Пришелец

— Бессонница? — Норман повернул голову и невозмутимо посмотрел на священника. — Да, падре, сна ни в одном глазу. Вся эта история с покойником так взволновала меня…

— Да что вы говорите! — воскликнул падре, всплеснув руками. — Кто бы мог подумать, что какой-то изрубленный картечью язычник так вас расстроит?..

— Я и сам не ожидал, однако вот так, — пробормотал Норман, поднимаясь с колен, — такие дела… А этот фокус с пулями! Вы когда-нибудь видели, чтобы вылетевший из мушкета кусок свинца вдруг ни с того ни с сего как будто увяз в воздухе?

— Природа оптических явлений, основанных на преломлении световых лучей… — нерешительно и как-то не очень убедительно начал падре.

— Вы хотите сказать, что это мираж? — перебил Норман. — Чушь, святой отец! Мираж требует большого пространства, ибо основывается на искривлении земной поверхности — водной или песчаной — все равно…

— Тогда что это?

— Не знаю! — воскликнул Норман. — Смотрю, вижу и — не понимаю!

— И оттого — бессонница?

— Да, — кивнул Норман, — забираюсь под полог, выкуриваю трубку, ложусь, закрываю глаза — все без толку…

— А вы попробуйте считать…

— Как?

— Очень просто: закрываете глаза и начинаете — один, два, три и так далее — пока не уснете…

— А если не поможет?

— Начните еще раз, представляя каких-нибудь идущих друг за другом животных, скажем, баранов: один баран идет, второй баран идет…

— Именно баранов?

— Нет-нет, совсем не обязательно именно баранов! Можно лошадей, коров, гусей…

— А священников? — с усмешкой перебил Норман. — Один поп идет, второй поп идет… Видите, я уже зеваю…

— Хватит ломать комедию, командор! — резко оборвал его падре. — Боюсь, что мое пророчество начинает сбываться!

— Какое… пророчество?

— А вот такое…

С этими словами падре достал из своего короба обломок подсохшей тростинки с засохшим пенным колпачком на срезе.

— Говорите, бессонница? — сказал он, ногтем снимая со среза белую шапочку и растирая ее на ладони.

— Да, святой отец, клянусь небесами! — дрожащим голосом прошептал Норман, сглатывая слюну.

— Дайте вашу трубку!

Норман мгновенным движением выхватил из нагрудного кармана кривую люльку с объемистым чубуком и протянул ее падре вместе с большой щепотью пахучего золотистого табака.

— А как вы спали накануне? — спросил священник, неторопливо подмешивая к табаку белый порошок и аккуратными движениями заправляя в чубук полученную смесь.

— Великолепно, святой отец, клянусь прахом папеньки!

— Вот видите, уже и папеньку вспомнили, — вздохнул падре, — что же послужило причиной его кончины?

— Я склонен приписывать ее не совсем благочестивому образу жизни покойного, — пробормотал Норман, протягивая руку за набитой трубкой.

— А помните, как я вчера сказал вам, что за этот порошок к нашим ногам ляжет все золото мира? — произнес падре, останавливая его движение. — Пока я набивал трубку, вы успели дважды поклясться, полтора раза солгав при этом…

— Каким образом?

— Сначала вы сослались на бессонницу, а затем на прах папеньки, о котором имеете представление весьма смутное и общее, как о некоем молодце, мимоходом исполнившем обязанность, возложенную на него самой природой, — произнес падре, скорбно поджав губы.

— Оставьте, святой отец, ханжество вам не к лицу…

— А вам, командор, совершенно не к лицу унижаться, вымаливая у меня щепотку этого дурмана, — строго сказал падре и, выбив на ладонь содержимое трубки, отбросил во тьму рассыпавшийся комочек.

— Это самое страшное зло, с которым мне когда-либо приходилось иметь дело, — продолжал он, глядя на поникшего Нормана, — и если не пресечь его в самом зародыше, то скоро и вы, и все ваши люди станут жалкими рабами этого зелья — поверьте мне на слово, командор, и оставьте ваши детские хитрости с бессонницей!

— Простите, святой отец! — прошептал побледневший Норман. — Но я полагаю, что смогу в любой момент отказаться от этой сладкой приправы, что у меня достанет воли…

— Воли?! — воскликнул падре. — Дайте вашу руку!

С этими словами он схватил Нормана за запястье, до локтя завернул обтрепанные манжеты и поднес к его ладони дрожащее пламя коптилки.

— Что вы делаете! — вскрикнул тот, отдергивая руку. — Мне больно!..

— Да что вы говорите! — воскликнул падре, задувая пламя. — Вчера ночью вы были гораздо терпеливее…

И задрав другой рукав камзола, падре обнажил перед глазами командора красное пятно ожога, окруженное лохмотьями лопнувшего пузыря.

— То-то я весь день думал… — пробормотал Норман.

— Ну и как?!. Что-нибудь надумали?..

