Если сердце верит

Увы, именно с тех пор Ридж стал приходить в упадок. Соображения престижа, руководившие поступками господ Уинслоу, уступили место грубой выгоде и денежным интересам. Мало- помалу разбитые стекла заменили фанерой, а через отсутствующие ступеньки люди уже привыкли перешагивать. Жестяные кровли проржавели, краска со стен облезла, жалюзи поломались, автомобили стояли там, где их бросили хозяева, и все это вовсе не потому, что никто не знал, как надо поступать. После автоматизации многих процессов на швейной фабрике и сокращения ее персонала маленькие дома перешли в руки рабочих. Их нанимали обслуживать Лейк-Генри. Дорога между работой и домом после конца тяжелой смены отнимала у этих людей остатки сил, и когда они добирались, наконец, до порога, их уже ни на что не хватало. В результате там, где жили рабочие, царили скука, отчаяние и озлобленность. И вот эти люди, умевшие творить настоящие чудеса, принялись за ремесло совсем иного рода. С тех пор основные силы полиции Лейк-Генри были брошены на борьбу с преступностью в Ридже.

Что и говорить, об этом городе нетрудно написать роман. Джон знал это. А если вспомнить еще и прежние времена, то потянуло бы на несколько книг. Но ни одну из них Джону писать не хотелось. Он был слишком причастен к этому.

Въехав на подъем дороги, Джон уже начал различать ветхие домики, рассеянные между деревьями. Миновав нескольких людей, сидевших на кривых ступеньках крыльца, Джон почувствовал, что они проводили его глазами.

Ну конечно, ведь он предал Ридж, уехав жить на озеро! Не важно, что кто-то из их родных или близких отправился отсюда совсем уж в дальние края. Не важно, что Джон старался помогать своим землякам. Не важно, что в своей газете по возможности лоббировал интересы Риджа в Городском совете. Просто сам вид Джона напоминал им о том, чего они не сумели добиться. Что ж, как говорится, «с глаз долой — из сердца вон». Это было взаимно. Джон умолял отца переехать к нему на озеро, но Гэс Киплинг категорически отказывался, при этом с той же неприязнью, с какой относился ко всем поступкам и замыслам Джона. Поэтому сыну оставалось лишь прикусить язык и наведываться к нему дважды в неделю или даже чаще, если звонила Дульчи Хевитт и говорила, что возникли проблемы.

Дульчи с тремя маленькими детьми жила по соседству со старым Киплингом. Только железная выдержка помогала ей терпеть нрав Гэса, хотя Джон неплохо оплачивал ее услуги.

Сделав над собой усилие, он вошел в дом отца. Некогда здесь был и его дом, но воспоминания бередили душу. Джон давно уже воспринимал это место так же отстраненно, как и весь Ридж. В его сознании оно ассоциировалось только с Гэсом. Ведь ни сам Джон, ни его мать, ни брат тут уже не жили. Правда, несмотря ни на что, он взялся за ремонт, покрасил стены в серо-голубой цвет, пристроил опоясывающую веранду и посадил в палисаднике неприхотливые кусты, которые не погибнут даже у Гэса.

Взяв бумажный пакет с продуктами, Джон прошел по веранде и распахнул переднюю дверь. В доме царил беспорядок, но в этом не было ничего нового — Гэс любил хаос. Джон всегда поражался умению этого старика, едва передвигающего ноги, устраивать настоящий бардак за короткое время. Дульчи говорила об этом смущенно, опасаясь, как бы Джон не подумал, что она зря берет с него деньги, ведь она прибиралась здесь дважды в день.

— Гэс! — крикнул Джон. Поставив пакет в крохотной кухне, он проверил спальню и ванную. Потом, вернувшись в кухню, открыл заднюю дверь, и тут внутри у него что-то оборвалось. Он увидел отца в дальнем углу маленького садика. Словно высокая склонившаяся каланча, нескладное седовласое создание брело по колено в траве, таща тяжелый камень, который по всем медицинским предписаниям ему не следовало даже пытаться поднять.

— Господи! — Джон сбежал по ступенькам и бросился через сад. — Ты что делаешь, па?

Гэс опустил валун на неровную стенку, выложенную из таких точно камней, потолкал и поворочал его то так, то эдак, потом снова поднял и побрел по высокой траве назад. Когда же Джон попытался отнять у него ношу, Гэс лишь крепче прижал ее к животу.

