Колыбель для мага

-- Посмотри на меня, - шепнул женский голос.

-- Нет, сначала посмотри на меня, - отозвался мужской голос.

Тихо, невнятно заговорили все сидящие у костра. Голоса были знакомыми, такими знакомыми...

-- Так вот мы из века в век сидим и смотрим в огонь...

-- Сидим и греемся у огня, вместе, рядом...

-- Потом кто-нибудь из нас встает и уходит во тьму...

-- Но он всегда возвращается...

-- Всегда, всегда возвращается...

-- Огонь один, а кругом тьма...

-- Мы возвращаемся к огню, здесь больше негде согреться...

-- Посмотри на меня...

-- Нет, на меня...

Голоса шептали, звали, уговаривали, такие знакомые голоса. Аннеке не хотела узнавать, не хотела смотреть и не отрывала взгляда от пламени... А потом оказалось, что это не костер в ночи, а лучик солнца, пробравшийся в щель ставня, а голоса принадлежат Тоду и Мартии:

-- Смотри у меня, Тод, только попробуй схватить булочку! Вот хозяйки позавтракают, тогда...

-- Булочку для меня пожалела испечь! Придется за это расплачиваться!

-- Вот я тебя! - раздался хлесткий удар полотенца (видно, досталось спине Тода), грохот опрокинутой посуды и возмущенные вопли.

Подавая волшебницам утренний кофе с булочками, Мартия напустила на себя ужасно загадочный вид. Откусив сразу полбулочки и отпив кофе, Нагути-ко заявила сердито:

-- Давай, Мартия, рассказывай, что случилось. Опять что-то разбила?

-- Ну когда я чего била?

-- Как же, а вазочку со стеклянными розами третьего дня?

-- Это не я, это ваши... как их... магические животные, тьфу, погань! Вот! И не надо бедную девушку ругать ни за что ни про что!

-- Тогда в чем дело? Почему у тебя так глаза блестят?

-- Ага, не знаете, и ваш Пушистик вам вчера не рассказал! Что бы вы делали без верной Мартии?! Начнись сейчас потоп, и то знать не будете!

-- Ну ладно, ладно, рассказывай!

-- Вчерась, аккурат в полночь, господин Зарутих злокозненного колдуна поймал, ну прям когда тот черную волшбу творил, колдовскую куклу из воска слепил и иголками тыкал, а волосы кукле приделал королевские, и имя на куклиной груди накарябал тоже королевское!

Нагути-ко вяло помешала ложечкой недопитое кофе.

-- Ну, ты и смешная, Мартия!

-- И чем же это я смешная?

-- Странно было бы, если бы колдун, желая причинить вред, сделал бы кукле волосы королевские, а имя написал бы твое или Тода! А еще магии просилась учиться!

-- Ну, будет вам насмешничать! А колдуна-то не одного, а с помощниками поймали! Помощники-то в тюрьме померли, со страху, говорят, а колдун ничего, крепкий оказался! Признался, что еще и ураган вызывал, чтобы, значит, урожая не собрали и голод, значит, бы сделался. Чтобы, значит, солдаты голодные остались и ослабели, и Тагреб бы нас завоевал. Завтра, сразу поутру, казнить его станут!

Аннеке чуть не подавилась кофе.

-- Боги, Нагути-ко, а если этот колдун - Ди...

Нагути-ко пнула ее под столом ногой и вздохнув, сказала:

- Бедняга! Ему ничем нельзя помочь!

-- Ну, госпожа, вы и скажете! Не бедняга, а злодей, так и надо его! И не говорите так-то, я-то никому не скажу, а случится, кто другой услышит! - прикрикнула Мартия, забирая посуду.

Аннеке еле смогла поставить чашку на стол, так дрожали руки.

-- Говорила тебе вчера, надо уезжать, чувствовала беду! Бежать, бросить...

Нагути-ко встала и встряхнула волосами.

-- Да подожди ты! Вот сразу ей бежать! Колдун-то какой? Злокозненный! А мы волшебницы какие? Добрые и верноподданные! Без волшебников не обойтись! Кто станет королевских собачек лечить и молодящие притиранья делать? Никто нас не тронет! Трусиха ты!

Аннеке еле сдерживала слезы.

ГЛАВА 22

Тяжелая дверь распахнулась, и солнце яростно опалило глаза, отвыкшие от света в каменном мешке, отозвалось болью в голове. Рядом раздалось гнусное хихиканье. Димир не повернул головы. Это хихиканье, казалось, он слышит все время, с самого начала времен. Мерзкий старикашка! Вот до кого хотелось бы добраться. В качестве предсмертного желания, а?

