Страница 10 из 12
Прямо мне под ноги из кабинета старшей медсестры, как испуганная птица из стога с сеном, выпорхнула молоденькая девушка. Ее волосы были растрепаны, а глаза расширены и полны слез.
Господи, куда я попала?!
Осторожно постучав в открытую створку, я услышала:
– Кто там еще?
И вошла, приняв вопрос за приглашение. За столом сидела худая – ну, просто оченьхудая – женщина с изможденным лицом, хранившим, однако, следы былой красоты. Поздоровавшись, я представилась.
– Аа, новенькая? – протянула старшая медсестра, оглядев меня с головы до ног. – Ну проходи, проходи. Садись.
Положение медсестры мгновенно принижает тебя в глазах медицинского персонала любого уровня. К тебе никто не обращается на «вы», а сразу «тыкает», независимо от возраста. Что ж, придется привыкать! Шилов любит говаривать, что в буддийских монастырях унижение – первый шаг к просветлению: если ты прошел через унижение и пренебрежение, научившись стойко сносить их, то, следовательно, готов к перерождению. Посмотрим…
– Слава Богу, прислали хоть одну нормальную, а не финтифлюшку какую, – одобрительно продолжала старшая медсестра. – Ну а теперь колись, что привело тебя к нам?
– В смысле? – переспросила я.
– Да ладно, не ломайся! В нашу больничку просто так не приходят – видать, в другие не взяли. Молодежьто понятно: они с полгодика тут посидят, знакомства нужные заведут и сваливают, подыскав местечко получше. Но ты – не из их числа. Так что же привело взрослую женщину в наше заведение, куда нормальные люди не забредают?
Я лихорадочно обдумывала ответ. Лицкявичус сказал, что меня могут проверить, но старшая медсестра, похоже, была не в курсе моего послужного списка. Вернее, послужного списка Анны Евстафьевой.
– Видите ли… – пробормотала я, – мне пришлось… переехать. Совсем недавно.
– Да? – подняла тонко выщипанные брови моя собеседница. – Чего так?
– После развода.
– Так ты разведенка, значит?
Мне показалось, что на бледном лице промелькнуло выражение сочувствия.
– Муж… квартиру отсудил, – продолжила я, вспоминая «легенду», состряпанную Лицкявичусом, – и теперь мне снимать жилье приходится, а ваша больница оказалась под боком. Вот и вся история.
– Понятно, – кивнула старшая. – Знакомо до боли: все мужики сволочи! Меня зовут Марина Леонидовна Звонарева, но ты можешь называть меня Мариной. Ведь мы, кажется, одного возраста?
Я едва не поперхнулась. На мой взгляд, старшей медсестре никак не дашь меньше полтинника, но спорить я с ней не стала – это могло стать плохим началом взаимоотношений с непосредственным начальством.
– Понимаешь, – доверительно продолжала Звонарева, – присылают мне одних девчонок зеленых. Мало того что они никакой работе серьезной не обучены, так еще и нос воротят от некоторых обязанностей. Нянечек у нас катастрофически не хватает – как, впрочем, и сестер, – но это проблема повсеместная. А отделението тяжелое, лежачих много, после инсультов опять же. А девочкиприпевочки отказываются судно вынести или там белье сменить – не их, мол, обязанность! А кто, спрашивается, всем этим заниматься будет? Пациент у нас не денежный, сама понимаешь, – старики да старухи в основном, поэтому, чтобы «ручку позолотили», не светит. В других больницах за каждый укольчик полста рубчиков выкладывают, а за дополнительные услуги – и вообще приличные деньги, а тут… Вот потомуто никто и не задерживается здесь надолго! Ну, если палате, так сказать, повезет, попадется один молодой да относительно здоровый пациент, тот и поможет немного – сестру позовет, обед принесет да посуду вымоет. А так… Кстати, ты в курсе, что у нас с графиком творится?
Я покачала головой.
– Вообщето смена, как везде, – сутки через трое, но изза того, что сестричек не хватает, часто приходится выходить каждые двое суток, а то и через сутки. Ты как насчет этого?
– Да нормально, – пожала я плечами. – Лишние деньги мне не помешают.
