Дела житейские

С крыши то и дело падали сосульки. Ну и времечко! Не хочется мне делать этот столик из сосны, но ничего лучше у меня нет, экая жалость! Больше всего я люблю вишню. А может, плюнуть на все и купить настоящий орех или дуб. Зора все время упрекает меня за прижимистость.

Я поднялся, чтобы помешать бобы; в этот момент зазвонил телефон. Странно, в это время дня никто не звонит, да и Зоры еще нет. Оказалось, что это Джимми.

— Привет, старик, что случилось?

— Я попал в передрягу, Фрэнки.

— В какую?

— Тюряга. Ты один, старик, с телефоном, и надеюсь, не откажешься меня выручить. Я могу на тебя рассчитывать, Фрэнки?

— Сколько надо?

— Две с половиной сотни.

— Черт побери! У меня на руках таких денег нет, а Зора еще не пришла.

— Мне тогда не выкрутиться, старина.

— Слушай, дай мне время до утра, я постараюсь тебе помочь.

— Фрэнки, ты настоящий друг. Все это — чистая чушь. Меня обвиняют в том, что я пришил какого-то пуэрториканца, которого я и знать не знаю. В общем, расскажу все, когда увидимся утром. Я в Бруклине, в „Адамсе", — тебе это местечко знакомо.

— Еще бы! Ну, до завтра.

Не успел я положить трубку, опять раздался звонок. Я только начал прикидывать, как бы подъехать к Зоре насчет двухсот пятидесяти баксов: сказать ей все как есть или что-нибудь наплести. Я снял трубку.

— Фрэнки?

— Кендрикс?

— Да, старина, это я. Не спрашиваю тебя, где ты работаешь; будь у меня завтра ровно в семь. У нас забито шестнадцать мест по договору с властями. Я не звонил, пока все не определилось.

— Приятель, последние несколько месяцев я отмораживал яйца на самой паршивой работе и только-только нашел сносную. Ради Бога, Кендрикс, не втягивай меня ни во что сомнительное.

— Сколько ты сейчас выколачиваешь?

— Восемь с половиной.

— Слушай, Фрэнки, здесь кое-что переменилось за последнее время. Мы на этих парней так давили, что на сей раз они сами нас вызывают. Я обещал привести шестнадцать толковых парней, так что одно могу тебе сказать: кто смел, тот и съел.

— Это профсоюз или нет?

— Та сторона дала мне слово, что если мои люди явятся вовремя, без дураков, и докажут, что умеют работать, не пройдет и месяца, как корочки будут у вас на руках. Значит, до утра, старина?

— Подожди. Ты же мне не сказал, что это за работа.

— Знаешь здание старого театра „Метро"?

— Да.

— Там все уже снесли и завтра начинают заливать фундамент под новые офисы Транзитного управления.

— Без трепа?

— Конечно.

— Буду!

Не успел я перевести дух, как снова зазвонил телефон. Что за черт! Надо было изучить свой гороскоп на сегодня, может, я и был бы во всеоружии. А так с катушек слететь можно.

— Да! — рявкнул я, надеясь, что на том конце бросят трубку.

— Фрэнклин, это я, Дарлин.

— Вот так сюрприз, сестричка! Как жизнь?

— Да не слишком.

— Что-нибудь случилось?

— Я в больнице.

— В больнице? Где? В чем дело? Что с тобой? Ты в порядке?

— Да, все в порядке. У меня сотрясение мозга. Я нечаянно свалилась с платформы в метро. Представляешь? Слава Богу, поезда не было, но я здорово приложилась. Вот и попала в „Коламбиа Пресвитериан" на несколько дней.

— Свалилась с платформы в метро?

— Каблук за что-то зацепился, я так и не поняла.

— Маме и папе звонила?

— Да нет, и ты, ради Бога, не вздумай звонить. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, кроме тебя.

— Ну вообще-то ты как, в порядке?

— Ну, как сказать. Они хотят меня обследовать.

— Зачем? У тебя же только сотрясение. Что за обследование?

Дарлин молчала.

— Дарлин?

— Психологическое.

— Психологическое?

— Ну ты же слышал, Фрэнклин. Они хотят убедиться, что я не прыгнула.

— Прыгнула? Так они считают, что ты пыталась это сделать? А как на самом деле, Дарлин?

