Пациент скорее жив

Раздумывая, стоит ли входить в дом, я заметила, что к чугунной ограде приближается мужчина в футболке и потертых джинсах, в котором тут же узнала Раби, домоправителя Лицкявичуса. Бежать, кажется, было уже поздно.

– Аа! – с непонятной для меня радостью в голосе протянул он, распахивая ворота. – Красивый женщин из больница! Как раз в хороший время – праздник у доктор, народ много!

– Да, я уже заметила, – пробормотала я, проходя в ворота.

В мой первый визит сюда Раби кормил меня восточными сладостями. Мне понравился этот веселый таджик, который, несмотря на то что работал на Лицкявичуса, позволял себе гораздо больше, чем в подобных случаях могут позволить себе служащие.

– А что за праздник? – поинтересовалась я.

– Хозяин пятьдесят год исполнился, вот как.

– Ух ты! – выдохнула я и затравленно оглянулась на ограду. Такая дата предполагала наличие у меня подарка, которого не было и в помине. Более того, вламываться на празднование юбилея с той целью, какую я себе поставила, казалось в высшей степени невежливым, если не сказать грубым.

– Может, я лучше… – забормотала я.

– Хозяин будет рада! – во весь рот улыбнулся Раби, слегка подталкивая меня в сторону дома. – Давайдавай, ходи!

И я пошла, чувствуя себя полной идиоткой. Нет, воистину, сюрпризы – не мой конек. Надо было позвонить и договориться о встрече.

Как только Раби распахнул передо мной дверь, мне под ноги кинулся огромный мраморный дог, знакомый по первому визиту. Я уже знала, что пес безобиден, и потрепала его по холке. В большом холле, являвшемся одновременно гостиной, раздавались громкие веселые голоса и звон бокалов. Я обернулась, ища глазами Раби, но тот чудесным образом испарился, и я поняла, что осталась совершенно одна посреди чужого праздника. Невозможно представить себе более неудобной ситуации!

Пока я в нерешительности мялась в прихожей, из маленького помещения справа от лестницы на второй этаж вышел молодой мужчина, тяжело опирающийся на трость. Он был довольно высок и сложен, как тяжелоатлет, – с мощной шеей и буграми мышц, заметными даже под формой военного медика. В то же время лицо его, немного мальчишеское, производило приятное впечатление – словно перед вами огромных размеров ребенок. Темные, коротко постриженные волосы мужчины слегка топорщились на макушке, а карие глаза с любопытством меня разглядывали.

– Здравствуйте! – сказал он, делая шаг в моем направлении. – Вы – тоже гостья Андрея Эдуардовича?

– Ээ… похоже, что так, – ответила я. – Меня зовут Агния.

– Я – Никита, – обезоруживающе улыбнулся мужчина. – Приятно познакомиться.

Мой взгляд упал на его широкую грудь, украшенную несколькими орденами или медалями – я особенно в них не разбираюсь.

– А чего в коридоре стоите? – поинтересовался Никита.

– Да я тут… в общем…

И в тот момент в арке, отделяющей прихожую от холла, где происходило веселье, нарисовалась высокая, сухопарая фигура Лицкявичуса. Как и Никита, он был облачен в военную форму и с таким «иконостасом» на груди, что у меня непроизвольно расширились глаза – по сравнению с этим несколько наград на мундире Никиты выглядели бледновато.

– Аа, Агния! – усмехнулся глава ОМР. – Я вас ждал.

– Ждали? – не поверила я. – Откуда вы знали, что я приеду?

– Ну… – Андрей Эдуардович вздохнул, одергивая мундир, словно обнаружив на нем незаметные обычному человеческому взгляду складки. – Вы дама непредсказуемая, а потому нетрудно было предположить, что решите сделать мне… как бы помягче выразиться… сюрприз.

Никита только крутил головой, переводя взгляд с меня на Лицкявичуса и обратно.

– Может, мы всетаки пройдем в комнату? – предложил он неуверенно.

– Нет, – быстро ответила я, пятясь к двери, – я, пожалуй, пойду.

– Нет уж, вы, пожалуйста, останьтесь! – передразнивая мой тон, возразил Лицкявичус. – Иначе Никита подумает, что я плохой хозяин.

– Но я… У меня нет подарка! – выдала я глупейшую причину для ухода с праздника.