– Вот и отлично! – радостно потерла руки старшая медсестра. – Надо бы нам поближе познакомиться, так сказать, в неформальной обстановке. Часиков в семь, скажем. Тут есть неплохой бар неподалеку…
– Да как же я с постато уйду?
– Не боись! – тряхнула головой Марина. – В это время все обычно тихо, а я тебя прикрою, попрошу Полину со второго поста присмотреть за твоими. Авось ничего за часокдругой не случится. Лады?
– Лады.
С одной стороны, мне казалось странным выпивать с малознакомой женщиной, которую лишь сегодня встретила. С другой – такое неформальное общение может дать шанс завести со Звонаревой некое подобие дружбы. Вдруг она сможет рассказать коечто интересное, что продвинет меня на пути выяснения правды об этом странном и, пожалуй, даже зловещем местечке?
Если до сего дня я считала свою работу тяжелой, то теперь готова была взять свои слова назад: никогда раньше мне не доводилось так убегаться! Звонарева не врала, и молодые медсестры действительно пренебрегали многими из своих обязанностей. Я оказалась самой старшей по возрасту, да к тому же новенькой, а потому они преспокойно свалили на меня большую часть неприятной работы.
Отделение было забито до невозможности. Люди лежали не только в палатах на дополнительных койках, но и вдоль стен коридора. Наверное, сказывалась жара. В такое время гипертоники особенно подвержены обострению болезни, вот и оказались в клинике. Самые тяжелые, к счастью, находились в палатах, но ухаживать за ними было практически некому. Те, у кого имелись родственники, чувствовали себя болееменее сносно. Дочери и сыновья приходили порой по два раза в день, доставляли лекарства, которых не хватало, выносили судно и мыли больных. Но чаще всего они просто совали в ладошку работнице больницы сложенную купюру, и та с тяжелым вздохом приступала к своим непосредственным обязанностям, за которые государство, конечно, платит деньги, но слишком уж маленькие, чтобы радеть за свое место.
Мне пришлось тряхнуть стариной, делая многочисленные инъекции внутримышечно и внутривенно, вынося «утки» за лежачими и бегая с поручениями врачей к Марине и в другие отделения. Когда не хватало лекарств, приходилось, по выражению одного из ординаторов, «побираться у собратьев по несчастью» – так он называл коллег из других отделений. В общем, к концу дня я уже пребывала в полной уверенности, что медсестрам должны платить не меньше, чем шахтерам.
Гдето после обеда я познакомилась с заведующей отделением Власовой. Хотя, пожалуй, знакомством это и назвать нельзя: толстая, загородившая почти половину коридора тетка лет пятидесяти с гаком оглядела меня орлиным взглядом, хмыкнула – то ли презрительно, то ли одобрительно, – спросила, как зовут, и удалилась. Самое большое впечатление на меня произвело невероятное количество золотых браслетов и колец, которыми Власова украшала свои сарделькоподобные пальцы и запястья.
День заканчивался – к счастью! – и я в последний раз обходила палаты, разнося вечернюю дозу таблеток. Обегав за прошедшее время практически все отделение, я пришла к выводу, что пропавших пенсионеров из списка Лицкявичуса здесь нет. С одной стороны, это несколько разочаровывало, но с другой – у меня появилась счастливая мысль: а вдруг в Светлогорке не все так плохо, как мы ожидали? Правда, я побывала далеко не во всех отделениях – кто сказал, что исчезнувшие люди должны находиться именно в неврологии? Лицкявичус в разговоре со мной предположил, что старики и старушки, скорее всего, попадают в три основных отделения – кардиологии, неврологии и терапии. Итак, неврологию, значит, можно исключить?
Входя в палату под номером 8, я услышала приглушенный смех и разговоры.
– И вот врач говорит: «Заходите, больная, раздевайтесь… Ой, погодитепогодите, я хоть музыку включу, что ли!» – вещал мужчина в белом халате, сидящий спиной к дверям на одной из коек.
Старушки зашлись от хохота, и я предположила, что они так развлекаются уже как минимум минут десять.
– Ой, Анечка пришла! – заметила меня одна из них, уже успевшая запомнить мое имя. – А нас тут Антоша веселит…