Пришелец

Подобравшись к стенке, Люс двумя пальцами проделал в ней небольшую щель и, прильнув к ней глазом, увидел довольно странную картину. Норман сидел со скрещенными ногами, прямой как столб, и смотрел прямо перед собой остановившимся и словно затуманенным взглядом, невольно напомнившим Люсу неживой, ювелирно составленный из двух жемчужин глаз его бывшего приятеля Джумы, найденного удавленным на корме корабля. Впрочем, особенно напрягать память ему не пришлось, потому что теперь этот глаз украшал один из перстней на пальцах Нормана и падре в свете лучины разглядывал этот перстень, смазывая маслом обожженную ладонь командора Ладонь, по-видимому, была сожжена довольно порядочно, потому что даже из узкой, проделанной Люсом смотровой щели слегка потягивало паленым. От этого запаха у Люса защекотало в носу, и он чихнул, едва успев заткнуть рот и нос потрепанным рукавом камзола. Но падре был настолько погружен в свои занятия, что даже не повернул головы на этот звук. Он смазал ожог, стер промасленным шелковым лоскутком засохшую кровавую дорожку на обнаженной груди командора и, взяв с крышки сундучка сморщенный овальный плод с зубчатой коронкой, стал вытряхивать из него крошечные яшмовые крупинки себе на ладонь. Еще Люс заметил на столбе под лучиной целую связку стеблей, часть из которых была увенчана этими плодами, а часть лишена головок. Выдернув из пучка один из таких голых стеблей, падре соскреб с косого среза шапочку засохшего пенистого сока, растолок ее в ступке, смешал с табаком, натолкал этой смеси в чубук и, когда Норман пошевелился и с блаженной улыбкой вытянул перед собой раскрытую ладонь, сунул ему в пальцы раскуренную трубку. При этом он бросил через плечо легкий выпотрошенный плод, и тот выкатился из-под навеса прямо к ногам Люса. Гардар опустил руку и, нашарив в темноте морщинистую шероховатую коробочку, подобрал ее, сунул в нагрудный карман камзола, крадущимися шагами вернулся к своей ветхой тростниковой подстилке и свернулся на ней, положив голову на твердую прохладную ложбину кавалерийского седла.

Наутро Норман проснулся с легкой давящей головной болью и горьковатой пепельной сухостью во рту. Открыв глаза, он увидел, что лежит под навесом, а падре сидит на сундучке и ловкими движениями вплетает свежий прут в прохудившуюся стенку своего походного короба. Когда он окликнул его, падре живо повернул голову и спросил, как он спал.

— Хорошо, — ответил Норман, — спасибо вам, святой отец!..

— Ну вот и замечательно, — сказал падре, наполняя деревянную плошку прозрачным желтоватым отваром из мелких подсушенных листьев, сорванных им с густого низкорослого кустарника, густые заросли которого он обнаружил на пологом южном склоне мыса, выдающегося далеко в море.

— Как вы не боитесь в одиночку забредать в такую даль? — спросил Норман, садясь и принимая из рук падре деревянную плошку. — Мне сдается, что аборигены настроены к нам далеко не дружелюбно…

— Вы помните наш первый вечер в кругу этих разукрашенных детей природы? — спросил падре, длинным рывком очищая от листьев новый прут.

— О да! — воскликнул Норман. — Это было незабываемое зрелище!

— Они тоже никак не могут забыть голубой огонь, наполнивший недопитую плошку, — усмехнулся падре.

— Огненная вода?

— Да, — кивнул головой падре, — на днях четверо шечтлей выследили меня на мысу и стали молча приближаться, оттесняя к морю…

— И вы до сих пор молчали? — вскинулся Норман.

— Пренеприятнейшая могла выйти история, — невозмутимо продолжал священник, — но, отступив от них на несколько шагов, я достал огниво, протянул руку к воде и несколько раз щелкнул кремнем, высекая искры. Дикари тут же пали ниц и жестами принялись умолять меня не воспламенять воды великого Океана!

— Какая прелесть! — расхохотался Норман. — А я-то не понимал, почему они не особенно препятствуют возведению форта и лишь являются за огненной водой, взамен снабжая нас вполне сносным провиантом!