– Одно ваше присутствие, Агния, – уже подарок. Правда, Ник?

В голосе Андрея Эдуардовича, как обычно, звучал сарказм, и бедный Никита тяжело сглотнул, не понимая, что ему следует отвечать.

– Прошу! – сделал широкий жест рукой Лицкявичус, и я поняла, что у меня нет выхода.

Войдя в ярко освещенную гостиную, я на мгновение ослепла – от света, сияния хрусталя на большом овальном столе, но самое главное, от блеска орденов и медалей на мундирах присутствующих. Самое ужасное, я сразу поняла, что являюсь единственнойженщиной среди всех этих потрясающе красивых в своей военной форме офицеров! Возраст их варьировался, по моим прикидкам, от тридцати до шестидесяти. Я почувствовала себя очень нехорошо: все они при параде, начищенные до блеска, а я – в джинсах и футболке, как будто собралась по грибы… Господи, ну почему мужикам так идет форма? И почему у нас, баб, так кружится голова, стоит нам увидеть погоны?

Разумеется, все тоже заметили мою принадлежность к противоположному полу, и глаза мужчин в зале устремились на меня. В некоторых взглядах я прочла удивление, и таких, надо сказать, было большинство. В других – одобрение, подозрение и… понимание?

– Андрюша! – воскликнул пожилой полковник (или подполковник?), разведя руки, в одной из которых держал бокал, а в другой бутылку с шампанским. – А ты говорил – будут только мальчики. Но это даже к лучшему: без дам, знаете ли, милая барышня, както скучно!

– Ты нас не представишь? – спросил более молодой офицер с «боцманской» бородой.

Лицкявичус спокойно представил меня обществу, а мне оставалось лишь надеяться, что я выгляжу достойно и не краснею, хотя щеки мои горели.

– Присоединяйтесь, Агния, – мягко предложил Никита. Судя по всему, парень решил взять надо мной шефство, видя напряжение между мной и хозяином дома. Он взял со стола бокал и буквально вложил его мне в руку.

– Конечно, присоединяйтесь, – кивнул Лицкявичус. И, наклонившись к моему уху, шепнул: – Раз пришли, держите фасон, мадам!

Он говорил со мной, как строгий, но снисходительный отец мог бы разговаривать с непослушной дочерью.

По прошествии времени ко мне пришло понимание того, что я давно не проводила время так хорошо, как на празднике, на который меня никто не приглашал. Мужчины на удивление быстро привыкли к моему присутствию и вели себя совершенно естественно. Они шутили, смеялись, а потом разговор плавно перетек на военные темы. Заговорили об Афганистане, где, очевидно, довелось служить самым старшим из присутствующих, о Южном Йемене, о Чечне и совсем еще недавних событиях в Южной Осетии. Меня захватили их рассказы, и я вся обратилась в слух. Так странно казалось слышать «живые» истории о том, что я знала лишь по документальным фильмам и некоторым книгам, принадлежащим отцу, обожавшему военные мемуары. Эти люди являлись не просто очевидцами, но и участниками военных действий. Насколько я поняла, большинство из гостей Лицкявичуса принадлежали к братии военврачей, но были и люди из спецназа, парашютнодесантных и мотострелковых войск. Почти любой тост, произносимый за столом, начинался со слов, обращенных к Лицкявичусу: «А помнишь…»

– А помнишь, Андрюха, – сказал «боцман», – как ты мне фурункул вырезал?

– Да как не помнить, Денис! – усмехнулся Лицкявичус. – Ты был так пьян, что не чувствовал боли, а я все боялся, что в самый ответственный момент ты задергаешься, и я отрежу тебе нос к чертовой матери.

– А я заснул прямо на операционном столе! – подхватил Денис.

Наконец пришла очередь Никиты. Он тяжело поднялся и взял в руки бокал.

– Давай, малыш! – подбодрил его один из старших офицеров. – Скажи стишок! Или спой.

– Спою, – улыбнулся Никита. – Обязательно спою, но попозже. А сейчас я хочу выпить за замечательного человека, которого мне выпала честь знать.

Я заметила, что Лицкявичус отвел глаза в сторону, словно не хотел слышать того, что собирался произнести Никита.

– И я хочу сказать, – продолжал парень, словно не замечая реакции юбиляра, – что прекрасно помню: только благодаря дяде Андрею я остался при двух своих ногах!