Дела житейские

Клянусь Богом, в этот момент я готов был убить ее.

31

Отправившись на кухню за бутылочкой для Иеремии, я прихватила заодно нож для резки мяса и сунула его под мышку. И не сказала „Спокойной ночи" Фрэнклину, а вернулась наверх, изо всех сил стараясь унять дрожь в коленях. Я не знала, что он замышляет и на что способен. Иеремия уже спал, когда я вошла в его комнату, поэтому я забрала бутылочку с собой. Потом подумала: если Иеремия будет со мной здесь, Фрэнклин едва ли решится обидеть меня. Поэтому, сунув нож под подушку, я перенесла Иеремию к себе и положила его рядом с собой. А потом стала ждать.

Фрэнклин ставил старые песни о любви — песни, под которые мы любили друг друга: „Португальскую любовь" Тины Мэри три раза подряд; „Висперсов", Аль Джарро, Стиви Вандера и Джеффри Осборна. Я лежала с открытыми глазами, слушая и вспоминая. Невозможно поверить, до чего мы докатились. Этот человек внизу был совсем не тем, в кого я влюбилась. Он, конечно, отец Иеремии, но не его папа. Но когда же все это случилось? И как я это прозевала?

Я услышала скрип иглы по пластинке. Он переставлял пластинки, даже не замечая, что царапает их. Значит, уж очень пьян. Теперь звучала Тина Тернер „Что может поделать с этим любовь?".

Я лежала и плакала: уж слишком хорошо мне было известно, что делает с людьми любовь. Все, что угодно. Он ставил эту пластинку раз десять — и на полную мощность. Я хотела попросить его сделать потише, но не рискнула.

Потом музыка замолкла.

В это время сердце мое начало бешено колотиться: я поняла, что он идет сюда. Я сунула голову под подушку, положила руку на нож и лежала, затаясь и ожидая, когда откроется дверь. Вдруг маленькая ручонка коснулась моей спины и ко мне прижалось тельце Иеремии. Когда я открыла глаза, из окна струился солнечный свет.

— Доброе утро, пука-пука, — улыбнулась я, и он засиял, ну, точь-в-точь как его папа.

Может, Фрэнклин решился наконец и ушел совсем. Однако, спустившись вниз, я увидела его на полу. Он распростерся, как огромный черный кит, на островке из конвертов от пластинок. В комнате стоял тяжелый дух, как в баре, рядом с ним валялась пустая бутылка из-под бурбона. Он закашлялся во сне, но не проснулся.

Я на цыпочках обошла его и приготовила все для Иеремии, собрав ему все не на один день, а на несколько. Придя к Мэри, я рассказала ей о том, что произошло у нас с Фрэнклином.

Забежав по дороге в ресторан, я позвонила в школу и соврала, что заболела. Потом позвонила Порции, выложила все начистоту и спросила, могу ли я пожить у них денек-другой, пока не соображу, что делать дальше. Она велела ехать прямиком к ней.

Место оказалось замечательное. Квартиру они полностью оплатили, и Порция была счастлива. Прямо позавидуешь!

— А где ребенок? — спросила я.

— С мамой Артура. Представь себе, они любят малышку без памяти и всегда рады забрать ее, так что у меня есть немного свободного времени для себя.

— Здорово!

— Значит, этот черномазый засранец избил тебя?

— Нет, но угрожал.

— Ну так брось его, раз он не хочет уматывать сам подобру-поздорову.

— Но как?

— Да получи этот чертов предупредительный ордер. Полиция заставит его убраться.

— Но его имя в договоре.

— Подумаешь, делов-то! Он тысячу лет не платил за квартиру, да еще угрожает тебе, так что ты напугана до смерти. Им этого более чем достаточно.

— А сколько длится весь этот процесс?

— Да уж придется часами в очереди выстаивать. Но ты же в самом деле боишься домой возвращаться?

— Ну да.

— Значит, занимай очередь. Ничего не поделаешь. Он, сама понимаешь, не единственный сукин сын. Кофе будешь?

— Спасибо, нет. Лучше поеду и сделаю все разом.

— Ах ты черт, тебе же придется возвращаться в Бруклин, ты забыла? Знаешь, где Семейный суд?

— Знаю.

— Ну, вот там.

