Страница 9 из 12
Я вытащила из кармана джинсов удостоверение внештатного корреспондента и помахала перед его носом.
— Я, мой милый, никогда не вру.
— Так ты хочешь сказать, что все остальное, о чем ты говорила, тоже правда?
Он попытался насмешливо улыбнуться, но улыбка вышла кривой, а голос дрогнул и прозвучал хрипло. Я внимательно посмотрела на него. В его глазах появился испуг, До него вдруг стало доходить, что, может быть, я не вру, и он действительно умирал и лежал в гробу. Его взгляд стал напряженным, как будто он пытался что-то вспомнить, и вдруг я увидела, что его глаза широко раскрылись и наполнились ужасом. Я почти чествовала, как откуда-то из глубины подсознания в его душу проникают смутные воспоминания о долгой и одинокой агонии, полной боли, тоски и отчаяния. Он побледнел, тяжело задышал и, наконец, когда эти воспоминания стали совсем мучительными, закрыл лицо руками, как бы стараясь защититься от них. Меня пронзило страшное чувство жалости и вины. Я бросилась к нему, обняла его и стала целовать его лицо, руки, волосы.
— Нет, нет, это все неправда, — плача, торопливо зашептала я ему. — Ничего этого не было, не было смерти, не было гроба, ты не умирал, я это все придумала, прости меня, прости меня, пожалуйста. Ты никогда больше не будешь один, я буду всегда возле тебя, я люблю тебя, мой дорогой, милый, любимый.
Я отняла его руки и стала гладить его лицо, заглядывая ему в глаза. Постепенно его взгляд стал осмысленным, лицо снова стало смуглым, он глубоко вздохнул, как бы сбрасывая наваждение и посмотрел на меня. Я попыталась улыбнуться ему сквозь слезы. Он обнял меня, мы прижались друг к другу, и я все говорила, говорила, как я люблю его. Наконец, он совсем успокоился, поднял голову и виновато улыбнулся мне.
— Ну, вот, теперь ты будешь думать, что я псих. Черт, сам не знаю, что это было. Знаешь, — как-то удивленно сказал он, — я вдруг почувствовал… — он запнулся, но все-таки решился выговорить, — дыхание смерти. До этого я просто как-то и не думал, что это значит, умереть, а тут, — он снова побледнел и растерянно проговорил, — я как будто бы заглянул на тот свет.
— Не нужно говорить об этом, пожалуйста, не нужно, — мои глаза снова наполнились слезами, — ты не умрешь, я забрала эти проклятые таблетки, и я буду с тобой, пока не пройдут эти проклятые восемь часов. Прости меня, это все из-за того, что я наговорила тебе, но это все неправда.
Но он только посмотрел на меня каким-то новым мудрым взглядом и покачал головой. У меня замерло сердце, неужели он действительно вспомнил? Я заглянула ему в глаза. Он сел, притянул меня к себе и посадил на колени.
— Глупенькая, ну что ты извиняешься? Ты же спасла меня. Что бы было, если бы ты не пришла, не сердилась, не кричала бы так на меня? Это я должен тебе спасибо сказать, что ты спасла меня.
Некоторое время мы молча сидели, прижавшись друг к другу. Потом он вдруг легонько приподнял мою голову за подбородок и спросил:
— А то, что ты сейчас мне говорила, это тоже правда?
— Что? То, что я люблю тебя? — храбро спросила я.
Он только молча кивнул, не отводя взгляда.
— Да, — твердо ответила я. — Я люблю тебя. Иначе, чего бы я так воевала за тебя? Ты что думаешь, что я ко всем врываюсь в дом, и такое устраиваю?
— Очень надеюсь, что нет, — он засмеялся и снова прижал мою голову к груди. — И что никому больше такого не говоришь, на это я тоже надеюсь. И, кстати, не забудь, что ты обещала быть со мной всегда, и не покидать меня ни на минуту.
— Не думаю, что твоим родителям это очень понравится, если я поселюсь у вас, — засмеялась я.
— А знаешь, — вдруг серьезно сказал он. — Моим родителям это должно даже очень понравиться.
— С чего бы это?
— Да ведь ты же из наших, как мой папа говорит. Из наших, да? Ты понимаешь, о чем я?
— Ну, конечно, — засмеялась я. — Мои родители точно также говорят, только по латыни «экс нострис».
— Ну, вот, — довольно кивнул он. — Но это первое. Второе, ты интеллигентная девочка из приличной семьи, это сразу видно. Кто твои родители?
