Пришелец

Порой вдалеке между древесными стволами появлялись и тут же исчезали пестрые радужные шлемы шечтлей, заставлявшие мужчин невольно хвататься за висящие на поясе пистолеты и бросать быстрые взгляды в сторону мушкетов, составленных в две невысокие остроконечные пирамидки посреди лагеря. Но шечтли почтительно держались в отдаленье, а если кто и досаждал строителям, так это небольшие, ростом с рысенка зверьки с хитрыми плоскими мордочками, длинными цепкими хвостами и темными голыми лапками, удивительно похожими на человеческую ладонь.

К полудню эти зверьки и их лапки стали представляться вездесущими. Они забирались в узкие горлышки глиняных кувшинов, растаскивали инструменты, нажимали на курки составленных в пирамиды мушкетов, отчего те со страшным грохотом палили в чистое безоблачное небо, заставляя истерически визжащих зверьков разбегаться и прятаться за разбросанные бревна и вынуждая сидящего под камышовым навесом падре откладывать обгрызенное перо и вновь засыпать порох и забивать круглые свинцовые пули в нагретые солнцем и огнем выстрелов граненые стволы. Каждый раз, покончив с этим делом и прислонив тяжелый заряженный мушкет к тускло поблескивающей пирамиде, падре поднимал голову, широко разводил руки и, обратив к небу изможденное морщинистое лицо, начинал громко и вдохновенно призывать Господа.

— Боже милостивый! — восклицал он, потрясая широкими рукавами сутаны. — Просвети этих глупых неразумных тварей, вложив в них хоть малую толику пресветлого разума Твоего! Ибо не ведают, что творят, отвлекая меня, слабого и ничтожного раба Твоего, от составления почтительнейшего послания на высочайшее, после Тебя и святейшего наместника Твоего на земле, имя!

Выкрикнув эту патетическую фразу на одном дыхании, падре опускал руки, возвращался под свой навес, расправлял края тонкого воскового пергамента, камешками прижимал их к выпуклой крышке сундучка и, обмакнув разлохмаченное перо в выточенную из бивня мамонта чернильницу, старательно выводил в начале строки блестящую, украшенную завитушками букву.

Но когда один из зверьков вскарабкался по флагштоку и стал теребить передними лапками шелковую бахрому и забираться в бархатные складки повисшего вдоль шеста знамени, падре оторвался от работы, ткнул перо за ухо и, подойдя к основанию шеста, начал ласково уговаривать зверька спуститься на землю. Тот заинтересовался странными звуками, исходившими от одетого в плотную вылинявшую сутану человека, опустился до середины шеста и склонил вниз любопытное ухо, обвив шест хвостом и упираясь в него кривыми задними ногами. Но когда падре попробовал потянуть за одну из бечевок, чтобы спустить флаг, зверек вновь вскарабкался вверх по шесту и, до подбородка завернувшись в бархатное полотнище, стал возмущенно цокать языком и грозить человеку темным жилистым кулачком.

При виде этой картины Норман, размечавший будущий ров вокруг лагеря, воткнул в землю заостренный кол, приблизился к падре и со смехом потянул из-за пояса пистолет.

— Нет-нет, ни за что! — решительно запротестовал падре, прикрывая ладонью темную дырочку направленного вверх дула. — Мне доводилось кое-что слышать и читать об этих любопытных созданиях! Они столь забавно и невинно передразнивают человеческие ухватки, что порой кажется, будто они также ведут свое происхождение от Адама и Евы, познавших друг друга еще до того, как они вкусили от запретного плода!

— Падре, это ересь! — расхохотался Норман, пряча пистолет за пояс. — А я не могу поручиться за то, что ни один из моих славных парней не спас свою драгоценную жизнь в обмен на определенные обязательства в отношении некоей не очень приметной, но весьма могущественной организации!

— Организация, о которой вы говорите, — строго оборвал его смех падре, — не ограничивает свободу мышления! Она лишь следит за тем, чтобы плоды этих духовных упражнений не становились достоянием грубой невежественной толпы!

— Тайное знание? — притихшим и даже как бы несколько испуганным голосом пробормотал Норман. — И вы, падре, один из тех, кто…

— Не является недостоверным, что не о людях говорится в Писании, а об ангелах или неких демонах, восхотевших женщин и породивших гигантов, — вдруг прошептал падре, тревожно оглядываясь по сторонам, — и еще: часто говорилось и многими утверждается из личного восприятия и из свидетельств других очевидцев, в достоверности которых не может быть сомнения, что лешие и фавны, которые в народе называются инкубами, обуянные страстью к женщинам, добивались плотского соития с ними и его с ними совершали и что некоторые демоны, называемые у галлов дузами, усердно пытались творить подобные скверны и часто их совершали…

— Было бы наглостью отрицать это ввиду достоверности людей, утверждающих подобное, не так ли? — подхватил Норман. — Так писал блаженный Августин: «О граде Божием», книга пятая, глава двадцать третья — так, святой отец?.. Я не ошибся?

