Дела житейские

Положив руки на живот, я пощупала его: он как будто стал больше. Внутри что-то пульсировало, как перед месячными. Но такое ощущение у меня уже с неделю. О'кэй, Зора, спокойнее, возьми себя в руки. Ты лезешь из кожи вон, лишь бы найти оправдание и как-нибудь избежать этого. Ты, Зора, поднаторела в умении находить оправдания, когда не хочешь смотреть правде в глаза, так ведь? Вспомни-ка, ведь это уже четвертый! Заткнись! Слишком легко хочешь отделаться. Да заткнешься ли ты наконец! Ну давай, давай же, признайся, что ты эгоистичная маленькая сучка и ни до кого, кроме себя самой, тебе и дела нет.

— Ты идешь спать? — раздался голос Фрэнклина.

Я вздрогнула от неожиданности, не заметив, как он вошел в комнату. Должно быть, я совсем отключилась: сидела за обеденным столом и не помнила, как туда попала. Фрэнклин поставил передо мной полупустую бутылку.

— Через пару минут, — сказала я ему.

Выключив везде свет, я минут пятнадцать простояла под душем, надеясь, что к тому времени, когда я лягу, он будет спать. Но не тут-то было. Когда я скользнула под одеяло, он обнял меня. Я прильнула к нему и зарылась лицом в его волосатую грудь.

— Пожалуйста, Зора, не убивай моего ребенка.

— Фрэнклин, умоляю, не начинай все сначала. Ты набрался.

— Почему ты решила, что я набрался?

— Ты же выпил бутылку бурбона.

— Все равно я не хочу, чтобы ты убивала моего ребенка.

— А я и не стремлюсь к этому.

— Почему же ты так поступаешь со мной? Я люблю тебя, хочу, чтобы ты стала моей женой и у нас был ребенок.

— Фрэнклин, да ведь ты сам сказал, что это мое тело!

— Я покривил душой, честное слово! Ты рационально подходишь к эмоциональной ситуации. Сначала я думал, что как-нибудь с этим справлюсь. Да куда там! Не набравшись так, я не смог бы сказать тебе, что чувствую. Все твои доводы — пустая болтовня. Да разве бывает подходящее время, чтобы родить ребенка? Я точно знаю одно: ты носишь под сердцем моего ребенка, и я не хочу, чтобы ты убила его. Не думай, что я пьян в стельку, хотя отчасти это так, но клянусь тебе Богом, что получу этот проклятый развод и, разрази меня гром, буду вкалывать на трех работах, лишь бы прокормить вас! Поверь мне, Зора!

Господи, это уж было слишком. Я отодвинулась и посмотрела на него. Как я его любила! Я хотела этого ребенка. Но почему сейчас, Боже! Почему именно сейчас!

— Ты не пожалеешь, бэби. Клянусь Богом, не пожалеешь.

Мне не хотелось обнадеживать его. Я отодвинулась и положила голову на подушку.

— Давай спать. Утро вечера мудренее, — взмолилась я.

— Ладно.

Утром я почувствовала, как он прикоснулся ко мне губами, но притворилась, что сплю. Вскоре захлопнулась дверь. На кухонном столе я увидела записку от Фрэнклина:

„Я хочу, чтобы мы стали семьей".

Я совсем расклеилась.

Отправившись на метро в Женский Центр на Манхэттен, я всю дорогу ревела как белуга. После анализа сидела вместе с другими женщинами в приемной и ждала результата. Были там и мужчины, нервно расхаживавшие от стены к стене. Здесь я делала последний аборт. Как ни пыталась я отогнать эти воспоминания, перед глазами стоял операционный стол, мелькали белые халаты, медицинская аппаратура и пластиковая игла в вене. Во рту стоял привкус бензина, а в ушах звучал повелительный голос: „Считайте от ста назад!"

— Не могу, — почти вскрикнула я, и несколько человек взглянули на меня.

Нет, ни за что больше я не лягу на этот стол. Я дала себе слово, что это в последний раз. Да и сколько же можно делать это, не испытывая чувства вины? Раз? Два? Три? Или четыре? Не пришло ли время, Зора, наконец повзрослеть и взять на себя ответственность за все это?

— Зора Бэнкс, — вызвали меня.

Я вздрогнула, сердце у меня заколотилось, и даже не помню, как я очутилась в небольшой комнате, выкрашенной в бежевый цвет. За столом сидела молодая блондинка вся в белом; в руке у нее было что-то вроде секундомера.

— Присаживайтесь.

Я села и огляделась. На стенах висели картинки с изображениями человеческого зародыша на разных стадиях развития в утробе матери.

