Пришелец

Эрних еще раз глянул на широкую прямую спину Гусы и увидел, что рваная глубокая рана от вылетевшей пистолетной пули почти затянулась и на этом месте осталось лишь едва заметное пятнышко. Он быстро, наугад, пробежал пальцами по выпуклым надбровным дугам лежащего на песке черепа. В ответ на это движение Гуса беспокойно завертел головой, а когда Эрних поднял череп, покойник подтянул под себя ноги и стал подниматься, винтом вворачиваясь в воздух и обводя пространство мертвыми выпученными глазами.

Когда он остановился, Эрних сделал шаг назад и слегка потер пальцами мелкие шероховатости на височных костях. Покойник беспокойно передернул плечами и тоже попятился, словно привязанный к черепу невидимыми нитями. Тихие гаденькие смешки за спиной стихли, уступив место сухому цокоту челюстей. Шаг за шагом отступая к башне, Эрних видел, как шаман, прихрамывая и держась за плечо, выбегает из огненного круга, как Гуса, не оглядываясь, переступает через тлеющие останки бревна, как он приближается к распахнутой плетеной дверце и скрывается за ней, проваливаясь в мутную тьму.

Когда Гуса исчез в хворостяных недрах башни, Эрних, по-прежнему держа в ладонях череп, подошел к дверце и прикрыл ее. Рыжий Сконн предупредительно поднес и поставил перед ним глиняный горшок, наполненный жаркими углями, но Эрних даже не повернул головы в его сторону. Все взгляды были устремлены на него, и, ощутив это, Эрних вдруг представился сам себе громадным золотоволосым пауком в центре невидимой паутины «Чудо, тайна и авторитет, — вдруг вспомнил он слова падре, — на этих трех вещах держится власть одного человека над массой себе подобных!..» «Так сотвори же какое-нибудь чудо! — вдруг чуть слышно прошептал над его ухом голос Гильда. — Иначе они решат, что шаман, воскресивший покойника, сильнее тебя!», — «Гильд! — воскликнул он в изумлении, — откуда ты взялся?», — «Это тайна! — насмешливо откликнулся невидимый собеседник. — Расскажу при встрече. А пока твори чудо!» — «Какое?..» — растерянно прошептал Эрних, но вопрос остался без ответа.

И вдруг он сам понял, что должно произойти в следующее мгновение. Он протянул руку, струящийся жар над горшком пропал, а угли на дне его зашипели, словно залитые водой. Эрних осторожно положил череп на песок, широко расставил чуть согнутые ноги и, обхватив ладонями колени, уперся взглядом в основание хворостяной башни.

Все замерли, и даже кони перестали храпеть и рыть копытами песок. Эрних опять ощутил себя пауком посреди гигантской паутины, но теперь центр этой паутины находился как раз между его глазами, в священной точке над переносицей, еще сохранившей ничтожные крапинки красной глины, замешанной на яичном желтке. Вот эта точка начала нагреваться, словно втягивая в себя все тепло окружающих людей и предметов, и, когда жар между бровями сделался почти нестерпимым, Эрних ощутил легкий мгновенный укол и увидел, как из-под кучи хвороста выползает сизая струйка дыма. Затем в густом переплете сухих веток вспыхнул алый язычок пламени и стал тянуться вверх, цепляясь за сучья и растекаясь по ним короткими желтыми змейками.

Точка между бровями резко похолодела, словно к ней приложили кусок льда. Обессиленный Эрних упал на колени, ткнулся лбом в песок и закрыл лицо руками. Когда он поднял голову, одна сторона башни уже пылала, обращенная в трескучий огненный столб. Волна нестерпимого жара достигла Эрниха, и он, с трудом поднявшись на ноги, стал пятиться от горящей башни, не в силах отвести от нее зачарованного взгляда. Огонь постепенно охватил ее со всех сторон, обратив башню в некое подобие гигантского факела, трещавшего и разбрасывающего далеко по сторонам раскаленные угли.

Шечтли отступили к лесу, освещенному красным светом всплывающего из моря солнца. Всадники спешились, и двое из них, видно, совсем уставших, сели на песок, не выпуская из рук лошадиных поводьев. Впрочем, по лошадям и так было видно, что они и не думают никуда убегать, а напротив, жмутся к людям, испуганно поглядывая на темные лесные заросли, уже разбуженные птичьими и звериными голосами.

Только Сафи одиноко стояла в стороне, закрыв пол-лица черной шалью и не отрывая взгляда от пылающей башни. И в тот миг, когда вся внутренность башни вдруг рухнула, выбросив в пепельное утреннее небо жаркий искристый смерч, Сафи вскрикнула, бросилась к костру и в мгновение ока исчезла среди огненных кольев, торчащих из пылающего угольного холма.