— Ни в едином слове, сын мой, — ошарашенно пробормотал падре, — но откуда?.. каким образом вы?..

— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам! — уклончиво рассмеялся Норман. — Но что вы прикажете делать с этим меньшим братом?

И он кивнул на зверька, смуглыми пальчиками обрывавшего легкие золотистые кисточки бахромы и бросавшего их на покатые плечи и гладко выбритую макушку падре.

Тот ладонью смахнул с блестящей лысины золотистую кисточку и, двумя пальцами поймав ее на лету, растерянно оглянулся по сторонам. Взгляд его упал на Эрниха, раскалывавшего длинное, ослепительно сверкающее на солнце бревно.

Он был еще слаб, и взял на себя эту работу, потому что она не требовала больших физических усилий. Мужчины, накинув взлохмаченные веревки на стертые до крови плечи, подтаскивали к нему наголо ошкуренный ствол, разворачивали его и устанавливали в нужном положении, после чего Эрних осматривал один из торцов бревна, отыскивал природную трещинку и легким точным движением вгонял в нее лезвие топора. Затем Бэрг брал тяжелый молот и с размаху по самый обух вбивал топор в торец, отчего ствол трещал и по всей его длине пробегала тонкая, прямая, как тетива, трещинка. Теперь Эрниху оставалось лишь расширять ее небольшими острыми клинышками до тех пор, пока все бревно не лопалось и не распадалось на две половины, подобно перезревшему яблоку.

Падре с самого начала обратил внимание на то, что нахальные зверьки отнюдь не мешают Эрниху, а лишь разбегаются при доставке очередного бревна и, дождавшись, когда юноша останется один, вновь окружают его широким неподвижным кольцом и как-то очень внимательно присматриваются к его работе. А когда один, видно самый любопытный и назойливый, забрался между не до конца расколотыми половинками, выдернул клин и оказался намертво зажат, Эрних мгновенно выхватил клин из его ослабевших лапок и, опять вбив его в трещину, осторожно извлек из смертных объятий бревна бездыханное полураздавленное тельце.

Падре с интересом наблюдал всю эту картину, сидя под своим камышовым навесом и держа на отлете растрепанное высыхающее перо. Он видел, как Эрних опустился на колени, бережно положил зверька на истоптанную траву, прижал ухо к его мохнатой груди, а потом вытянул перед собой руки ладонями вниз и стал плавными круговыми движениями разглаживать душный воздух над распластанным тельцем. Остальные зверьки стали робко подвигаться ближе, постепенно образовав вокруг Эрниха плотное молчаливое кольцо, над которым возвышались только худые загорелые плечи юноши и его золотоволосая голова. Падре даже показалось, что вокруг этой головы на миг вспыхнул и тут же пропал лучистый серебристый нимб; он прикрыл пальцами усталые глаза, чтобы избавиться от полуденного миража, но, услышав буйные радостные вопли зверьков, поднял веки и увидел, что Эрних стоит во весь рост и держит на руках маленькое буро-зеленое существо, доверчиво обнимающее его за шею мохнатыми мускулистыми лапками.

После этого случая зверьки перестали так нахально хвататься своими цепкими ручонками за все подряд, но когда Эрних оставался наедине с очередным бревном, обступали его со всех сторон и начинали весьма ловко и понятливо помогать юноше, подавая ему подходящие клинья и удерживая бревно в нужном положении. Эти картины так увлекли любознательного от природы священника, что он едва не позабыл о цели своего сочинения, ибо, сбившись с его главной линии, начал подробнейшим образом заносить на пергамент свои наблюдения и спохватился лишь тогда, когда расщепленный кончик пера соскользнул с завернутого края листа и ткнулся в медную заклепку на крышке сундучка. Увлеченный падре машинально приподнял крышку, чтобы взять новый лист, но тут со стороны мушкетных пирамид опять раздался оглушительный выстрел, заставивший священника уже в четвертый раз сунуть перо за ухо и, подобрав тяжелые полы сутаны, выскочить из-под своего камышового навеса. И каково же было его возмущение, когда он увидел, как одна из этих маленьких человекоподобных тварей со скоростью белки взлетела на самую верхушку флагштока и стала самым нахальным образом трепать тончайшую золотистую бахрому королевского штандарта. Но позволить Норману пресечь подобное кощунство посредством свинцового шарика размером с небольшой грецкий орех падре не мог и потому, воочию убедившись в том, что сверкающая перстнями рука командора выпустила полированную рукоятку пистолета, падре сложил ладони раковиной и крикнул через всю площадку: «Эрних!.. Эрних!..»