— Ну, папа адвокат, а мама стоматолог.
— Вот видишь. Ну, а еще ты закончила университет. Я думаю, мои родители будут от тебя в восторге. Уж чего, чего, но такого они от меня не ожидают. Я ведь у них непутевый сын.
— Почему непутевый?
— Ну, друзья у меня все фарцовщики, училище я прогуливаю, ну и… в общем, все остальное им тоже не нравится.
— Если бы мой сын училище прогуливал, я бы его тоже ругала, а за… все остальное, вообще убила бы.
— Однако я смотрю, ангел, характер у тебя далеко не ангельский, — хохотнул он, — а даже наоборот, агрессивный. Или, может, ты просто голодная? Ох, — спохватился вдруг он, — что же это я? Пирожные велел вытащить, а есть их не даю. И про кофе мы с тобой забыли.
— Да, — неохотно вставая с его колен, отозвалась я. — Но мы можем сейчас его выпить. Он, наверное, еще теплый.
— Теплый, кто же пьет кофе теплым? Теперь уже можешь насыпать в него сахар, все равно пропал. Ладно, бери пирожные.
— А можно я сначала руки помою?
— Ну, если тебе уже совсем невмоготу, можешь помыть, — великодушно разрешил он.
— А тебе разве не надо руки мыть?
— У меня, между прочим, руки от рождения чистые, — нахально заявил он. Но потом рассмеялся, — ну, хорошо, я тоже помою, а то будешь думать, что я и вправду никогда рук не мою.
Мы снова пошли в ванную. Я первая помыла руки и посторонилась, пропуская его. Мы опять оказались прижаты друг к другу, и он, не выдержав, обнял меня, крепко прижал к себе и стал быстро и нежно целовать. Я почувствовала его возбуждение. Вдруг он резко отстранился, посмотрел мне в глаза и тихо спросил:
— Хочешь побыть со мной?
Я хотела этого больше всего на свете. Я мечтала об этом с тех пор, как увидела его и еще тогда, когда даже не видела, а только придумывала его. Я хотела быть его всей душой, каждой клеточкой своего тела, но… я не могла этого сделать. Моя дурацкая гордость, или, может быть, мнительность не позволяли мне.
— Ленечка, — как можно мягче сказала я. — Я бы хотела, но я не могу. Ты ведь любишь другую. Просто ее здесь нет, а я под рукой, так ведь. Да?
Такой бурной реакции я не ожидала. Он мгновенно отпустил меня и даже отступил на шаг, — Как ты можешь так говорить? Я же тебе объяснял, что дело даже вовсе было и не в ней, а просто все так запуталось…
— Леня, а если завтра она вдруг вернется к тебе, ты уверен, что не простишь ей все и не захочешь снова быть с ней? А что тогда буду чувствовать я? Понимаешь, есть женщины, для которых все это, что стакан воды выпить, но я не отношусь к таким. Ну, что я могу сделать?
Давай подождем с этим, пока я точно не буду знать, что тебе нужна именно я.
— Глупенькая, — очень серьезно сказал он, — да я с ума схожу от нежности к тебе, а ты этого не видишь.
Ну, вот и все. После этих его слов я почувствовала, что готова на все, что сделаю для него все, что он захочет, и буду ласкать его как угодно, только бы ему было хорошо. Я решительно шагнула к нему, но теперь уже он покачал головой и нежно поцеловав меня в висок, сказал:
— Ты права. Я никогда не захочу больше вернуться к ней, но я должен сначала доказать тебе это. Даже если я скажу тебе сейчас, что люблю тебя, ты мне не поверишь. Уж очень быстро все произошло. Но ты сама это увидишь, потому что мы с тобой теперь всегда будем вместе. Не нужно спешить, у нас с тобой еще много времени впереди.
— Да, — счастливо повторила я, — У нас с тобой еще много времени впереди.
И ни он, ни я тогда не знали, что у нас нет никакого времени впереди, что на часах уже без четверти восемь, и нам осталось быть вместе ровно пятнадцать минут. Никакое предчувствие не омрачало нашу любовь, таблетки были надежно спрятаны, я охраняла его, и совершенно счастливые, закончив мыть руки, мы, обнявшись, пошли в кухню.
— Между прочим, хоть ты и твердишь все время, что ты меня старше, опыта у меня побольше, чем у тебя, это я уже успел заметить, — самодовольно сообщил он мне по дороге.