— Но ты же еще слаб, — сказал ему сын. — Твое сердце должно окрепнуть.

— Зашем? — прошамкал Гэс надтреснутым голосом. Он остановился у стены и опустил камень со стуком, чего никогда не позволял себе в свои лучшие годы. — Ешли я не шмогу клашть камни, знашит, шкоро помру.

— Но ты уже два года на пенсии.

— Это ты шказал, шынок. Ты, а не я. Ты выкрашил мой дом. Ты купил ковры и диван. Ты приташшил эту микропешку. И телик. И компутер. А мне нишего не надо. — Гэс помахал рукой с узловатыми пальцами. — Все, што мне надо, — это мои камни. — И он с усилием перевернул тот, который только что принес, толкнув его влево, потом вправо. — Проклятый жамок, никак не подходит.

Джон много наблюдал за работой отца, поэтому знал, как строят каменные стены. Сначала двумя рядами камней обозначается толщина постройки. Для большей прочности через каждые шесть футов мастера добавляют камень покрупнее, связывающий сразу оба ряда. Его-то и называют замком.

— Бывало, ш первого ражу клал правильно, — тяжко откашливаясь, прохрипел старик. — А теперь вот никак. Ни ш первого, ни ш дешатого. — Тут он поднял ногу и пнул стену ботинком, однако от этого удара покачнулся и задом упал на траву.

Джон поспешил к нему, но даже с его помощью Гэс поднимался медленно, наверное, не меньше страдая физически, чем его сын — морально. Ведь Джон еще помнил крепкого мужчину, способного без устали трудиться от восхода до заката. Гэс всегда выбирал именно такой камень, который лучше всего подходил для данного участка стены, после чего сразу правильно укладывал его на место. Да, каменщик Гэс Киплинг делал свое дело так, что ремесло его походило на искусство.

Теперь же он превратился в седенького старикашку, сморщенного от солнца, ветра и угрюмого нрава, с изуродованными многолетней тяжелой работой руками.

Джон подошел к камню.

— Скажи, куда ты хочешь его положить.

— Ты не умеешь этого делать! — взвыл Гэс не своим голосом. — Это моя работа!

Джон отошел в сторонку, а отец снова начал возиться с камнем, но движения старика становились все неувереннее, голова и плечи опускались все ниже. Он явно был несчастен, и не только из-за неудачной работы, но из-за того, как сложилась его жизнь. Доктор назвал это пограничной депрессией, обычной для людей преклонного возраста. Однако от этого Джону было не легче.

— Как насчет пива? — спросил Джон.

— Мне же можно только одну бутылку в день. Ешли я выпью шейчас, так што ж на вешер?

— Сегодня можно две. — Джон прошел в дом и вскоре вернулся с двумя узкогорлыми бутылками. Вручив одну Гэсу, он уселся рядом с ним прямо на стену.

Отец стоял в траве, широко расставив ноги и стараясь как можно меньше раскачиваться, когда запрокидывал голову, чтобы сделать глоток побольше. Резко опустив бутылку и чуть не разбив ее донышко о стену, Гэс сказал:

— Ждешь можно ходить, ты жнаешь.

— Знаю.

— Не по любой штене можно. Некоторые ражвалятша.

— Ага.

— Плохо, што ты никогда не ушилша этому ремешлу.

Джон никогда и не смог бы учиться, потому что Гэс не стал бы его учить. Он то ли слишком бестолково объяснял, то ли был чересчур нетерпелив, то ли торопился добиться наилучших результатов. Поэтому Джон лишь наблюдал за его работой с большого расстояния, но и из этих наблюдений вынес немало сведений. Например, по цвету камня он мог определить, откуда его привезли, знал, что самый лучший камень обязательно имеет и плоские стороны, и углы понимал, как важна для прочности рабочая поверхность, а для красоты — та сторона, которая будет на виду. Он крепко-накрепко усвоил, что никогда нельзя разбивать камни.

— Вот где ишкуштво, — заявил Гэс. — А то, што ты делаешь шо швоими бумажками, — это не ишкуштво.

Джон пропустил его слова мимо ушей.

— А Донни когда-нибудь работал с тобой? — спросил он вдруг. Доктор советовал провоцировать Гэса на беседы, и поэтому Джон и решил напомнить старику о Донни.