Пришелец

— Но почему я, командор? — также шепотом спросил Эрних, почесывая за ухом блаженно урчащего хоминуса. — Есть Дильс, Свегг — ваши, как вы их называете, головорезы, по-моему, относятся к ним с достаточным для покорности почтением.

— Они просто здоровые мужланы, — процедил Норман, мельком глянув на одну из башен, где оба воина укладывали на лафет тяжелый пушечный ствол. Их лоснящиеся от пота тела в узких набедренных повязках казались сплошь покрытыми живым подвижным переплетением выпуклых яшмовых лент, бугров и узлов, вырубленных и отполированных искуснейшим камнерезом.

— Но хороши, просто великолепны! — добавил он, невольно залюбовавшись точными ловкими движениями двух могучих кеттов, бережно опускавших толстые подствольные штыри в полукруглые гнезда на лафетах.

— Вот видишь, — сказал Эрних, — они действительно смогут держать весь этот, как вы говорите, сброд вот так!

И он выбросил перед собой плотно сжатый кулак.

— Чушь! — буркнул Норман. — По сравнению с тем, что делал ты…

— А что я делал? — Эрних вскинул голову и посмотрел на Нормана вопросительным недоумевающим взглядом.

— Не прикидывайся идиотом, — поморщился Норман, — вспомни все эти фокусы с чашей, с покойником на берегу. — Да после таких представлений тебе достаточно будет только моргнуть глазом, чтобы вся эта рать, даже если она совсем сорвется с цепи и осатанеет, сделалась как шелковая!

— Но я не знаю… — забормотал Эрних, крепко прижимая к себе оробевшего хоминуса. — Я не помню… это все они…

— Кто — они? — Норман легким прыжком соскочил с седла и вплотную приблизился к Эрниху. — Кто?..

— Я не знаю, — монотонным голосом ответил он, прикрывая глаза подрагивающими пленками век, — они приходят и уходят, а я остаюсь один… Они говорят: ты должен!.. ты должен!.. А я не знаю — что?.. А вы знаете, командор?

— Делай что должно, и пусть будет — что будет! — лихорадочно зашептал Норман, охватив ладонями потные виски Эрниха и напряженно вглядываясь в его затуманенные полуприкрытые глаза. — И все сбудется, слышишь меня?.. Все, все будет прекрасно!.. И мы достигнем земли обетованной, где не только души, но и тела наши обретут вожделенный покой и где все будут любить друг друга без зависти и страха и будут счастливы счастьем ближнего, а не бедой и горем его! Ибо счастье это будет столь велико и безмерно, что его хватит на всех, и каждый возьмет лишь ту часть, которую он сможет вынести, ибо безмерное горе и безграничное счастье — близнецы, и далеко не каждый может достойно пройти испытание счастьем, легко обольщаясь его обманчивыми мгновенными призраками — властью, богатством, славой!

— Унээт был власть? — спросил Эрних, медленно открывая глаза. — Сказал: Дильс, убей! Дильс пошел и убил… Это власть, да?

— Да, мой мальчик, — сказал Норман, поднимаясь с колен, — и еще многое, многое другое: жизнь, счастье, любовь — все это дает власть… Или отнимает, если это нужно ей самой!

Сказав это, Норман легко вскочил в седло и поднял на дыбы храпящую, перебирающую точеными копытами лошадь.

— Власть может все! — воскликнул он, выхватив из ножен клинок и очертив над головой прозрачный сверкающий круг. — Она может сделать человека счастливым, несчастным, возвести его на сияющие вершины богатства и славы, а затем низвергнуть в бездну безвестности и нищеты! Она может все, кроме одной вещи…

— Какой?

— Она не может сделать бывшее — небывшим, — невесело усмехнулся Норман, осадив лошадь и небрежным жестом вбрасывая клинок в кожаную петлю на поясе. Он дернул поводья, чуть коснувшись лошадиных боков серебряными звездочками шпор, и умное животное, круто выгнув искусанную гнусом шею, зацокало по сходням стертыми подковами.

Поднявшись на вал, Норман привстал на стременах и поверх острых кольев ограды посмотрел в сторону леса. Вырубка перед рвом уже покрылась пепельно-зеленым тростниковым подростом, густым и колючим, как сапожная щетка. Кое-где сквозь эти заросли просвечивали перламутровые, изумрудные, карминные чаши, зонтики и купола невиданных, фантастических цветов; знойный воздух над ними гудел и трепетал от биения разнообразных крыльев; зависали, широко распахнув шелковые объятья, бабочки размером с широкополую пастушью шляпу, птички величиной с перстень покачивались над цветочными чашечками, запустив в их благоухающие недра тонкие, как комариный хоботок, клювики, — и над всем этим разгульным и в то же время изысканным пиршеством парил в бездонной синеве черный, как сажа, коршун с белой каймой на крыльях.