Порция ушла в свою школу, а у меня не было сил подняться, и я стала смотреть „мыльные оперы", чего обычно не делала. Когда Порция вернулась домой, президент Рейган проводил пресс-конференцию по всем каналам. Господи, а я даже не голосовала. Артур приготовил обед, и я пыталась есть, но не могла. Наконец, легла на диван и уснула.

Утром я отправилась на метро в Бруклин; мне казалось, что я никогда не доеду. В суде я появилась в пять минут десятого. Впереди было всего три-четыре человека. Что я должна говорить? Лучше всего правду, решила я. И оказалась права. Мне дали ордер и велели предъявить его Фрэнклину. Хотела бы я знать, как это сделать?

Чуть не полчаса я просидела в приемной, размышляя. Как же все это глупо, думала я. Глупо, глупо, глупо! Я пошла в телефонную будку и позвонила Фрэнклину.

— Где ты была? — спросил он.

— Не имеет значения, — ответила я.

— Что ты хочешь доказать, Зора?

— Фрэнклин, ты так запугал меня, что я и дня не останусь с тобой в одном доме.

— А кто просил тебя приносить в дом мерзкий календарь с голыми мужиками?

— Я хочу, чтобы ты сегодня же уехал.

— Ах, вот что! Ты приказываешь мне уехать, так?

— Да.

Он расхохотался.

— Не думала я, что мы докатимся до этого, Фрэнклин, поверь мне. Я с самого начала полюбила тебя, и ты это прекрасно знаешь. Я всячески пыталась понять тебя, поддержать, но все это ни к чему не привело. Ты стал нетерпимым, злобным и ленивым, и я не могу с этим примириться.

— Брось ты мне эту лапшу на уши вешать. Я сказал: уеду, когда буду готов.

— У меня предупредительный ордер.

— Что?

— Я в суде, ордер у меня на руках. Если ты не уберешься до завтра, придет полиция и заставит тебя это сделать.

— Как, ты хочешь сказать мне, что пошла к белому, чтобы он вышвырнул меня отсюда? К проклятому белому? Все вы, суки, одинаковы, чтоб вам пусто было! Так знай: я забираю половину всего, что здесь мной куплено. И еще запомни: катись ко всем чертям вместе со своим белым.

Он бросил трубку.

Я села в метро и вернулась к Порции, хотя была в десяти минутах ходьбы от Мэри и мечтала повидать Иеремию. Но я не хотела рисковать. Вдруг я испугалась, не объявится ли там Фрэнклин, и, приехав к Порции, позвонила Мэри. Оказалось, что он не приходил, а если и появится, его не впустят и Мэри скажет ему, что Иеремии у нее нет. Я поблагодарила ее и немного успокоилась.

Порция все утро должна была провести на занятиях; я села у окна и смотрела с двадцать четвертого этажа на машины, похожие на спичечные коробки, на прохожих, снующих как муравьи, на трубы Бруклина. Затем позвонила в телефонную компанию и попросила изменить мой номер на нерегистрируемый в справочнике. Сколько времени для этого нужно? Завтра, сказали там, сделают. Завтра. Что же дальше? Я хотела позвонить папе, но не стала. Зачем его огорчать.

Вернулась Порция со Сьеррой на руках, и только сейчас до меня дошло, что я не видела сына больше суток.

— Что случилось? — спросила она.

— Я все сделала и позвонила ему, он, конечно, разъярен и говорит, что заберет половину вещей, хотя пока даже не готов уехать.

— Черт с ним! Ты собираешься домой?

— Не сейчас. Я все еще боюсь.

— Надо вызвать полицейского, чтоб пошел с нами. Отложим это до завтра. У меня нет занятий, а ма заберет Сьерру в восемь, так что можем отправиться вместе. О'кэй?

— О'кэй!

Полисмен вошел первым. Меня все еще не покидал страх: а что, если Фрэнклин вооружен и выстрелит в меня? Но его, к счастью, не было. Полисмен повернулся к нам с Порцией.

— Он учинил здесь изрядный погром, мэм, должно быть, малость тронулся.

Мне хотелось взглянуть, но, когда я перешагнула порог, в лицо мне ударил холодный ветер. Все окна были открыты настежь, и первое, что бросилось мне в глаза, — это древесная пыль по всему полу. Двухметровый книжный шкаф, сделанный Фрэнклином и теперь распиленный на мелкие кусочки, был свален грудой посреди комнаты. Поднявшись в спальню, я обнаружила, что та же участь постигла кровать. Даже матрас он изрезал в клочья.