Страница 88 из 146
Микоян считал своей задачей успокоить кубинцев, чтобы они не усложнили решение кризиса во время заключительной стадии Кремль сделал основную ставку на получение формального обещания от Кеннеди о ненападении, вероятно, под гарантии ООН. Однако без инспекции на Кубе невозможно убедить американцев, что все ракеты ликвидированы. А для этого Микояну необходимо добиться согласия Гаваны
Во-первых, Микояну надо было убедить кубинцев, что несмотря на досадную необходимость убрать с Кубы баллистические ракеты под угрозой возмездия со стороны США, Хрущев и Куба вышли из кризиса победителями. Не упоминая обещания братьев Кеннеди о демонтаже американских ракет в Турции, о чем Хрущев не хотел сообщать даже Кастро, Микоян сделал акцент на том, что дипломатический успех Хрущева в критические дни 27 и 28 октября обеспечит не меньшую безопасность Кубе, чем наличие ракет{17}. «Мы не должны недооценивать значение дипломатических форм борьбы, — заметил Микоян — Они приобретают особую важность в мирное время»{18}.
Микоян признал, что успех оказался неожиданным. «Целью дислокации советских войск и размещения стратегического оружия на Кубе, — начал он, — было только усиление вашей обороны» Далее он пояснил, как неудачно разворачивались события.
«Это был план сдерживания, план, направленный на то, чтобы не играли с огнем в отношении Кубы Если бы стратегическое оружие было размещено в условиях секретности и американцы бы не знали о его существовании на Кубе, то оно явилось бы сильным средством сдерживания. Мы исходили из этого положения, наши военные сообщили нам, что в пальмовых лесах Кубы стратегические ракеты можно надежно замаскировать от наблюдения с воздуха»{19}
Кубинцы хотели знать, действительно ли Микоян так считал. Но старый большевик говорил абсолютно серьезно. Он признал, что план был раскрыт гораздо раньше, чем думали в Гаване. В середине сентября ЦРУ получило данные от Ведомства по охране конституции западногерманской разведывательной службы о транспортировке на Кубу стратегических ракет. Любопытно, что Микоян ничего не сказал о реакции Президиума ЦК на сентябрьскую новость и не объяснил, почему об этом не предупредили Кубу. Если секретность являлась ключом к успеху, то начиная с середины сентября Хрущев знал, что операция обречена. Объяснение ее неудачи, естественно, способствовало повышению уважения Кубы к своим защитникам.
Наконец, Микоян пытался обосновать необходимость и приемлемость иностранной инспекции. «Речь идет не о широкой проверке, — сказал он Кастро, — а лишь об инспекции пусковых комплексов, известных американцам по результатам аэрофотосъемки». Он заверил Кастро, что «это не будет всеобъемлющей постоянной проверкой»: в течение одного дня наблюдатели из нейтральных стран проинспектируют пусковые комплексы, а программа проверки кубинских портов займет максимум несколько дней. Москва согласилась с проверкой, в противном случае «американцы могли бы подумать, что их обманывают». Однако, добавил Микоян, «кубинские проблемы будут решаться самим кубинским руководством»{20}.
Миссия Микояна началась с личной трагедии. Он получил из Москвы телеграмму о смерти жены. В телеграмме соболезнования Хрущев писал, что Микоян сам может решить, продолжать ли визит на Кубу или вернуться в Москву на похороны.
Е.М. Примаков вспоминает, что позднее, во время его визита на Кубу, Фидель Кастро рассказал, что попросив всех удалиться из комнаты, он остался наедине с Микояном и сам вручил ему эту скорбную телеграмму. Микоян встал из-за стола и подошел к окну. По его лицу катились слезы.
Кубинцы и советское руководство предложили отложить переговоры на время похорон. Однако положение на Кубе было очень серьезным, и Микоян решил остаться, взобновив переговоры на следующий день 4 ноября. Он не скрывал своего горя, но вел себя очень выдержанно. Поскольку Микоян считался самым рьяным защитником Кубы среди членов Президиума, он полагал своим долгом как можно скорее наилучшим образом возместить ущерб, нанесенный советско-кубинским отношениям. Он отправил на похороны своего сына Серго, который сопровождал его в Гавану. Единственной просьбой Микояна было «сообщить ему о дне и часе похорон жены»{21}.