Норман невольно залюбовался этим восхитительным пиром жизни, но вдруг густой тростник на той стороне рва затрепетал, раздвинулся, обнаружив горбоносое разукрашенное лицо шечтля с прижатой к губам трубкой, и в следующий миг легкая короткая стрела со стуком воткнулась в заостренную верхушку бревна в двух пальцах от щеки Нормана. Он мгновенно вырвал из-за пояса пистолет, но лошадь дернулась, и выпущенная пуля не достигла цели, затерявшись в плотно сомкнувшихся стеблях. Норман опустился в седло и пустил лошадь медленным шагом, внимательно приглядываясь к стыкам между бревнами. Подъехав к угловой башне, он спешился, осмотрел пушку, установленную на круглой деревянной платформе, и обошел все амбразуры, откидывая ставни и глядя на копошащихся во рву людей. В них шечтли почему-то не стреляли, из чего Норман заключил, что сегодняшний стрелок выслеживал именно его. Но эта мысль не встревожила, а, напротив, успокоила его своей привычностью, воплотив общее ощущение опасности в конкретного вооруженного человека, против которого можно и должно защищаться всеми доступными способами.

Норман приказал развернуть пушку и направить ее ствол в боковую амбразуру, из которой открывался вид на крепостную стену и вырытый перед ней ров. Крикнул Эрниху, чтобы тот ударил в колокол, призывая к полуденной трапезе, и, глядя, как по этому сигналу люди во рву вонзают в землю лопаты и по сброшенным веревочным лестницам поднимаются на стену, стал заталкивать в темный пушечный зев холщовые мешочки с порохом. Заложив порох растрепанными кусками войлока из старой лошадиной попоны и плотно забив этот пыж тяжелым деревянным сальником, Норман приказал Дильсу спуститься и выбрать из груды ядер у подножия башни парочку картечных. Понятливый воин кивнул головой и, минуя настил, прыгнул вниз с высоты в два человеческих роста. Легко опустившись на полусогнутые ноги, он шагнул к ядрам, быстро нашел нужное и, почти не размахиваясь, бросил его стоящему рядом с Норманом Свеггу. Приняв от воина ядро, Норман передал ему свою широкополую шляпу с пышным страусиным пером, водрузив ее на острие клинка. Свегг понял его без всяких объяснений и, взявшись за рукоятку клинка, двинулся вдоль бревенчатой стены, то поднимая тулью шляпы над заостренным частоколом, то вновь опуская ее.

Норман тем временем закатил в пустой темный зев пушки ядро, забил пыж и навел ствол на заросли так, чтобы ядро разорвалось над самой серединой тростниковой стены на высоте примерно в три сажени. Сделав все это, он щелкнул огнивом, раздул затлевший от искры трут и поднес его к взлохмаченному фитилю.

Ждать пришлось недолго. Не успел Свегг пройти и половины пути до следующей угловой башни, как среди тростниковых вершинок у самой кромки рва мелькнули пестрые перья шлема, и в тот же миг пламя фитиля исчезло в чугунном пушечном лоне, заставив его содрогнуться и со страшным грохотом извергнуть из себя толстый растрепанный сноп огня и дыма. В следующее мгновение этот звук перешел в разрыв картечного ядра, почти заглушивший короткий пружинистый скрип деревянной платформы под пушечным лафетом. Когда дым рассеялся, Норман и прильнувшие к смотровым щелям люди увидели среди сплошного тростникового массива неровную примятость и растерзанное свинцом тело шечтля, откинувшее в сторону полуоторванную руку с зажатой в кулаке трубкой.

Труп лежал на самом краю обрыва, его рука свешивалась вниз, и когда один из спустившихся вниз по стене гардаров осторожно потянул за нее, растерзанное картечью тело шечтля мягко, как детская тряпичная кукла, повалилось на отвесный склон и упало на дно рва, увлекая за собой комочки подсохшей глины. Тело погрузили в плетеный короб, на веревке подняли наверх, перевалили через зубья частокола и положили в тени, прикрыв длинными широкими листьями и обложив толстыми пластами непросохшего дерна. После этого Норман взял у Свегга свою шляпу, нахлобучил ее на толстый короткий сук и два раза объехал верхом весь вал, время от времени поднимая над частоколом свой головной убор и поглядывая в узкие бойницы, прорубленные на стыках двух бревен. Но никаких подозрительных шевелений в тростнике больше не замечалось, и лишь к вечеру, когда зной стал спадать и пышные благоухающие заросли окрасились в приглушенные сумеречные тона, откуда-то из-за стен лагеря донесся приближающийся рокот барабанов.