Пришелец

Сделав свое дело, безмолвные фигуры опять отступили к стенам, точнее, к противоположным сторонам широкого каменного кольца, внутри которого и была устроена исповедальня, накрытая косо поставленными и плотно пригнанными друг к другу половинками бревен. Толкователь поправил смолистый факел, сдернул с глиняного макета шкуру ягуара, отметил золотым кружком место неудачного покушения, зачерпнул из подвешенной к потолку корзинки пригоршню мягкой сырой глины, размазал ее по стене и острой палочкой нанес на податливую поверхность два ряда замысловатых значков. Он сам придумал этот способ отмечать события жизни и день ото дня совершенствовал его, чувствуя, что расположенные в определенной последовательности клинышки, крючки и изогнутые линии, отдаленно напоминавшие очертания людей, животных и прочих предметов, как бы подчиняют своей воле прихотливое течение окружающей жизни. Но на этот раз палочка как будто перестала ему повиноваться: свежеоттиснутые значки не застывали в заданных положениях, а мелкими червячками переползали с места на место, складываясь совсем не в ту картину, которую хотел изобразить Толкователь Снов.

Он вновь протянул руку к подвешенной корзине, накренил ее, зачерпнул еще одну пригоршню глины, размазал ее поверх подсыхающей надписи и опять стал наносить на влажную податливую поверхность острые неглубокие насечки. Косой крестик, опрокинутая бородка молодого маисового початка, двойной штрих дороги, круто заваленная вбок скобочка с расходящимися лучиками — бродяга старик. Катун-Ду в виде большого прямого креста с когтями ягуара в концах поперечин и солнечным нимбом на верхушке. Изобразил выжженное солнцем поле и недавнее нашествие злых крикливых птиц инду, перетоптавших редкие побеги и едва не расклевавших сухие неполные початки. Птицы с незапамятных времен считались священными, и потому их не убивали, а прогоняли грохотом тыквенных шаров, наполненных круглыми мелкими камнями. Шары, разукрашенные знаками Пернатого Змея, с силой бросали в ровные твердые желоба между бороздами, а потом шли следом по полю и собирали пестрые радужные перья, брошенные перепуганными убегающими инду. А вскоре после их нашествия Огненная Гора над пирамидой Иц-Дзамна выбросила тучу пепла, но ветер, вместо того чтобы накормить пеплом истощенные террасы в окрестностях Города, отнес и рассеял тучу над землями воинственных лесных племен джибю. Эти дикари, больше похожие на голых бесхвостых лесных обезьян, чем на людей, сами ничего не выращивали, но, когда в окрестностях Города начинался сбор урожая, собирались в большие стаи и нападали на рабов, по тропам переносивших на головах огромные корзины обмолоченного и провеянного маиса.

Толкователь Снов выставил значки всех этих зловещих знамений в высокий столбец между знаками старика и Катун-Ду. Чуть в стороне обозначил покушение и гибель всех троих подосланных убийц. И вдруг увидел, как последние значки сами по себе переползли в столбец зловещих знамений, а между стариком и Катун-Ду поперек столбца сама собой отпечаталась зигзагообразная линия каменного лабиринта. Толкователь нахмурился и смазал ладонью влажные значки, вдруг напомнившие ему запутанные узоры птичьих следов на речной отмели. Старые весталки предсказывали по ним высоту воды в месяц дождей, а жрецы определяли место возведения плотины. Плотину строили рабы, они же прорубали в мягком камне пологих склонов извилистые каналы-водоотводы, по которым вода из наполняющегося хранилища устремлялась на широкие ровные террасы в окрестностях Города. Но не только каналами был источен рыхлый пористый камень двух огромных холмов, во впадине между которыми опрокинутым термитником гудел и копошился Город. Все пирамиды, храмы, исповедальни, кабаки сообщались между собой сложной запутанной сетью галерей, коридоров, а то и просто длинных узких нор, куда с трудом протискивался взрослый мужчина. Толкователь с легким неясным беспокойством представил себе, как старик ночами поднимается по сухим прохладным коридорам к подножию Иц-Дзамна, и пожалел о том, что слишком быстро смазал ладонью глиняный рисунок. Он хотел еще раз внимательно всмотреться в извилистую линию между стариком и Катун-Ду и убедиться в том, что она действительно сама собой пропечаталась на глине, а не была нанесена его собственной рукой в состоянии легкого головокружительного опьянения тонким белым порошком, так приятно охладившим горячие трепещущие ноздри Толкователя в тот миг, когда каменная плита навсегда погребла под собой изувеченного каторжника.