— Я, право, терялся в догадках…

— Так вот, командор, знайте, что прошлой ночью, после того как вы выкурили одну трубочку с этим зельем, вас можно было заживо изрезать на мелкие кусочки, сжечь на костре и вообще сделать с вами все, что угодно…

— Но отчего… — растерянно начал Норман, — неужели одной щепотки было довольно?..

— Да, командор, — твердо сказал падре, — а теперь ложитесь спать и считайте, считайте…

— Гусей?.. Баранов?..

— Хоть кардиналов, — сказал падре, — я не обижусь… Спокойной ночи!

После этого напутствия Норман скрылся за камышовой стенкой навеса, и вскоре падре услышал, как поскрипывает конское седло под его головой.

А падре, оставшись один, еще долго не мог полностью погрузиться в свои обычные ночные занятия. Тревога передалась его пальцам, и они, всегда столь уверенно распинавшие нежные ткани насекомых на пробковом ложе, теперь невольно вздрагивали и обламывали хрупкие хитиновые членики роскошных ветвистоусых древоточцев, намертво усыпленных пряным дымом кадильницы. Слух священника чрезвычайно обострился, разделив невнятный хаотический гул ночных звуков на отдельные шепотки, шорохи, взмахи невидимых крыльев, чешуйчатый шелест ящериц по закаменевшей земле. Он видел, как неуверенно скользнула в лунном свете шаткая тень Бэрга, как юный охотник остановился перед своим пологом, но, прежде чем приподнять его, несколько раз взмахнул руками, словно сгоняя с угловых кольев невидимых ночных птиц. Падре сам иногда замечал, как над травяными шатрами проносятся в ночи бесшумные трепетные тени, напоминавшие гигантских ночных мышей, но, когда Норман обратил его внимание на странные двойные ранки на лошадиных шеях, не стал сразу высказывать ему свои соображения на этот счет, понимая, что слово «вампир» отнюдь не успокоит командора. Но в такие яркие лунные ночи вампиры не кружили над лагерем, а посему странное поведение Бэрга можно было объяснить лишь тайным полуночным свиданием с Люсом в тени крепостной стены.

На другой день после утренней трапезы Люс подошел к Норману и еще раз напомнил ему про то место выше по течению ручья, от которого он намеревался прокопать небольшой канал до крепостного рва.

— Сколько людей тебе нужно? — спросил бледный, осунувшийся от бессонницы Норман.

— Человека три-четыре, — ответил пушкарь, глядя на командора темными, глубоко запавшими глазами.

— Кетты?

— Да, командор, они сильнее…

— Хорошо, — сказал Норман, — возьмешь Бэрга, Янгора, Дильса и еще кого-нибудь, но Свегг останется здесь… Эрних, разумеется, тоже…

— Слушаюсь, командор! — четко отрубил Люс, склонив курчавую, давно нечесанную голову. — Разрешите идти?

— Ступай.

Люс побежал собирать людей, и вскоре все пятеро с лопатами на плечах по скрипучему мостику перешли через ров и скрылись в лесу.

Падре спал под своим навесом, уронив голову на крышку сундучка. Волнения и труд нескольких последних дней и ночей были столь велики, что под утро неутомимого священника сморил такой крепкий сон, против которого оказался бессилен даже гулкий бой медного корабельного колокола, возвещавшего подъем штандарта и начало нового дня.

Женщины работали перед бревенчатым частоколом, срезая серпами пепельно-зеленые молодые побеги, выросшие за ночь на плоской вершине вала.

Часть гардаров на шлюпке отправилась на корабль за боеприпасами и огненной водой, которая по-прежнему была у шечтлей в большом почете и за время строительства форта возросла в цене чуть ли не вчетверо, так что теперь за одну запечатанную бутылку они давали столько провизии, что ее хватало всему гарнизону, на трое суток. Впрочем, дело здесь было еще и в том, что если в первые дни гардары брезговали некоторыми местными блюдами, как-то: испеченными в золе змеями, огромными чешуйчатыми ящерицами, до хребта прокопченными в высоких глиняных коптильнях, пупырчатыми жабами, вымоченными в едком соке растертых в каменных ступках местных муравьев, — то теперь многие, напротив, не только весьма пристрастились к этим диковинкам, но даже возвели их в ранг деликатесов. И здесь вкусы, естественно, разделились: кому-то нравились яйца крокодила, сваренные в пахучей желчи хоминусов, кто-то отдавал предпочтение гигантской саранче, вымоченной в крови ягуара и до хруста высушенной на солнцепеке, нашлись охотники и до акульих мозгов, густо приправленных местными специями и подаваемых в красиво изогнутых перламутровых раковинах. Все эти лакомства, предназначенные исключительно для вечерних трапез, доставлялись в легких плетеных коробах, прикрытых длинными шелковистыми листьями, и потому гурманы весь день бросали в сторону коробов томные вожделенные взгляды.