Страница 31 из 50
— Вы военный человек, господин генерал, неужели не знаете? — с усмешкой спросил Кулик. — Но мы не думаем, что Гитлер решится открыть боевые действия, если мы будем готовы к отпору. Война — мера крайняя и нежелательная.
— Стало быть, вы не хотите воевать? — с деланым возмущением спросил Крофта.
«А это уже провокационный вопрос», — отметил советский маршал, но сдержался.
— Советский Союз — миролюбивое государство, — с достоинством ответил Кулик Крофте. — Первый декрет Советского правительства, ленинского правительства был декрет о мире! Советский Союз, Россия никогда не начинала войны первой. Но когда нас вынуждали, вы знаете, чьей победой это кончалось… И если нас вынудят и на этот раз… Что ж… Мы будем воевать.
Генерал Крейчи принялся приглашать советскую делегацию ознакомиться со всеми имеющимися на вооружении чехословацкой армии новшествами.
Майор Кошуба, поняв, что сегодняшний тур переговоров, очевидно, завершен, записал в протокол: «Беседа носила дружеский характер».
24
Недалеко от собора святого Стефана обер-лейтенанта Хайнихеля остановил патруль, затребовал документы. Впереди виднелось оцепление. Перекресток перекрыт грузовиками, полными штурмовиков. Подошел штурмфюрер, проверил документы, козырнул:
— Будьте осторожны, господин обер-лейтенант. Пока все в рамках, но ждем антигосударственного выступления. Началось все вполне невинно: кардинал Инницер, — он кивнул на собор, — произнес проповедь, посвященную очередной годовщине некой исторической битвы австрийцев с турками. В собор набилась эта самая «католическая молодежь», темная для нас пока организация, и выбросила лозунг «Мы благодарим нашего епископа». А потом начались отдельные выкрики, что епископ этой проповедью искупил свою вину за приветствие фюреру.
Штурмфюрер подозвал эсэсмана, приказал ему:
— Проводите господина офицера, Ганс, ратуша близка, но… Мало ли. Тем более вы в штатском и без оружия.
В венской ратуше заседала «Историческая комиссия при рейхсфюрере СС». В нее вошли Кальтенбруннер, Мюллер — от гестапо, обер-штурмбанфюрер от CC Штейнер и австрийцы — инспектор полиции безопасности обер-группенфюрер Штельэккер, руководитель венского гестапо обер-штурмбанфюрер Хубер, полицай-президент Вены штандартенфюрер Штейнхозл. В рабочую группу вошли от абвера Лахузен, два австрийских эсэсовца из полицай-президиума и обер-лейтенант Хайнихель.
Когда Хайнихель вошел в зал, где работала «комиссия», Лахузен удивленно спросил его:
— Как ты добрался? Что там, лейтенант? Уже горячо? Ты молодец, что ходишь в штатском…
— А, вот и вы, — поднял голову от бумаг Кальтенбруннер. — Что нового в архивах?
— Боюсь, я не на совсем верном пути, — ответил Хайнихель, занимая рабочее место. — Практически там многого не хватает.
— Хм! — фыркнул Мюллер. — Это новость. До этого утверждалось, что читать невозможно, все испорчено водой. Просушили же — оказалось, можно. Теперь снова нельзя, — он покосился на Кальтенбруннера.
— Ищите, Хайнихель, — вздохнул тот, словно не слышал Мюллера, — ищите да обрящете. Помнится, у Шушнига было что-то в Париже… Не то кокотки, не то нализался бургундским… Кстати, — Кальтенбруннер поднял голову и в глазах его зажегся огонек, видно, то, что он собирался поведать, значительно сильнее волновало его, чем Шушниг, — я недавно смотрел законодательные акты… Древняя Франция идет там как Бургундия. Когда возьмем Париж, назовем Францию протекторат Бургундия, это будет крайне точно и юридически, и исторически!
— Но что же с архивами? — не угомонился Мюллер. — Сожжены, может быть? Не похоже? Не кажется ли вам, Хайнихель, что следует опросить пожарных и установить причину загорания… Ведь заливали же их отчего-то?
— Никаких параллелей с Лейпцигским процессом! — взвизгнул Кальтенбруннер, вскочив с места.
— Черт знает что, — заворчал Мюллер. — Поджигатели, похитители… Студентишки, папские нунции… Самое паршивое, что с Инницером ничего не сделать.