— Так-то оно так, — согласился падре, — но я не исключаю и того, что рано или поздно какой-нибудь местный умник вроде шамана разгадает этот фокус, и тогда стены форта станут нашей единственной защитой.

— Но у нас есть Эрних, — вполголоса проговорил Норман, набивая трубку, — вспомните случай на корабле, да и после, на берегу… Я, признаться, до сих пор не могу думать обо всем этом без некоего восторженного содрогания!..

— У меня все записано, — холодно прервал падре, — и со всем этим нам еще предстоит разобраться. А пока пусть каждый из нас занимается своим делом: вы — строительством форта; я — исследованием и сбором даров местной природы…

— Значит, разобраться… — сказал Норман, глядя, как Дильс и Свегг по бревенчатому настилу втаскивают на угловую башню тяжелую корабельную пушку. — Что значит: разобраться? Я лично видел все своими глазами…

— Если глаз твой соблазняет тебя, — сурово сказал падре, — вырви его, ибо лучше лишиться одного из членов своих, нежели быть вверженным в геенну огненную! К тому же я не исключаю влияния местного климата, способствующего произрастанию весьма необычных по своим свойствам растений, едва уловимый запах которых мог разлиться в окружающем воздухе и произвести весьма сильное воздействие на ослабленные долгим морским переходом организмы. — Вы согласны со мной, командор?

Норман вздрогнул и с испугом посмотрел на сухую разломанную коробочку в руках падре.

— Так вы согласны? — настойчиво повторил падре, ногтем сколупывая пенную шапочку с косо срезанного стебля. — Да или нет?

— Да, но я… — невнятно пробормотал Норман.

— Никаких «но», дорогой командор! — жестко прервал падре. — Ибо любое ваше сомнение в нынешнем положении подобно смерти!

— Вы думаете?

— Я не думаю — я знаю.

— А как быть с огненной водой, точнее, с тем страхом, который она внушает этим краснорожим дьяволам, — как долго он еще продлится?

— Я думаю, что до окончания строительства форта этого страха хватит.

— Но наши люди не знают об этом и потому боятся слишком далеко отходить от лагеря…

— Пусть боятся, — кивнул головой падре, — это спасительный страх, ибо он подгоняет их и не дает расслабиться… И вообще, — вдруг истерически взвизгнул он, — народ надо держать в страхе, и если он перестает бояться Бога, то пусть боится хотя бы дьявола, а уж мы сами решим, кем его представить!

— Опять тайное знание, — усмехнулся Норман, — для избранных?

— Да, мой командор, — убежденно произнес падре, — ибо так устроил сам Всевышний, разделив все человечество на тех немногих, кто ценою своей жизни добывает зерна истины, и на невежественную толпу, которая лишь пожирает плоды с дерев, выращенных из этих зерен!

— Я не помню такой притчи ни в одном из евангелий, — сказал Норман.

— Это из апокрифа, — медленно и отчетливо произнес падре, глядя в поблекшие от долгого сна глаза Нормана.

— Вы очень образованный человек, падре, — усмехнулся тот, выдерживая его взгляд, — и тем не менее эта притча представляется мне плодом еретических измышлений…

— Делайте свое дело, командор, — повторил падре, — а я буду делать свое.

— Что ж, возможно, вы и правы, — вздохнул Норман, выплескивая под ноги последние капли остывшего настоя, — надо бы проследить за установкой пушки…

С этими словами он встал и направился к угловой башне, на ходу заправляя в обгорелый чубук трубки золотистые волокна табака.

Угловых башен было четыре, по количеству доставленных с корабля пушек. Строительством башен в основном руководил Люс, весьма сведущий по части установки и последующей стрельбы из всевозможных больших орудий огненного боя. Прежде чем доставлять пушки на связанном из тростниковых снопов плоту, Люс разметил основания башен, очертив вокруг вбитых Норманом угловых кольев четыре полукруга радиусом в полторы сажени. Затем он плотно утоптал землю в одном из кругов и кинжалом изобразил в нем три проекции пушечного ствола, выставив их в отверстия будущих амбразур так, чтобы пушечный выстрел можно было направить вдоль всей наружной стены форта в случае, если шечтли или какие-нибудь другие осаждающие пойдут на приступ.