Дела житейские

— Ах, как долго тебя не было!

— Ну вот я и вернулась. Я вернулась, — повторила она.

27

Ребенок может изменить всю вашу жизнь.

Не считая отца и Фрэнклина, я никого в жизни так не любила.

А уж откуда энергия такая берется, и ума не приложу. Словно я на автопилоте. Пока Фрэнклин на работе, я сажаю Иеремию в коляску, натягиваю на него зимний комбинезон, который подарила мне Порция, и мы долго-долго гуляем. И каждого прохожего я хочу спросить: „Ну разве он не красавец?" Правда, этого я не делаю. Но наши окрестности осточертели мне. Это же сущая помойка — и мостовые, и тротуары. И вот здесь я должна прогуливать своего младенца! Нет уж, увольте; кажется, я поняла, что в Нью-Йорке растить Иеремию не намерена. Тут меня, похоже, не собьешь. Это не то место, где растят детей. А что скажет Фрэнклин по этому поводу, меня абсолютно не трогает. У малыша должна быть возможность вылезать на задний дворик и играть там сколько угодно, или на передний двор, если уж на то пошло. Да только где это в Бруклине вы видали передний дворик? Я поклялась себе: как только моему Иеремии исполнится три года, мы отсюда смотаем. С папочкой или без него. С контрактом на грампластинку или без него. И не спрашивайте — куда. Это пока мечта.

А теперь насчет моего веса: сбрасываю ли я каждый день? Да, да и еще раз да. Я так и не сказала Фрэнклину, что Мария отдала мне восемьсот долларов: что-то заставило меня держать язык за зубами. Поэтому я взяла из них 163 доллара и вступила в новый клуб здоровья, который рядом с нами. Как только вышла на работу в школу, на обратном пути я первым делом стала забегать туда. Толстой я оставаться не собираюсь. Ни за какие коврижки.

Сегодня, правда, мне надо разузнать насчет няньки. Я и так дотянула с этим до последней минуты. Утром мы с Иеремией покатили к местному детскому центру, но для его возрастной группы предложений нет. Однако черная женщина, которая ведет эту программу, оказалась удивительно любезной.

— Когда вам выходить на работу, милая? — спросила она.

— Через две недели.

— Господи, так вам уж и не сидится дома?

Не дав мне вставить и слова, она снова заговорила. Ей на вид лет около сорока, хотя она прекрасно сохранилась, и вся такая миниатюрная, не считая внушительного зада. Зовут ее Бетти.

— Знаете что? Моя кузина Мэри сидит с детишками, она идеальный бэби-ситтер. У нее пять дочурок, дорогая. — Она заглянула в мое заявление. — И живет в двух шагах от вас. Там же, где я. В микрорайоне Гованус. Дать вам телефон?

Она записала его на листочке, и, придя домой, я сразу позвонила. Голос у Мэри был очень приятный, и она сразу предложила заглянуть к нам и познакомиться. Не прошло и двадцати минут как она пришла. Она оказалась очень привлекательной женщиной, чуть повыше меня, сантиметров около ста семидесяти, довольно плотного сложения и с длинными курчавыми волосами. Едва войдя в дом, она взяла на руки Иеремию и улыбнулась ему.

— Какой красивый молодой человек! И сколько же ему, вы сказали?

— Три с половиной месяца.

— Бог ты мой! Экий крепыш! А? Он у вас на детском питании?

— Да.

— Молочном?

— Каша и фрукты.

— Прекрасно. — Она села на диван и огляделась. — У вас здесь прелестно.

— Спасибо.

Иеремия прыгал у нее на коленях, и я заметила, что держит она его умело. Очень симпатичная! И внушала доверие.

— Вы дорого берете?

— Сами назначьте цену. У меня недавно был малыш, мы расстались, когда ему исполнилось четыре года. Я до сих пор тоскую по нем. Мои дочки днем в школе, и мне не помешала бы компания. Так что, сколько вы сможете, столько я и возьму.

Я и поверить в такое не могла. Бетти сказала мне, что пятьдесят долларов в неделю вполне достаточно, и, когда я назвала эту сумму, Мэри тут же согласилась.

— Вы хотели бы сначала взглянуть на нашу квартиру? — спросила она.