— Я уже организовал контрдемонстрацию гитлеровской молодежи. — Кальтенбруннер глянул на часы. — Через час из Мюнхена прибудет несколько грузовиков с хорошими ребятами. — Он откинулся в кресле. — Арестовать Инницера как папского унция нельзя, а вот устроить погром его палаццо — это всегда можно.
— Палку не перегните, — хмыкнул Мюллер. — Палку, говорю, не перегните, а то мало ли… Наместник папы Римского, от него до Муссолини… Муссолини, если что не так, позвонит по прямому проводу… И среди нас начнут искать стрелочника. Зачем это надо? Как, Эрнст, это похоже на правду? — Мюллер подмигнул круглым глазом. — Кнут кнутом, но пряник тоже нужен.
— Я и так либеральничаю, — неопределенно заметил Хубер. — И вот к чему все привело… Эти австрийцы… Я уже докладывал Гейдриху. Листовки… Листовки — это ерунда. Этот как его, эстрадник, Фриц Грюнбаум. Он всегда пел смешные песенки, сатирические. Так и пел бы — в жизни столько смешного. К примеру, еврейские анекдоты. — Хубер мелко захихикал. — Правда, он и сам еврей. Надо его брать. А что делать? — Он вопросительно взглянул на Мюллера. — И этого, Сойфера. Пьеску написал. Мы его уже обработали — ив Бухенвалььд.
— Сойфер — очень талантливый драматург, — назидательно заметил Кальтенбруннер. — К тому же совсем молодой, двадцать четыре года, стоило с ним поработать, чтобы он проникся, посвятил свое творчество… А после вашей обработки он уже вряд ли сможет плодотворно творить во славу рейха. Впрочем, давайте работать. — И Кальтенбруннер снова уткнулся в бумаги.
Мюллер безнадежно махнул рукой:
— Что тут говорить! Сойфер тоже наверняка еврей.
Хубер продолжил:
— В салоне госпожи Майер евреев не принимают. Но сама она писательница… У нее даже Отто Габсбург трется — может, у этой декоронованной швали тоже своя монархическая красно-бело-красная тряпка на душе. Присматриваюсь.
— Надо же работать, господа, — нараспев и чуть досадливо протянул Кальтенбруннер. — Нам следует помнить: наша работа направлена как раз на то, чтобы показать австрийцам всех общественных групп, кто истинный виновник их трудностей. И кто, преодолевая неправедное и напрасное сопротивление заблуждающихся, вынужден выводить гау Остмарка из тупика политики беззаконного правления. Как только это произойдет, все станет на свои места, уверяю вас. Недовольных в Австрии не будет… Их просто не должно быть. Тем более имперский закон об ответственности бывших правительств Австрии придает первостепенную значимость нашей работе и обеспечивает ее подлинную законность. Я как юрист утверждаю, что за правовую сторону нашей работы можно быть совершенно спокойным, и никто не сможет ни упрекнуть нас, ни извратить наши действия. — Он пролистал папку, над которой все это время усердно трудился. Вопросительно посмотрел на Лахузена: — Кстати, как вы отработали нарушение Шушнигом договора от тридцать шестого года?
— По договору все участники путча против Дольфуса должны быть отпущены на свободу и отправлены в рейх. Правительство Шушнига нарушило договоренность и казнило борцов. Таким образом, можно обвинить Шушнига в злоупотреблении властью.
— Не складывается, — поморщился Кальтенбруннер. — Участников путча казнили в тридцать пятом, а мы ссылаемся на договор тридцать шестого…
— Не мелочитесь, — махнул рукой Мюллер. — Надо просто обвинить Шушнига, а заодно и Дольфуса в государственной измене. Чего проще? Формулировка общая… Из нее так много следует…
— Не убедительно, — засомневался Кальтенбруннер. — Может быть, лучше обвинить Шушнига в нарушении конституционных норм и свобод? Любое правительство грешит против любой конституции — совершенно в рабочем порядке, даже в интересах дела. Конечно, кроме нашего. Любой закон, любую конституционную статью можно же трактовать как угодно. Я это знаю по адвокатской практике. А теперь работать, работать… Нужно крайне тщательно подготовиться к процессу, ведь на нем не будет такого блестящего обвинителя, как рейхсмаршал Геринг!