— Как вы себя чувствуете? — спросила меня женщина.

— Неуверенно.

— Надеюсь, у меня хорошая новость для вас, — сказала она, повернув стрелку на своем приборе. — Ваш ребенок, если вы решите оставить его, должен родиться на Новый год.

Родиться. Родиться. Ваш ребенок должен родиться. Я не могла вымолвить ни слова, хотя крепилась изо всех сил, чтобы не разреветься. Врач посмотрела на меня с доброй улыбкой и положила свою руку на мою.

— Вас это не очень обрадовало?

— Вы сказали, мой ребенок должен родиться на Новый год?

— Судя по анализам, вы на шестой неделе, значит, разрешитесь первого января.

День разрешения. День избавления. Избавьте меня! Шесть недель беременности. Чьей? Моей. Так значит, все так и есть. Я беременна уже шесть недель. Это ребенок Фрэнклина.

— Вам нужно подумать?

Со мной происходило что-то необъяснимое. На душе становилось все легче и легче, словно с меня свалилась невыносимая тяжесть. И вдруг все стало просто и ясно: я ношу под сердцем ребенка от человека, которого люблю; пришло, наконец, время решиться на это, и каков бы ни был исход, я так и сделаю. Глядя на изображения зародышей на стенах, я подумала, как выглядит мой. Да, я хочу ребенка. Впервые за долгое-долгое время я ощутила со всей непреложностью, что собираюсь довести все это до конца.

— Мисс Бэнкс, с вами все в порядке? Вам нужно подумать?

— Нет, — откликнулась я и неожиданно улыбнулась.

Я встала и посмотрела ей в глаза.

— О, да вы улыбаетесь! — воскликнула блондинка.

— Похоже, я стану матерью, — сказала я.

Я шла довольно долго, прежде чем сообразила, что куда-то иду. Итак, я решила дать человеку жизнь. Я! Вся моя жизнь в корне менялась от этого решения. Остановившись на углу Сорок восьмой и Мэдисон, я зашла в японский ресторанчик и слопала суси по двадцать долларов. В конце концов, не так уж мало женщин имеют детей и все же поют, подумала я. Папа будет вне себя от счастья, если мы с Фрэнклином поженимся. Я выйду замуж. Расплачивалась я с таким чувством, будто вдохнула веселящий газ.

Когда я вышла на улицу, зелень показалась мне гораздо ярче и привлекательнее. Я ощущала нежный запах деревьев, на тротуаре вспыхивали алмазы, все прохожие улыбались мне, словно догадываясь, что я, Зора Бэнкс, стану матерью. Придя домой, я тут же позвонила своему психоневрологу и сказала, что беременна и уже четыре года не принимаю таблетки. О тех нескольких, что я приняла недавно, я умолчала, полагая, что это не имеет значения: взяв последнюю, я заметила, что срок годности истек год назад. Я добавила, что у меня был всего один приступ после того, как я выпила немного виски. Врач сказал, что ничего нельзя предвидеть и лучше уж мне начать принимать их, так, мол, будет надежнее. Вот еще, подумала я. Без этих мерзких фенобарбиталов, которые попадут в кровь моего младенца, шансов нормально выходить и родить его гораздо больше. Так что увольте. Он посоветовал также, чтобы во время беременности я регулярно следила за давлением. Это я обещала.

День тянулся невыносимо медленно. Ради Бога, Фрэнклин, обойдись сегодня без сверхурочных! Он вернулся очень рано — ровно в четыре.

— Привет, — бросил он.

— Привет, — отозвалась я и широко ему улыбнулась.

Он тоже улыбнулся, и его ямочки отчетливо обозначились на щеках. Не произнеся ни слова, он подошел ко мне, положил руку на мой живот и стал водить по нему ладонью. Потом обнял меня и прижал к себе. Своими теплыми губами Фрэнклин прижался к моей щеке, затем отступил и погладил меня по волосам. Слезы стояли в его глазах, но он не плакал. Склонив голову, он коснулся губами моего уха.

— Спасибо, — прошептал он, — спасибо.

18

Зора толстеет на глазах и становится ленивой. От этого аж тошно. Как ни посмотришь на нее, она стоит перед зеркалом, задрав блузку, и рассматривает свой живот. Честно говоря, она чересчур уж серьезно относится к этому. А титьки у нее стали еще полнее, только она не дает мне к ним и пальцем притронуться. А уж о том, чтобы поиграть с ней, и речи нет, мне приходится это вымаливать: то она слишком устала, чтоб помогать мне, то говорит, что ничего вообще не чувствует. Слава Богу, что эта канитель длится девять месяцев, а не больше; а нам предстоит еще пять.