Рука Толкователя нашарила короткую тростниковую трубочку, затерянную среди чеканных золотых пластинок, крупной чешуей покрывавших складки кожи на его дряблой морщинистой груди. Пальцы слепыми привычными движениями вынули деревянную затычку, и из круглой темной дырочки на широкий плоский ноготь большого пальца потекла легкая серебристая струйка. Толкователь отпустил тростинку, через плечо покосился на безмолвные силуэты по обеим сторонам каменной лестницы и, поочередно зажав обе ноздри, всем духом потянул в себя драгоценную пыльцу. Пьянящий живительный холодок просочился в виски и широкими щупальцами стал охватывать расслабленный, уставший от темных предчувствий мозг Толкователя. Он наполовину прикрыл глаза треугольными шторками век и, медленно подгибая под себя ноги, опустился на пол перед шероховатым закруглением стены. Теперь уже не столбцы оттиснутых на глине значков, а целые картины поплыли перед его затуманившимся взором. Впрочем, взгляд его мог показаться мутным лишь со стороны, сам Толкователь видел себя острым созерцателем, сидящим на дне собственного черепа и наблюдающим пеструю людскую суету на внутренней поверхности лобной кости.

Сейчас перед его взором выступила из непроницаемой тьмы прошлого просторная городская площадь, еще не застроенная храмами и не заставленная истуканами покоренных или уже уничтоженных на жертвенном камне племен. На ступенях, охвативших площадь широким плавным полукольцом, с каменными лицами восседали вожди, старейшины, воины, жрецы, охотники и земледельцы разных кланов, когда-то составлявшие Большой Род Черного Орла. В узких щелочках глаз Толкователя пестрыми стайками заметались оперенные шлемы, когтистые лапы пум, ягуаров, койотов, свисавшие с плеч на широкие татуированные груди, в ушах раздался мерный согласный перестук ладоней и стоп, отбивавших сложный многоступенчатый ритм, в котором люди каждого клана держали свой неповторимый рисунок. А в центре площади на гладко вытесанном камне возвышалась величественная неподвижная фигура Певца, одетая в широкий, свободно ниспадающий плащ. Лицо его было сплошь закрыто литой золотой маской с расходящимися во все стороны лучами. Маска улыбалась распяленным губастым ртом, выкрикивавшим слова, половину которых Толкователю было не разобрать. Но из оставшейся половины он понял, что Певец поет о людях, приплывших со стороны восходящего солнца и поднявшихся вверх по реке на больших парусных лодках. Люди были бородатыми, сильными и бесстрашными. Со своих лодок они обрушивали на становища вихри огненных стрел, а затем приставали к берегам и бросались вперед с короткими копьями и широкими тяжелыми мечами, разрубавшими человека от плеча до паха. В бою они признавали только смерть и потому вырезали становища до последнего человека. Так, неукротимые и неистребимые, они поднимались вверх по реке, пока не остановились на ночевку в трех полетах стрелы от плотины, перекрывавшей узкое извилистое ущелье. И тогда воины клана Длиннозубого Бобра взяли в зубы длинные камышины, погрузились в воду у подножия плотины и долотами перерубили основания свай. Они погибли, но вода, хлынувшая в ущелье с камнями и бревнами, смыла ночную стоянку и в щепки размолотила парусные лодки страшных пришельцев.

— Лишь одному из них удалось спастись, — выкрикивал Певец сквозь темную дыру в сверкающей маске, — и сейчас он предстанет перед нами!

Толкователь увидел, как на каменную плиту поднялся высокий жилистый человек в ссадинах и кровоподтеках. Его сильный мускулистый торс был перехвачен широким кожаным поясом, от которого на четыре стороны расходились крепкие веревки, каждый конец которых удерживали два воина из клана Каменной Черепахи. Человек смотрел прямо перед собой спокойным взором почти бесцветных глаз, а когда из просвета между тучами вдруг брызнуло солнце, поднял руку и чуть приспустил на брови кожаный ремешок, перехватывавший длинные желтые волосы. Все стали кричать, что пленника надо принести в жертву, что его надо побить камнями, поразить копьями, расстрелять из луков, — Толкователь не знал многих слов, но по лицам и трясущимся на шлемах перьям понимал все.