Пришелец

Сосредоточившись, Эрних увидел, как, напившись и набрав полный рот крови, Унээт разжал ладонь и косуля, подогнув сведенные предсмертной судорогой ноги, упала в рыхлый изумрудный мох перед жертвенным камнем. Верховный Жрец поднял голову, тщательно вытер о волосы и бороду окровавленные ладони, а затем шагнул к вырубленному в дубовом стволе идолу и изрыгнул в его грубый жестокий лик длинную свистящую струю крови. Кровь попала идолу в лоб, растеклась и закапала с мохнатых бровей густыми черными каплями. Унээт обернулся, посмотрел на Эрниха и сделал резкий призывный жест, звонко щелкнув в воздухе липкими от крови пальцами. Эрних почувствовал, как его схватили за руки, попытался вырваться, но держали крепко, и кто-то уже подталкивал его в спину навстречу Верховному Жрецу, пробующему пальцем лезвие жертвенного ножа. Эрних вскрикнул и проснулся.

Костер почти прогорел, и только дотлевающие посреди поляны угли испускали слабое багровое свечение, призрачно озарявшее уснувшего над своим дорожным сундучком падре. В темных бесформенных, разбросанных по всей поляне холмиках едва угадывались очертания спящих. Бэрг и Тинга спали по обе стороны носилок, прикрывшись длинными увядшими листьями неизвестного дерева и положив головы на раскинутые ладони Эрниха. И только призрачная фигура Свегга бесшумно переходила от ствола к стволу, останавливаясь и прислушиваясь к ночным шорохам и редкой визгливой перебранке незнакомых птичьих голосов.

Эрних чуть приподнял голову и постарался осторожно, не потревожив спящих, высвободить из-под их затылков свои затекшие ладони. В конце концов это ему удалось; ровное чистое дыхание Тинги не прервалось, а Бэрг лишь беспокойно заворочался во сне и снова затих, нашарив на поясе рукоятку гардарского кинжала. Рысенка под боком не было; бесстрашный зверек, по-видимому, уже настолько освоился в незнакомом лесу, что вернулся к естественному для него образу жизни и ушел на ночную охоту.

Вдруг Эрних ощутил какое-то смутное, но уже знакомое беспокойство. Он быстро приподнялся на локтях, сел, повернул голову и увидел невдалеке вытянутое туманное пятно, похожее на рыбу, подвешенную за жабры. Пятно плавно и неторопливо приближалось, то скрываясь за древесными стволами, то вновь появляясь и с каждым разом едва приметно увеличиваясь. Когда до него осталось не больше пяти-шести шагов, Эрних отчетливо различил длинные складки мантии и темные, чуть расходящиеся к вискам глаза под нависающим козырьком остроконечного капюшона. Тэум бесшумно приблизился, сел на землю напротив Эрниха и молча достал из складок мантии гладкий голубоватый шар размером с крупное лесное яблоко. Эрних немного помолчал, разглядывая призрачного ночного гостя, а затем коротко предупредительно кашлянул, как бы желая обратить на себя его внимание. Но тэум даже не поднял головы, оставаясь все в той же скорбной неподвижной позе и плавно перебрасывая в ладонях светящийся шар.

— Спасибо вам, — наконец выдавил из себя Эрних, — если бы не вы, то сегодня, сами понимаете…

— Пустяки, — коротко отозвался из-под складок капюшона сухой потрескивающий шепот тэума.

— Для вас, наверное, да, — поспешил согласиться Эрних, — но мы, слабые люди…

— Слабые? — резко перебил тэум. — Впрочем, конечно, слабые… Немощные… Человечки… Людишки…

Он подкинул шар, и тот завис в воздухе, излучая мягкое болотное свечение.

— Нас просто обманули, — быстро и убежденно зашептал Эрних, — мы к ним с открытыми душами и чистыми сердцами, а с их стороны — коварство!..

— Землю начинаете делить! — тонко и гневно просвистел из-под капюшона тэум. — Ведь взбредет же такое в голову!..

Он высвободил руку из широкого рукава и резко толкнул пальцем висящий шар. Тот вздрогнул и беспорядочно заплясал в ночном воздухе, разбрасывая во все стороны потрескивающие серебристые искорки.

