Дела житейские

— Что в этих коробках? А где ваш стереопроигрыватель? Уверен, что он у вас есть, раз вы певица.

— В основном здесь книги. Стерео есть; Эли соберет его потом.

— Должно быть, он и вправду хороший приятель.

— Да.

— Знаете что? Я, конечно, в ваши дела не лезу, но мне сегодня все равно нечего делать, так я мог бы вам помочь. У вас, я смотрю, книжные полки.

— Для них нужны болты. Спасибо за предложение, но Эли сделает все бесплатно.

— А я разве говорил о деньгах?

— Вы говорили, что не работаете задарма.

— Но, если помните, я сказал, что иногда могу позволить себе сделать даме любезность.

— А вам не кажется, что вы слишком увлеклись этим?

— Может, и так. А у вас есть инструменты — ну, дрель, отвертка, молоток?

— Нет.

— Так я и знал.

— Вы всегда так навязчивы?

Я только посмотрел на нее и ухмыльнулся. Это я-то навязчив! Да это вообще не в моем духе. Женщины обычно сами ко мне приходят. Но с этой все было как-то шиворот-навыворот. Что-то в ней возбуждало мое любопытство. Мне хотелось узнать, откуда она. Что делает в Бруклине. Есть ли у нее мужчина. А если есть, то где он, черт побери? Почему не помогает ей? Да ясно, нет у нее никого. Иначе какого хрена она первую ночь провела одна? Но мне-то что до всего этого? Одно я хотел бы знать: в самом деле она поет или просто треплется? Бабы есть бабы. Они тебе что хочешь наговорят, лишь бы произвести впечатление. Но с Зорой это как-то не вязалось. Вряд ли она интересуется, что я о ней думаю. И мне это даже нравилось. К тому же я впервые встретил женщину самостоятельную, которая ни на ком не висит. Да из-за одного этого она мне понравилась. Мы могли бы стать друзьями, если бы это, конечно, не ломало моих планов. Но я же говорил, что женщина не может быть другом. Она либо твоя баба, либо никто тебе.

Она принесла кофе в отличной керамической чашке. Что правда, то правда, вкус у нее есть. Я это понял по тем пожиткам, что перетаскивал сюда. У нее есть настоящие произведения искусства, а не потертые старые плакаты, которые обычно висят на стенах у баб, если у них вообще что-нибудь висит. И насчет кофе она права.

Кофе что надо!

— Послушайте, мне скоро на работу, — сказала она.

— Что за работа? Вы же вроде певица.

— Я действительно пою, но жить на это пока не могу. Я преподаю музыку в 189-й школе.

— То есть вы учительница младших классов средней школы?

— Вот именно. А сейчас мне надо принять душ. Так что спасибо за кофе и за готовность помочь. Вам пора идти. Пожалуйста.

— Я еще не допил кофе.

Я хотел как-нибудь расшевелить ее, убедиться, что ей хочется меня задержать. Может, так оно и есть, как знать. Иначе с чего бы она впустила меня в такую рань? Я проверял ее выдержку, и, надо сказать, пока она не сломалась. Она вела себя так, будто ей все без разницы, и в этом что-то было. Скорей всего, ей досадно, что я ее застал врасплох, без всякого марафета. А по мне, в этом тоже кайф.

— А когда вы домой приходите?

— Вам-то что?

— Я же предложил вам помочь распаковать эти коробки, чтоб вы здесь могли передвигаться и посидеть, наконец, на этом шикарном диване.

Она уставилась на меня, но потом взгляд ее стал мягче.

— Я соврала, — выдавила она.

— Наконец! Первая женщина, которая признается в этом!

— Вы меня простите?

— Пустое. А что вы не то сказали?

— Я в самом деле преподаю, но не в летней школе.

— Слушайте, я вовсе не хочу, чтобы вы думали, будто я из себя крутого мужика корчу или что-то в этом роде. Я правда хочу вам помочь. Неужели такие женщины, как вы, не могут спокойно принять от мужчины помощь?

Она снова на меня как-то странно посмотрела:

— Что значит „такие женщины, как вы"?

— Ну, наверное, независимые, что ли.

И тут она улыбнулась, а во мне аж все перевернулось: такая это была улыбка. Закачаешься?

— У меня куча дел в Манхэттене, но к шести я буду дома.

— Я приду.

— Ну, раз уж мы все обсудили, может, вы все же уйдете? Мне надо принять душ.

Я рассмеялся:

— Разве вам не нужно потереть спинку?