Несмотря на то, что его мысли были заняты случившейся трагедией, Микоян продолжал убеждать кубинцев в важности решения Хрущева убрать ракеты. Вне всякого сомнения, он испытывал терпение кубинцев. В телеграммах Хрущеву он подчеркивал сложность и длительность своих усилий: «Во время беседы кубинцы вели себя спокойно, слушали внимательно, когда я в течение нескольких часов пункт за пунктом, приводя все возможные аргументы, пытался рассеять их сомнения, доказывая правильность нашей политики»{22}. Довольный результатами своей работы, Микоян сообщал в Москву, что у него «создалось впечатление, что я говорю для них убедительно»{23}.
На самом деле это было не так. Вежливо выслушав все доводы в ходе мучительных переговоров, 5 ноября Кастро разразился речью. Во время обсуждения советского предложения об инспекции ООН судов, увозящих ракеты с Кубы, он недвусмысленно заявил, что его терпению в отношении уступок приходит конец.
«Я хочу сказать товарищу Микояну, — заявил Кастро, — и то, что я говорю, отражает решение всего нашего народа: мы не согласимся на инспекцию». Кастро добавил, что не хочет подвергать советские вооруженные силы опасности и, если речь идет об угрозе мировой войны, естественно, стремится избежать этого, однако ситуация уже изменилась. «Если же наша позиция ставит под угрозу мир во всем мире, то мы сочли более правильным считать советскую сторону свободной от своих обязательств и будем сопротивляться сами. Будь что будет. Мы имеем право сами защищать свое достоинство», — выпалил Кастро{24}.
В комнате воцарилось молчание. Оно длилось несколько минут, но показалось вечностью. «Я думал, какой оборот делу дать дальше», — вспоминал Микоян. Понимая, что нельзя оставить без внимания этот взрыв негодования, Микоян попросил объяснения. Проблема заключалась не в инспекции кубинской территории, а в проверке грузов на судах, отправляющихся из Гаваны. По мнению Микояна, сильным оскорблением для Кастро могло быть то, что эти инспекции будут произведены в территориальных водах Кубы{25}.
Рауль и еще несколько верных соратников Фиделя передали Микояну, что они также удивлены. Даже сам Фидель Кастро был смущен. Переговоры прервали. Микоян сделал вывод, что Фидель допустил ошибку: «Он не собирался этого говорить, но у него просто сорвалось с языка». В докладе Кремлю Микоян предложил поддержать позицию Кастро в отношении инспекций{26}. В конце концов Москва должна учитывать эмоциональность и вспыльчивость кубинского лидера. «Не следует упускать из виду и сложных личных качеств характера Кастро — его обостренного самолюбия». Микоян критиковал авторитарный стиль Кастро, характеризуя некоторые его высказывания после прихода к власти как необдуманные, эмоциональные, о которых он позже сожалел. По мнению Микояна, время от времени американская пресса, зная болезненное самолюбие Кастро, подстрекала его, сообщая, что Куба теряет независимость. «Посольству известно, что Кастро сильно переживает, когда он читает сообщения реакционных агентств, где его называют марионеткой СССР», — добавлял Микоян{27}.
7 ноября на обеде по случаю празднования 45 годовщины Октябрьской революции всем стала очевидна атмосфера напряженности вокруг миссии Микояна. Обычно советское посольство приглашало к себе на прием и обед кубинских гражданских и военных руководителей. Пытаясь сгладить ущерб, нанесенный ядерным кризисом, советские представители вели себя так, как будто ничто не омрачает советско-кубинских отношений. И в самом деле, прием начался на хорошей ноте, причем Рауль Кастро играл роль миротворца. За дни, прошедшие с момента, когда Фидель Кастро открыто заявил о разногласиях с Москвой, Рауль пытался успокоить советских друзей. Преемник Алексеева на посту резидента КГБ в Гаване отмечал его позитивную роль в деле умиротворения. «Рауль Кастро, — сообщал он в Москву, — по-прежнему откровенен с нами, он заметно переживает тот факт, что безупречное отношение между Кубой и СССР… сейчас омрачается необходимостью публично заявлять о наличии каких-либо разногласий и вести по некоторым вопросам споры». Рауль Кастро в доверительном порядке спрашивал резидента КГБ в Гаване, правильно ли сделал Фидель Кастро, заявив о возникших разногласиях, причем было заметно, что он и сам не уверен в этом{28}.