— Ничтожества, — опять сокрушенно просипел тэум, — все кричат: дайте знамения! знамения!.. Так ведь давались знамения! Мало?.. Вот вам еще — берите! Только прозревайте! А то ведь как выходит: смотрят — и не видят!.. Слепцы… Блуждают во мраке Вечности на острие булавки, и каждый норовит взобраться на самый кончик!.. Зачем, спрашивается?.. А так, из принципа: вот, мол, я каков! Заберется и орет: я! я!.. А что — я? Зачем — я?.. Спросишь, а он и не знает. Стоит перед тобой, топчется с ноги на ногу, голову опустит, бормочет что-то себе под нос… Многие плакать начинают, особенно из тех, кто громче всех орал, — грустно все это, ой как грустно!..

Тэум замолк и, протянув обе руки к потрескивающему шару, погасил его мерцающий искрящийся ореол. Теперь шар стал походить на огромную голубую жемчужину в приоткрытых створках прозрачных длиннопалых ладоней. Тэум на мгновение сжал эту жемчужину, а когда развел руки, шар стал медленно вращаться, увлекая за собой рваные клочки ночного тумана, оседающие на его полированной поверхности матовыми пятнами росы.

— Да мы ведь, собственно, ничего от них не хотели, — нерешительно начал Эрних, — это они первые начали: накинулись, приковали…

— Да знаю я все, — досадливо отмахнулся тэум, — а нам, думаешь, легче от этого знания! Ведь трагедия в том, что все всегда происходит чуть-чуть не так, как хочется, ну а если что-то уже произошло, то никто, запомни, ни одна сила не может сделать бывшее — не бывшим!.. Остается, правда, Вечность, в которой исчезает все, — но нам-то от этого не легче… Ведь мы пока еще существуем — так или не так?.. Ну что молчишь? Говори, не бойся…

— Я… Я не боюсь, — растерянно пробормотал Эрних, — все это так, вы совершенно правы, но мне-то что делать?..

— А это уж смотри сам, — задумчиво сказал тэум, — по обстоятельствам… Они вон тряпку на палке воткнули и говорят: знамя — поклоняйтесь!

Тэум махнул широким рукавом в сторону дотлевающего кострища, вблизи которого торчал из земли высокий шест, вырубленный накануне вечером в зарослях толстого трубчатого тростника. Срубив твердый суставчатый ствол, гардары оборвали с него листья, натянули по всей длине шеста тонкую двойную бечевку, вкопали шест посреди поляны и, пришив к бечевке широкое шелковое полотнище с тремя вытканными в центре звериными головами в зубчатых золотистых коронах, втянули полотнище на самую верхушку шеста. При этом они безумно ликовали, дули в надраенные до лунного блеска трубы, рукоятками кинжалов отбивали горлышки засмоленных бутылок, извергавших из себя шипящие пенные фонтаны, палили из пистолетов по раскидистым древесным кронам, приводя в яростный восторг стаю пепельно-зеленых мартышек, перескакивавших по раскидистым ветвям и на лету подхватывавших ловкими лапками подкинутые в воздух бутылки.

— И кто им дал такую власть, — продолжал тэум, извлекая из рукава кисточку и нанося на медленно вращающийся шар темные расплывчатые пятна, — кто дал право так уверенно судить ближнего и отделять добро от зла?

Тэум спрятал в рукав кисть, ногтями наскреб в ладонь немного сухой земли и стал мелкими щепотками посыпать поверхность шара. Темные песчинки исчезали в матовых пятнах росы и приставали к бурым, оставленным кистью мазкам, придавая им легкую, едва задевающую взгляд шероховатость.

— Интересно? — вдруг спросил он, подняв голову и посмотрев на Эрниха темными, как черные жемчужины, глазами. — И кажется, что все это так просто, да?

— Не знаю, — завороженно прошептал Эрних, — я, во всяком случае, так не думаю…

— А ты хоть понимаешь, что это? — спросил тэум неожиданно глубоким и чистым голосом.

— Н-нет, — запнулся Эрних, — но я думаю…

— Думаешь? — насмешливо посмотрел на него тэум. — Ну, думай, думай…

Он осторожно взял шар двумя пальцами, остановив его медленное вращение, положил на ладонь, еще раз внимательно осмотрел его, сбивая острым поблескивающим ногтем невидимые песчинки, и поднес к лицу Эрниха.

— Видишь? — спросил он тихим, торжественным голосом.

— Вижу, — чуть разжав губы, пролепетал Эрних.

— А теперь — дунь! — коротко приказал тэум.

Эрних взволнованно облизнул кончиком языка пересохшие губы, набрал в грудь воздуха и осторожно подул на мерцающую поверхность шара, прорвав окружавший его матовый туманный кокон.