Она снова выкатила на меня свои карие глазищи, но я-то чувствовал, что сунься я в ванную, она бы меня не прогнала. А будь мы тиграми, мы не играли бы в эту идиотскую игру.

— Пожалуйста, не обижайтесь, это я так ляпнул. Спасибо за кофе. Удачи вам. До скорого свидания!

День тянулся жутко долго. Два часа я провел в спортивном зале: качал мышцы, поиграл немного в гандбол, попарился, малость вздремнул; потом пошел домой и начал столярничать. Я разглядывал здоровенный пень, который притащил несколько недель назад, чтобы сделать из него столик. Я уже ошкурил его, он был сухой, хоть сейчас приступай; минут двадцать я рассматривал его поверхность — гладкую-прегладкую, совсем как ее кожа. Но никак я не мог сосредоточиться: Зора не выходила из головы. Плохи твои дела, Фрэнклин. Опять ищешь приключений! Как кобель почуял сучку, и хвост по ветру. Но на этот раз я чувствовал, что дело здесь не только в течке. Было в этой женщине что-то притягательное, правильное, что ли, и это пугало меня. Вот так, бывало, я и попадал на рельсы; не шевельнешь ни рукой, ни ногой, а на тебя уже мчится грохочущий состав. Все повторяется. Боже упаси! Только не сейчас! Впрочем, она учительница и считает небось, что я ей неровня. Но главное, черт побери, Зора — даже не знаю ее фамилии — совершенно не вписывается в мои планы на будущее. Хватит! Да и живет она слишком близко, чтобы крутить с ней любовь. Да провались она пропадом! Пусть этот ее Эли, или как там его, помогает ей обустраиваться на новом месте, раз уж он такой распрекрасный приятель.

Я вышел на лестницу, решив развеяться и глотнуть свежего воздуха. На крыльце сидел Лаки, и вид у него был грустный.

— Что случилось, старина? — спросил я, хотя и сам все отлично знал.

— Эта кобыла Леди Либра пришла четвертой из пяти.

— И сколько?

— Даже говорить не хочу, приятель, — пробормотал Лаки, махнув рукой.

Я бы не удивился, узнав, что он обчищает своих стариков в богадельне. Я по пальцам могу сосчитать дни, когда он выигрывал. Мне опротивело сидеть с ним и смотреть, как он предается унынию, и я поднялся к себе и открыл пиво. Здесь было хорошо и прохладно. Прошлой зимой я ремонтировал одну контору, так там решили избавиться от старых кондиционеров, и я приволок пару домой. Второй по сей день валяется в моей кладовке. Все со смеху умирали, когда я пытался продать его.

Я врубил ящик, скинул промокшую от пота одежду и бросил ее посреди комнаты. Взяв „Дейли ньюс", я протащил ящик через холл и поставил его в ванной. Сукин сын, с которым я делю квартиру, протянул в ванной веревку и всю дорогу вешает на нее свои шмотки. Я их постоянно срываю. Этот засранец изводит мою туалетную бумагу и мыло, а на ночь сует свою вонючую челюсть в стакан с водой. Тысячу раз я материл его за это, но он калека, и врезать ему я не могу. Теперь я все свое барахло держу в комнате. С этим дерьмом приходится мириться, раз уж ты живешь в общаге.

Пот так и струился с меня. Я потянул воздух носом. Прямо скажем, от меня пахло не розами. Я забыл опрыскаться дезодорантом после спортзала. Бросив газету на пол, я залез под душ и тщательно намылился „Лайфбай". Сегодня, как никогда, я хотел быть абсолютно чистым. Из ящика донесся шум, и я вылез из ванны, чтобы найти нужную станцию. Когда-нибудь я доиграюсь, и меня убьет током. Послышался голос доктора Руфи. Иногда мне нравится слушать ее радиошоу, но сейчас от разговоров о том, как надо любить, у меня уши вянули. Я без нее знаю, как удовлетворить женщину; поэтому я перескочил на другую программу и прибавил звука. Исполняли отрывок „Рабочий" из нового альбома Ашфорда и Симсона „Уличная опера". Это лучшая сторона. Музыка у них что надо, и Валери поет не слабо.

Я кончил мыться, ополоснулся, замотал полотенце на бедрах, взял ящик и газету, пошел в свою комнату и мокрым бросился на кровать; у меня такая привычка: обсыхать, не вытираясь. Вырубив приемник, я включил телевизор и тут заметил, что у меня грязь под ногтями. Я потянулся к туалетному столику и достал пилочку для ногтей. Только час дня. Что за черт!