Все это случилось так быстро, что никто не успел даже шелохнуться. Эрних услышал лишь тонкий протяжный крик Тинги и краем глаза увидел, как Норман бросил повод лошади, сделал несколько нетвердых, нерешительных шагов и остановился, сложив на груди руки в черных бархатных рукавах.

Один шаман неподвижно сидел на песке, подвернув под себя ноги, и курил длинную прямую трубку, широкий резной чубук которой был украшен разноцветными птичьими перьями. Рана в плече была заткнута пучком травы и, по-видимому, совершенно не беспокоила его. Он глубоко втягивал в себя табачный дым и двумя сизыми лентами выпускал его из ноздрей, не сводя с догорающей башни тяжелого неподвижного взгляда.

Колья выгорали дотла, кренились и падали, с трескучим шорохом рассыпаясь на мелкие пепельные обломки. Но когда их частокол изрядно поредел, Эрних вдруг со смутной тревогой различил в зыбком мареве бледные неясные очертания высокой человеческой фигуры. Он потер пальцами припухшие от усталости веки и приложил теплые ладони к похолодевшим от страшного подозрения вискам. Но призрак не исчез, а напротив, сделался четче и словно наполнился темной густой плотью. И когда последний кол надломился и рухнул, стрельнув по сторонам бледными рассыпчатыми искорками, Эрних с ужасом увидел, что это убитый им Гуса возвышается над пепелищем и медленными слепыми движениями обирает и стряхивает с себя дымящиеся клочья погребального облачения.

Стало так тихо, словно воздух застыл и обратился в глыбу прозрачного голубоватого льда. И вдруг эту высокую, звенящую в ушах тишину вспорол яростный торжествующий хохот шамана.

Площадка для Больших Игр была вырублена в склоне Горы задолго до того времени, когда Катун-Ду взошел на каменный трон у жертвенника на вершине пирамиды. Это была глубокая прямоугольная яма длиной в сто восемь локтей и шириной в пятьдесят один локоть. Ее высокие, в два человеческих роста стены были стесаны под небольшим углом, вполне достаточным для того, чтобы попавший в яму человек не мог выбраться из нее без посторонней помощи. Четвертая, обращенная к спуску стена была выложена из больших глыб, так плотно пригнанных друг к другу, что в щель между ними не проходил даже человеческий волос. Сама площадка, до блеска отполированная босыми ступнями многих поколений игроков, разделялась надвое белой глиняной полосой. Перед каждыми Играми полосу обновляли, нанося тонкий слой липкой, замешанной на белке яиц инду глины поверх мелких пунктирных насечек, сохранивших белые крупинки с предыдущих Игр.

На боковых стенах ямы крепились друг против друга два каменных кольца, возвышавшихся над полосой на полтора человеческих роста. Кольца предназначались для главного зрелища — игры в мяч, сделанный из наголо обритой, выдубленной и набитой мелким песком человеческой головы. Игроки, разделенные на две команды, до тех пор перебрасывали эту голову ногами, пока кто-то из удобного положения сильным и точным ударом не посылал ее в кольцо противника. Удары были настолько сильны, что, если голова не проскакивала в кольцо, а лишь слегка задевала край каменного обруча, над площадкой раздавался страшный треск лопнувшего мяча, первые ряды зрителей осыпал колючий веер песка, а Верховный брал с широкого золотого подноса новую голову и точным плавным движением бросал ее в центр площадки. Здесь ее уже поджидали два самых сильных и прыгучих игрока, резко и почти одновременно подскакивавших на месте в стремлении поймать мяч вытянутой ступней и через голову перебросить его игрокам своей команды.

Этот момент игры был очень опасен: малейшая неточность в прыжке — и игрок наскакивал на твердую как камень пятку противника, а это почти всегда оканчивалось либо тяжелым увечьем, либо смертью. Упавшего не поднимали, чтобы не останавливать игры, и он лежал на черте до того момента, когда очередная голова с треском лопалась от удара о ребро каменного обруча. За то время, пока Верховный протягивал руку за новой головой, тело успевали отнести в дальний угол площадки, и игра возобновлялась с новой силой и яростью. В случае промаха по обручу мяч перелетал на другую половину площадки, и теперь его начинали перебрасывать с ноги на ногу игроки противника. Всего в каждой команде было по семь игроков, так что каждый выбывший заметно ослаблял ее общую силу. И потому игроки порой намеренно наносили удар так, чтобы со стороны он выглядел как промах, но на самом деле был точно направлен в кого-либо из игроков команды противника. Так же зачастую действовали бойцы и в схватке за брошенный Верховным мяч.