— Я же сказала, что случайно. Можешь не верить, мне все равно. Я устала. Я просто хотела, чтоб ты знал на всякий случай, где я. Не вздумай, Боже упаси, навещать меня. Все уже нормально.

Дарлин повесила трубку прежде, чем я успел ей ответить. Я не поверил Дарлин. Неужели она считает меня дураком, способным проглотить такую чушь? Значит, снова попыталась. Но почему? Все вроде было не так уж страшно, насколько я знаю. Мне необходимо понять, из-за чего она все же сиганула с платформы?

Меня тошнит от больниц. У меня нет ни капли доверия к врачам, а пуще всего к сестрам. Твоя жизнь зависит от этих сволочей. А кому не известно, что среди них полно расистов — да почитайте „Пост".

Разузнав, в какой палате Дарлин, я отправился туда. С цветов, которые я купил ей, капала вода на мои ботинки. Я даже не представлял себе, что ей скажу, но очень хотел поддержать ее. Пусть знает, что в какую бы передрягу она ни попала, я с ней. Боюсь, все в это и упирается, отсюда и беды Дарлин — сестричка чертовски одинока. Жизнь действительно сущий ад, когда ты один как перст и не с кем даже парой слов перекинуться.

Выглядела Дарлин — хуже некуда. Она сидела на кровати, ее африканские косички сбились, а белки глаз потемнели. Лицо так оплыло, будто ее здорово отделали. Дарлин смотрела „Семейные узы" и не выказала удивления, увидев меня.

— Возьми, — протянул я ей букет. Потом наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Фрэнклин, я же просила тебя не приезжать.

— Ну ладно, хоть сделай вид, что до смерти рада меня видеть.

— Я рада тебя видеть. — Дарлин попыталась улыбнуться. — Спасибо за цветы.

Я подвинул стул и сел около нее. Дарлин поджала ноги, но они у нее были такие длинные, что все равно упирались в спинку кровати. Кто знает, может, то, что она почти метр восемьдесят, отпугивает мужиков, и они не знают, как к ней подъехать. Да нет. Главное, конечно, не в этом, а в ее позиции. А она враждебная. Ну ладно, я пришел не для того, чтобы измерять длину ее ног.

— Ну, так как там у тебя? — начал я.

— Да ничего.

— Дарлин, милая, я же не посторонний. Мне-то можно сказать, что к чему. Почему ты молчишь?

— Да я же все сказала, Фрэнклин.

Подвинув стул поближе к ней, я продолжал:

— Дарлин, когда тебе тошно, лучше с кем-нибудь поделиться, чтобы тебя не разорвало ко всем чертям. Поверь, не стоит это утаивать — скажи мне, и тебе станет легче.

В глазах у Дарлин появились слезы; по крайней мере, хоть какое-то проявление жизни.

— Ну попробуй рассказать мне.

— Я пытаюсь.

Я подумал, что лучше на нее не давить; хоть здесь и нельзя было курить, я не удержался. Дарлин положила руки на колени, села прямее, уставившись перед собой, а затем посмотрела на меня.

— Ты всегда видишь меня насквозь, Фрэнклин. — Она тяжело вздохнула, то ли сосредоточенно о чем-то думая, то ли пытаясь собраться с мыслями. — Я просто ума не приложу, как быть дальше. У меня какая-то путаница в голове. Не знаю, с чего и начать.

— Да ты не волнуйся, сестренка.

Дарлин взяла со столика бумажную салфетку, вытерла глаза и высморкалась, но я видел, что она с трудом сдерживает слезы.

— Я дико устала, Фрэнклин. Разве ты никогда не чувствовал усталости?

— Бывало, но не настолько, чтоб я хотел умереть. По правде говоря, жизнь — тяжелая штука, но понимаешь, на пять невезений бывает одна удача, и она все перевешивает. Если ты способна пошевелить мозгами, то сразу увидишь, что выход есть: только приоткрой дверь и окажешься на воле. Ты меня понимаешь?

— О, Фрэнклин, это так наивно, что вызывает только смех. Может, ты начал заниматься с Зорой медитацией?

— Да брось ты, — оборвал ее я и тут же спохватился: — Извини, ради Бога.

— Сколько, по-твоему, мне лет?

— Тридцать один.

— Ну и что я сделала за все эти годы?

Интересно, какой ответ хотела бы услышать Дарлин?

— Ничего я не сделала, — сказала она, пока я пытался придумать хоть что-то путное.

— Ты прекрасно знаешь, что все это — чушь.