До горького конца

Он вспомнил коттедж в Гайгете, который он убирал с такими отрадными надеждами, и вспомнил птичку, так скоро улетевшую из этого рокового гнезда. «Если б я только знал». Эти слова были неизменным припевом к его воспоминаниям о Грации.

Мисс Бонд находила разговор с ним далеко не столь занимательным, как нежный вздор, который говорил ей Уэстон, и утешалась только мыслью, что она гуляет с одним из почетных распорядителей, между тем как простые смертные танцуют на солнечном припеке и смешат своими раскрасневшимися лицами не танцующих зрителей. Приятно было также знать, что Джозеф Флуд следует за нею в некотором отдалении и, скрежеща зубами от бессильной злобы, замышляет отомстить ей и ее кавалеру. Природа наградила мисс Бонд инстинктами кошки, наслаждающейся мучениями своей жертвы.

— Славная у меня завтра будет сцена с Джозефом, — сказала она мистеру Гаркросу.

— Как? Неужели он способен ревновать ко мне?

— Еще бы! Он не выносит, когда я говорю с каким-нибудь мужчиной. Мне кажется, что он скорее согласился бы запереть меня в тюрьму, чем позволить мне повеселиться с чужим человеком.

Уэстон Валлори ушел от Джанны, негодуя на ее дерзость и на Гаркроса как на виновника своего унижения. Такой грубый отпор со стороны крестьянской девушки был в сущности вздором. Джанна не внушала ему никаких серьезных чувств, он только восхищался ее наружностью, но быть отвергнутым ею было для него тем не менее так же тяжело, как если б его отвергла любимая женщина. Он был человек чувствительный к мелким оскорблениям, а оскорбление со стороны Гаркроса было для него втрое тяжелее, чем со стороны всякого другого человека. Ему казалось, что Гаркрос умышленно становится ему во всем поперек дороги, что испортив весь план его жизни женитьбой на Августе, он хочет помешать ему даже в таких пустяках, как ухаживание за красивою крестьянскою девушкою.

После такой неприятности он утратил расположение заботиться об увеселении гостей. Обед в душной палатке, говор и шум утомили его до крайности. Если бы не обязанность почетного распорядителя, которую возложила на него леди Клеведон, он скорее согласился бы увидеть всех поселян провалившимися в преисполню, чем выносить так долго их общество. Но надо было угождать хозяйке дома, чтобы на следующий год получить опять приглашение в Клеведон, где время проходило очень приятно и стол был безукоризненный. Дело было, однако, уже сделано, а забавлять буколических юношей и их краснощеких возлюбленных было бы излишнею снисходительностью. Уэстон предоставил их самим себе и ушел в сад, где леди Клеведон в это время имела обыкновение пить чай.

Но в этот день в саду не было чая. В большой столовой только что кончился завтрак, и слуги разносили кофе на террасе, где аристократические гости собрались посмотреть на танцы. Мистер Валлори чувствовал так же мало расположения присоединиться к привилегированному классу, как и плясать на лужайке с поселянами. Словом, он был не в духе и чувствовал потребность в подкрепляющем действии хорошей сигары. Он походил по дорожке, которая вела к любимой беседке леди Клеведон, выкурил две сигары и уселся в беседке, прислонившись спиной к стене и протянув ноги на садовый стул. Он думал о своих невзгодах.

«Лишь бы найти точку опоры и облечь историю этой мисс Брайервуд, или мисс Редмайн, в ощутительную форму, и я не замедлил бы показать кузине Августе, какого рода человека она предпочла мне. Желал бы я знать, что сказала бы она, если б я отыскал для нее мисс Редмайн и доказал ей, что муж ее негодяй. Она нашумела бы немало, нагрозила бы разводом, и в конце концов простила бы его. Другие женщины поступают так, но она не похожа на других. Мне кажется, она не переварит чего-нибудь в этом роде, и если ей открыть глаза, другу моему Гаркросу придется плохо».

