что ядерный кризис — это не поражение. Он взял на себя сложную задачу убедить Кастро в двух диаметрально противоположных концепциях. С одной стороны, Хрущев хотел, чтобы Кастро осознал цену войны в ядерный век, но в то же время не желал, чтобы кубинцы потеряли веру в способность и готовность Москвы вести ядерную войну для защиты социалистического лагеря. В будущем он хотел уважения кубинского народа, а не безрассудства Кастро.
Письмо Хрущева содержало обычные доводы. Не даелая признать стратегическую слабость СССР в мае 1962 года, Хрущев объяснял решение ядерной проблемы исключительно необходимостью обеспечения безопасности Кубы. Новым элементом его письма было подчеркивание роли переговоров между Кеннеди и Алексеем Аджубеем в январе 1962 года. «В беседах с нашими представителями, — писал Хрущев, — …они часто ссылались на события 1956 года в Венгрии. Они брали это для себя как пример решительных действий, стремясь найти в них какое-то оправдание своих мер против кубинской революции». «Вы говорили нам, — продолжал он, — что сделали это в своих интересах, ибо Венгрия близко от вас, но и мы имеем право предпринять такие же решительные действия против Кубы, которая находится близко от нас»{26}.
Январское 1963 года письмо Хрущева вызвало разноречивые отклики на Кубе. Александр Алексеев внимательно прислушивался к выступлениям кубинских лидеров на специальном заседании Объединенных революционных организаций — единой партии, возникшей в результате слияния Кубинской национал-социалистической (коммунистической) партии (НСП) и Движения 26 июля. Заседание было созвано для обсуждения письма Хрущева. Флавио Браво, являющийся представителем НСП, естественно, с похвалой отзывался об инициативе Хрущева. «Письмо, — заявил он в беседе в Алексеевым, — положило начало восстановлению подлинно братских кубино-советских отношений и убедило всех в том, как важно было терпение руководителей и как высока их принципиальность по вопросам невмешательства в дела других партий»{27}. Разговор с Браво можно было с полным основанием сравнить с наставлением обращенного в веру. Но и Рамиро Вальдес, министр внутренних дел в правительстве Кастро, также хвалил Москву за это письмо{28}.
Фиделя Кастро письмо Хрущева не особенно тронуло. Хрущев подсластил пилюлю, пригласив Кастро посетить СССР. С ноября 1960 года Фидель проявлял желание побыть месяц или около того в Советском Союзе чтобы изучить опыт социалистического строительства. Но если приглашение Хрущева преследовало цель прозондировать политические намерения Кастро, то это не удалось.
Кастро ответил, что он в принципе хотел бы посетить СССР, однако сейчас ему необходим отдых. Он подчеркнул, что «боится, не будет ли слишком много официальных встреч». Более того (и здесь он не счел нужным смягчить ответ), Кастро заявил, что, честно говоря, «он боится русского гостеприимства из-за проблем с желудком»{29}. Пожалуйста, никаких котлет по-киевски и водки. Действительно, Кастро был нездоров. От личного доктора Кастро Алексеев узнал, что после кризиса кубинский лидер был на пороге полного физического истощения и нервного срыва{30}. Он болезненно воспринял переговоры СССР с Кеннеди с целью ликвидации стратегических ракет на Кубе за своей спиной; а последующее решение СССР убрать с Кубы все ядерное оружие, включая доставленное туда тактическое оружие, которое Кастро надеялся сохранить, было для него просто унизительно. Однако, когда Кастро сослался на проблемы со здоровьем, Алексеев знал, что это не дипломатическая болезнь. Тем не менее советский посол понимал, как важно для престижа Кремля после октябрьского кризиса организовать встречу двух лидеров. Пытаясь добиться хотя бы краткого визита, он даже предложил Кастро взять с собой воду, как если бы он был неким Лос Анжелино, который боялся мести со стороны Монтезума в Мехико-сити. «Все будет хорошо, — уверял он Кастро, — на приеме вы будете пить только свою воду»{31}.
Движение Кастро также было политически больным. Ракетный кризис расколол ОРО, причем некоторые революционеры готовы были переметнуться на сторону Китая. Не будучи в состоянии или не желая проводить голосование по этому вопросу, Кастро предложил ОРО занять позицию нейтралитета в советско-китайском конфликте. Фидель, как и его брат Рауль и бывшее руководство кубинской компартии (НСП), подчеркивал, что нейтралитет не означает нейтральность, которой придерживаются маршал Тито из Югославии и во все возрастающей степени социалистическая Румыния. Наряду с этим. Кремлю было хорошо известно, что в кубинском руководстве существует и иное мнение. Так например, Че Гевара заявлял о том, что ракетный кризис нанес удар по авторитету Советского Союза и ослабил его позиции в революционном движении{32}.
В начале февраля Кастро сделал одно ободряющее заявление, в которое он сам не особенно верил. Он согласился с Хрущевым в том, что в результате карибско-то кризиса вероятность вторжения США на Кубу в ближайшие два-три года практически сведена к нулю. Хрущев и Кастро ждали такого заявления от Кеннеди. Теперь Кастро считал, что учитывая грядущие президентские выборы, до 1968 или 1969 года вторжение, похоже, не грозит.