Страница 15 из 44
Над хлебом и зрелищем
Но с жильем актрисе, можно сказать, опять не повезло. Раневская жаловалась подруге по телефону: «Получила новую квартиру (в высотке на Котельнической набережной. — Ред.). Отопление не работает. В туалете холод. Сижу на унитазе, как орел во льдах». Но это была вполне решаемая сантехническая проблема. Беда была в том, что окна расположенной на втором этаже квартиры Фаины Георгиевны выходили в каменный внутренний двор. А там располагался выход из популярного кинотеатра «Иллюзион» и место, где разгружали хлебные фургоны для здешней булочной-кондитерской. Ранним утром грузчики жутко матерились и шумели, не давая спать. Поздним вечером громко топала и хохотала публика, расходясь после последнего сеанса из «Иллюзиона». Но мало того — дни напролет с детской площадки под ее окнами доносился гомон и смех играющей и веселящейся ребятни.
— Я живу над хлебом и зрелищем, — жаловалась Раневская.
Глеб Скороходов рассказывал, что как-то актрисе позвонила Ксения Маринина, режиссер телепередачи «Кинопанорама», захотела заехать.
— Кх-Ксаночка, милая, не могли бы вы зайти и взять хлеба в нашей булочной? — попросила Фаина Георгиевна.
Ксения Борисовна, конечно, накупила целую авоську.
— Кх-Ксаночка, хлеб хороший, но надо обжечь его на огне, а то грузчики на него ссали, — неожиданно попросила Маринину Фаина Георгиевна, встретив ее у двери.
— Все готово — обожгла хлеб, — вскоре сообщила Маринина.
— Вы д-долго его обжигали, Кх-саночка? Ведь они д-долго на него ссали! — удрученно говорила Раневская.
Скромный гений
Еще на съемках фильма «Весна», которые проходили в Праге, Фаина Георгиевна встретилась со своей семьей, переехавшей туда после эмиграции. Они начали общаться. Через несколько лет сестра Раневской, красавица Изабелла (Белла), теперь носившая фамилию Ален, овдовев, решила переехать в Советский Союз. Казалось бы, неустранимые бюрократические формальности помогла уладить министр культуры Е. А. Фурцева, покровительствовавшая Фаине Георгиевне. Всесильная «Екатерина Великая», как ее по праву называли, ходатайствовала, чтобы возвращенку прописали в квартиру сестры на Котельнической набережной. Все вроде бы складывалось хорошо. Однако Белла, долгие годы прожившая в славном городе Париже, была до крайности подавлена убогостью советского быта. Зная о всенародной известности Фаины, она ожидала увидеть у нее роскошную машину, загородную виллу, а попала в типовую квартиру, в которую постоянно доносился шум со двора. Белла никак не ожидала, что прославленная актриса, по западным меркам — настоящая «звезда», живет столь скромно, если не сказать, бедно. Да и полупустые полки московских магазинов после парижского изобилия не могли не шокировать избалованную иностранку. Изабелла так и не смогла привыкнуть к новой реальности. Через несколько лет после переезда врачи обнаружили у нее рак. Раневская возила сестру к самым авторитетным медицинским светилам, устраивала в элитные больницы, как могла выхаживала, но не спасла. Белла умерла в 1964 году.
*
Протоиерей Михаил Ардов, в молодости часто бывавший в квартире великой актрисы, рассказал такой случай. Однажды он увидел на столе Раневской фотографию, на которой были запечатлены две фигуры: сама Фаина Георгиевна и Екатерина Алексеевна Фурцева, которая смотрела на актрису снизу вверх и очень преданно. На оборотной стороне снимка рукою Раневской было написано буквально следующее:
«Е. А. Фурцева: Как поживает ваша сестра?