По тому, как скромно и опрятно она одета, я сразу представила себе ее до блеска вылизанную квартиру. Грязи у нее под ногтями нет, так с какой же стати мне ее унижать: только потому, что она живет в новостройке?

Поэтому я сказала:

— Может, мы днем забежим, чтоб уж всю семью в сборе застать?

Так мы и сделали. Конечно, я оказалась права. Муж у нее был такой же доброжелательный; оказалось, что они женаты уже двадцать один год, а все их дочери, которые чуть не передрались, чтобы подержать на руках Иеремию и поиграть с ним, добротой и открытостью напоминали родителей.

Когда мы вернулись, Фрэнклин скакал по дому на своей гипсовой ноге. Он чувствовал себя уже гораздо лучше, а утром ушел раньше нас — разузнать о компенсации за травму на работе. Гипс ему велели носить шесть недель.

— Я нашла потрясающую женщину — бэби-ситтера, — сообщила я.

— Прекрасно. А сколько она берет?

— Пятьдесят в неделю.

— Ни хрена себе. Это ж две сотни в месяц!

— Да дешевле не бывает, Фрэнклин! Все берут больше.

Он повернулся к Иеремии:

— Ну, иди ко мне, малыш.

Я чувствовала себя совершенно счастливой, когда видела, как Фрэнклин играет с сынишкой.

Первый день работы прошел замечательно. Я вскочила ни свет ни заря и положила все детские вещи в огромную сумку: штук пятнадцать подгузников, шесть бутылочек с питанием, носовые платки, погремушки, три или четыре смены одежды на случай, если он наложит сверх меры, — словом, гору всего. Выходить нам надо было в семь; бедный малыш еще спал, когда я натягивала на него комбинезон. Я завернула его в несколько одеял, так что Иеремии не было видно, когда я положила его в коляску.

— Боже милостивый, Зора, а где ребенок-то? — всплеснула руками Мэри и рассмеялась.

— Думаете, я его чересчур закутала?

— Милая, детям не холоднее, чем нам. Незачем беспокоиться попусту. Ну, да вы в этом деле новичок.

— Что правда, то правда. Мэри, я хочу попросить вас кое о чем.

— О чем, дорогая?

— Чтобы вы хоть немного гуляли с ним каждый день или хотя бы проветривали комнату.

— Милая, да в любую погоду мы целый день сидим на скамеечке. Зачем нам торчать взаперти? Не беспокойтесь, идите, удачи вам!

В сабвее я вдруг почувствовала такой стыд и вину, будто бросила собственного ребенка. Я с ним всего четыре месяца, а уже отдала в чужие руки. Я смотрела на женщин в вагоне и думала о том, что многие из них, наверное, тоже оставили где-то своих малышей, как это сделала я. Неужели они сейчас испытывают то же, что и я? Или я просто дура? Меня мучил еще один вопрос: интересно, эти женщины, сидящие в поезде и читающие романы или „Нью-Йорк таймс", работают по необходимости или потому, что сами хотят? Я заплакала и никак не могла успокоиться. Хотела бы я найти способ оставаться с ним дома хоть первый год — просто чтобы узнать его как следует, увидеть его первые шаги. Я молила Бога, чтобы он не дал мне упустить этот миг.

В школе было то же самое. Все мне обрадовались.

— Мисс Бэнкс, говорят, у вас ребенок. Он такой же красивый, как вы? — спросил один мальчик.

По голосу я не поняла кто, но, кажется, это был Люк, про которого девчонки говорили, что он по уши в меня влюблен.

— А поет он так же потрясно, как вы? — спросила Мария.

Я только смеялась в ответ.

— А хорошо быть замужем? — полюбопытствовала Коринфия, упершись подбородком в кулаки.

Меня так и подмывало ляпнуть: „Хотела бы я сама это знать", но вместо этого я сказала:

— Великолепно.

Никаких особых событий не было: обычный школьный день. Я хотела позвонить Мэри во время перерыва и спросить ее, как дела, но опасалась, чтобы она не подумала, будто я чересчур нервничаю из-за малыша. Когда кончился последний урок, мне пришлось засесть за бумаги; их оказалась такая уйма, что раньше полпятого я не могла освободиться. Обычно я ухожу из школы в три сорок пять. Мне не терпелось поскорее добраться до Мэри. Когда я вбежала, Иеремия сидел на коленях у одной из девочек. Ей было десять лет.