Лучи солнца, падавшие прямо на беседку, палили нестерпимо, и мистер Валлори принужден был покинуть свое убежище. Он вернулся к дому, подразнил какаду, заглянул в библиотеку, и найдя ее прохладною и пустою, уселся в кресло у одного из отворенных окон, в углу, совершенно загороженном одним из высоких книжных шкафов. Здесь он нашел Punch и два новых журнала. Этого было достаточно, чтобы дочитаться до усыпления. Он открыл один из журналов, прочел полстраницы, и книга тихо выскользнула из его рук. Он заснул сладким сном. Ничего не могло быть успокоительнее сна Уэстона. Бремя его неприятностей стало нечувствительно, и осталось только бессознательное наслаждение полнейшим покоем в удобном кресле, в прохладной комнате, под благовонным веянием летнего ветерка, освежавшего его лицо. Долгое время сон его был без сновидений, потом появилось смутное ощущение чего-то, он не знал чего, происходившего в комнате, потом полусознание, что надо проснуться, и наконец слух его был поражен резким мужским голосом.

Он мгновенно проснулся, выпрямился, с широко раскрытыми глазами, и устремил все свое внимание на то, что говорилось за шкафом. Кресло его стояло в самом углу между шкафом и стеной, так что он был совершенно скрыт от лиц, стоявших в центре комнаты.

Он проснулся в ту минуту, когда незнакомый голос произнес: «Вы, может быть, слышали обо мне, леди Клеведон. Мое имя Ричард Редмайн».

Он это слышал и слышал, все что за этим последовало, и без труда сообразил, что фермер считает портрет Губерта Гаркроса портретом баронета.

«Странный оборот принимают дела, и кризис, по-видимому, приближается, — подумал Уэстон. — Теперь я знаю, что за личность этот Редмайн и надеюсь поладить с ним. Человек горячий, как видно. Он не остановится ни пред каким отчаянным поступком. Да, мистер Гаркрос еще не покончил с дочерью Редмайна», — сказал он себе, встав с места и осторожно заглядывая в комнату, когда голоса смолкли.

Библиотека была пуста. Уэстон вышел в садовую дверь и отправился отыскивать Ричарда Редмайна.

— Я возьму на себя труд указать ему его недруга, — сказал он себе. — Сэр Френсис Клеведон хороший человек; и я не допущу, чтоб он вынес на своих плечах следствия чужого преступления.

Он провел несколько времени, тщетно ища Редмайна в толпе, и к своей крайней досаде встретился с полковником Давенантом, который заставил его возвратиться к своим обязанностям почетного распорядителя.

Когда в роще стемнело, мистер Гаркрос и его спутница возвратились на луг, где говор, смех и танцы стали еще оживленнее, чем были днем. Местный оркестр успел отдохнуть и подкрепиться в палатках и, обнаруживая более смелости чем искусства, угощал публику оглушительною музыкой. Пока мистер Гаркрос и Джанна танцевали лансье, на деревьях засветились фонари, осветившие между прочим и Джозефа Флуда, сидевшего поодаль от танцующих, и смотревшего, кусая ногти, на Джанну. После лансье мистер Гаркрос дал своей даме урок вальса, так как мисс Бонд была уже в таком возбужденном состоянии, что забыла думать, что это удовольствие запрещено ей отцом. Мистрисс Гаркрос, гуляя с одним из Кентских магнатов, увидела своего мужа танцующим, и так как не в ее характере было ревновать его к деревенским красавицам, она была только удивлена такой чрезмерной снисходительности с его стороны, которую она извинила бы только в том случае, если б он искал избрания, а эти поселяне были избирателями.

День между тем угас; на ветвях деревьев и вокруг водоемов фонтанов заблистали цветные фонари; люди легкомысленные стали ждать с нетерпением фейерверка; люди положительные все чаще и чаще заходили в палатки, где не было недостатка в прохладительных. Полковник, видя все усиливавшееся возбуждение гостей, начал беспокоиться. Он устроил как нельзя лучше все подробности праздника, но не позаботился о средствах избавиться от гостей.

— Надеюсь, что они уйдут тотчас после фейерверка, — сказал он мистеру Ворту, стоя с ним у входа в главную палатку.

Управляющий засмеялся.

— Едва ли! Если б у меня хватило телег, чтобы развести их всех по домам, это было бы единственным средством избавиться от них.

Джозеф Флуд выпил свою долю крепкого эля, поданного разгоряченным танцорам. Он старался залить прохладною влагой зеленоглазое чудовище ревности, но чем более он пил, тем оно терзало его сильнее. Голова бедного малого пылала как в огне.