Я: Она умерла…»
Повертевши фотографию в руке, Ардов заметил иронически:
— Фаина Георгиевна, а Фурцева на этом снимке играет лучше, чем вы…
Но его выпад Раневская игнорировала и произнесла:
— Я очень, очень ей благодарна… Она так мне помогла. Когда приехала моя сестра из Парижа, Фурцева устроила ей прописку в моей квартире… Но она крайне невежественный человек… Я позвонила ей по телефону и говорю: «Екатерина Алексеевна, я не знаю, как вас благодарить… Вы — мой добрый гений…» А она мне отвечает: «Ну что вы! Какой же я — гений?.. Я скромный советский работник…»
Чистая лирика
На день рождения известной балерины Татьяны Вечесловой в ее доме собралось сорок — пятьдесят человек гостей. Пришли поздравить именинницу Анна Андреевна Ахматова вместе с Фаиной Георгиевной Раневской, оказавшейся в ту пору в Ленинграде.
— Смотрите, что Вам Аннушка принесла, — подтолкнула почему-то смущающуюся Ахматову Раневская.
— Поздравляю вас! Вот… — Анна Андреевна достала из сумки сверток. Там оказалась замечательная статуэтка Ахматовой работы Елены Данько. Необыкновенно изысканная фигурка сантиметров двадцати стояла на круглом белом постаменте в длинной дымчатой тунике. На подчеркнуто прямые плечи была наброшена шаль цвета терракоты. Голова — чуть опущенная и повернутая в три четверти — моментально узнавалась по знаменитому профилю с горбинкой и челке.
— Только голова у нее отбита, — сказала очень серьезно Анна Андреевна, и стало понятно ее смущение. — Но я сама приклеила, пока держится…
В тот вечер за столом Раневская сказала собравшимся гостям: «Знаете, я вчера перечитывала Пьера Ронсара, это восхитительно…» И стала читать стихотворения великого поэта по-французски, а потом и в русском переводе, опустив веки, чуть раскачиваясь под строфу:
В твоих объятьях даже смерть желанна!
Что честь и слава, что мне целый свет,
Когда моим томлениям в ответ
Твоя душа заговорит нежданно…
Но вдруг, неожиданно прервавшись и широко раскрыв глаза, спросила: «Ну как? Обосраться можно, верно?!»
Логово, или Иллюзия императорской жизни
Летом 1964 года Фаина Раневская жила в Комарове в Доме Театрального общества. Анатолий Найман вспоминал: «В то лето Раневская принесла Ахматовой книгу Качалова-химика о стекле. «Фаина всегда читает не то, что все остальное человечество, — сказала А. А. — Я у нее попросила». Возможно, у обеих был специальный интерес к автору, мужу известной с 10-х годов актрисы Тиме. Через несколько дней мы вышли на прогулку, вернулись, в двери торчала записка от Раневской: «Madame Рабби! Очень досадно — не застала! Очень вас прошу, — пожалуйста, передайте Толе мою просьбу — прицепить к велосипеду книгу «Стекло», и если меня не застанет, пусть бросит в мое логово».
«Логово» был номер на первом этаже Дома Театрального общества, где жила актриса. В другой раз он мог быть назван «иллюзией императорской жизни» — словцо Раневской из тех, которыми Ахматова широко пользовалась».
Париж — это провинция
«Шведы требуют для меня Нобелевку, — как-то сказала Ахматова Раневской и достала из сумочки газетную вырезку. — Вот, в Стокгольме напечатали». — «Стокгольм, — произнесла Раневская. — Как провинциально!» Ахматова засмеялась: «Могу показать то же самое из Парижа, если вам больше нравится». — «Париж, Нью-Йорк, — продолжала та печально. — Все, все провинция». — «Что же не провинция, Фаина?» — тон вопроса был насмешливый: Ахматова насмехалась и над Парижем, и над серьезностью собеседницы. «Провинциально все, — отозвалась Раневская, не поддаваясь приглашению пошутить. — Все провинциально, кроме Библии». (Анатолий Найман).
Друга любить — себя не щадить
— Не знаю большего величия, чем доброта, — говорила Фаина Георгиевна. «Друга любить — себя не щадить. Я была такой», — записала она в своем дневнике.
Многие современники Фаины Георгиевны знали ее как вспыльчивого, порой капризного, часто язвительного человека. Но никто и никогда не знал ее скупердяйкой и жадиной.