Словно в ответ на его мысли (а может, старикашка и впрямь слышал его мысли, с него станется!) гнусное хихиканье повторилось:

-- И не думай, колдунок, не надейся! Давай, шевели ножками-то, шевели, пользуйся, пока они у тебя еще есть! Вон туда двигай, прямо, на самое почетное место. Все уже собрались, ждут тебя, не дождутся.

Димир отстранился от человека в маске, взявшего его было за плечо, и осторожно шагнул вперед. Если двигаться плавно, боль от каждого шага отзывается во всем теле не так уж и сильно. Еще не хватало, чтобы к эшафоту его тащили волоком... по плохо отесанным булыжникам, устилавшим площадь...

Он никак не мог поверить, что для него все кончено. Он не мог потерпеть такое сокрушительное поражение. Он искал пути к бегству, искал источники силы, но ничего, ничего... Магический кокон опутал его, высасывал, лишал воли.

Еще несколько шагов... Димира оглушил вопль толпы. О щеку разбилось тухлое яйцо. Вонь. Это не страшно. А вот и камни... Один пролетел мимо... второй ударил вскользь, обжигая, рассек кожу на скуле.

Но его берегли, чтобы он не потерял ни одного мгновения предстоящей казни: двое стражников с плетками врезались в толпу, безошибочно нацелясь на нарушителя. Звуки ударов. Вопли.

Попытаться поглотить боль наказанного, гнев толпы, обиду и злость мальчишки, которого здоровенный детина, кузнец или кожевенник, отшвырнул в сторону с удобного места в первом ряду, испуг потерявшей ребенка женщины...Гнев, страх, ненависть, любовь - источники силы, их можно использовать... Ничего... Он не может пробиться через сеть заклятий. Кто сплел ее? Неважно... Для него это уже неважно...

Не может быть, чтобы не было пути к спасению! Неужели его могущество, которого он добивался так долго, которым он так гордился, ничего не стоит, и его сожгут, как обыкновенного деревенского колдуна, рассорившегося с односельчанами? В чем его ошибка?

Глаза заполнила тьма, в ушах раздалось такое знакомое шипение.

- Не знаеш-ш-шь, в ч-ч-чем твоя ош-ш-ш-шибка?! Да неуж-ш-ш-што?! Я ведь тебя предупреж-ж-ждал! Ты отрекс-с-ся от меня, от с-с-своего Уч-ч-чителя, и за это наказан!

Голос вдруг сделался ласковым, насколько голос Неназываемого вообще мог быть ласковым.

- Послуш-ш-ш-шай! И сейч-ч-ч-час ещ-щ-ще не поздно! Я могу вс-с-с-се прос-с-стить! Я могу ещ-щ-щ-ще помоч-ч-чь тебе, прямо с-с-сейч-ч-час!

Димир разлепил запекшиеся губы.

- Свою главную ошибку я совершил тогда, когда впервые с тобой заговорил.

Жуткий, свистящий смех.

- Ну, ну. Если передумаеш-ш-шь, позови. Но не слиш-ш-шком поздно, мне не нуж-ж-жен вер-ховный жрец-калека.

- Убирайся.

Мерзкий старикашка, провожающий его к эшафоту, забеспокоился.

- С кем это ты разговариваешь? Сдвигаешься потихоньку?

Димир не ответил. Боится старикашка. Правильно боится. На безумцев заклятия действуют слабо, или вообще не действуют, или действуют как-то не так. Если он действительно сойдет с ума... Но нет. Если не обезумел тогда, в детстве, то сейчас и подавно не светит. Кроме того, безумный маг вряд ли сумеет воспользоваться выгодами своего состояния.

Димир устремил взгляд прямо в солнце, не обращая внимания на боль, жжение под веками и неудержимо хлынувшие постыдные слезы, пытаясь впитать в себя энергию светила - единственного доступного ему сейчас источника силы.

Бесполезно: какой-то комок в горле не давал силе солнца влиться в тело, и солнечный огонь лишь опалил его глаза и мозг.

Лица, лица, лица... сливающиеся в одно, равнодушно-любопытное лицо толпы. Вот кто-то хохочет, какой-то парень ест пирог, пачкая жиром губы и щеки, а свободной рукой тискает свою девчонку, та строит ему глазки, и на ее лице нет ни сочувствия, ни даже любопытства, она слишком занята своим поклонником.