Рождение волшебницы

Она была в неожиданном, диковатом наряде из огненно алых и красных лоскутов: острыми языками пламени они лежали на бедрах, почти не скрывая ноги, почему-то босые. Рассыпанные прядями волосы горели чистым золотым цветом, узкая белая лента на лбу стягивала этот жар. Юлий – весь в белом: короткое полукафтанье, сверкающие кружева, тесные белые штаны, обрисовывающие сильные икры, и белые туфли.

И грянул хорал. Словно отверзлась бездна, вскинула их мощным созвучием голосов и труб, вскинула, понесла, переворачивая сердце, спирая дыхание…

– Что это? Где это? – сказал Юлий, окидывая взглядом пламенеющий наряд Золотинки.

– Молчи. Это нигде, – сбивчиво отвечала она и пожала его руку. – Наверное, я представляю нашу свадьбу.

Он усмехнулся. То была любовная, ласковая насмешка… мимолетная и грустная насмешка взрослого над ребенком, и значит, по сути дела, насмешка взрослого над собой.

И все исчезло.

Они сидели на скале. Золотинка – в платье с потрепанными кружевами, беловолосая. Юлий – в прежних лохмотьях. Он попросил:

– Давай еще.

– Это не от меня зависит, – призналась она. – Непроизвольные движения души. Неожиданные, неподвластные разуму – как во сне. Все, что мы чувствуем, помним или не помним, но все равно храним в подвалах памяти… Мечтаем, жаждем, страшимся… стыдимся – все подряд. Ты можешь увидеть невероятные вещи и совсем не красивые. Бог знает какую чепуху.

И верно, она знала, что говорила, когда предупреждала о случайностях воображения.

Правда, такого конфуза, что последовал затем, она, должно быть, и в худшем сне не могла ожидать. Хотя вроде бы понимала, что страх неблаговидных случайностей как раз и производит непрошеные выбросы воображения.

Туман под их ногами тихо стлался, свиваясь в изменчивые призраки не определившихся еще видений. И вдруг, сразу и резко обнаружилась иная действительность: над ними, занимая собой небо, поднимались черные бока близко составленных кораблей.

Это были ладьи великокняжеского боевого флота на берегу Белой. Золотинка тотчас же поняла, что последует, едва увидела себя, которая вынырнула из воды и, поймав ногами дно, отвела со лба мокрые волосы…

– Не смотри! – испуганно дернулась Золотинка, пытаясь закрыть Юлию глаза, но он ничего предосудительного пока не видел и шутливо боролся, перехватывая ладонь, целовал и ладонь, и губы. Они боролись, а Золотинка-призрак подняла голову.

…Тесно составленные друг к другу суда смыкались продольными свесами, назначенными для того, чтобы увеличить развал бортов. К несчастью, свесы эти, имевшие по всей длине сквозные гнезда для весел, напоминали скорее решетку, чем надежную крышу над головой. Когда Золотинка встала на ноги и затаилась, почитая себя в относительной безопасности, дырявая крыша над ней потекла. Повеяло острым запахом крепко настоянной за ночь мочи. Пробужденные на ладьях мужики в нижних рубахах и подштанниках все разом, позевывая, занялись естественным поутру делом.

Золотинка кинулась на Юлия, заслоняя его собой от зрелища своего прошлого, опрокинула на камни и навалилась – он уж не смел сопротивляться.

За спиной понемногу стихало. Повеяло молочным туманом, простыми запахами сырости, леса, лесной тропы. Она решилась приподняться, освобождая Юлия… Но он не сразу открыл глаза, а притворно потянулся, словно просыпаясь.

– Подумаешь, – сказал он еще с некоторой неуверенностью, поскольку просто не знал, как подступиться к закоченевшей в горе невесте.

– Ты забудешь это? – глухо спросила Золотинка, не оборачиваясь.

Он не удержался от смешка:

– Ну, эти природные явления мне, в общем-то, до некоторой степени известны. Нельзя сказать, чтобы я столкнулся с ними первый раз в жизни.

Похоже, Золотинке не приходилось еще смотреть на дело с такой точки зрения. Она задумалась. Притих и Юлий. Задумался о своем, вспомнив, что и сам уязвим, наверное…

Золотинка, по-прежнему не оборачиваясь и не смея глянуть в глаза любимому, обнаружила, что очутилась в потемках… в вечерних покоях Юлия в Толпене как будто. Она обернулась – за краем скалы, где была дверь, стояла незнакомая, впрочем, может быть даже, смутно знакомая женщина.

Потупив очи, волоокая красавица протянула книгу… держала книгу на весу, ожидая того, кто ее возьмет. Но никто не брал.

Золотинка ясно почувствовала, что Юлий обмер.

– Убрать это все? – сказала она, шмыгнув носом. Она угадывала, что последующее будет ему крайне неприятно.

Судорожно, коротко оглянувшись, Юлий кивнул, и еще кивнул, и даже повел рукой, безотчетно отрицая видение. Но Золотинка лишний раз убедилась, что, запустив события, ни над чем уже больше не властна. Чувственная красавица с полной шеей и высокой грудью, с истомой в нежных выразительных чертах лица и негой трепетно приопущенных ресниц не желала исчезать. Тот Юлий, в спальне, вдруг поднявшись, сделал шаг и обхватил женщину…

– Это кто? – прошептала Золотинка, не понимая, зачем нужно ей знать кто.

– Милава, – ответил, как огрызнулся, Юлий.

И еще одно, не одно – мучительную череду мгновений спустя, когда те двое, что стонали в объятиях, не замечая онемевших свидетелей, начали валиться на покрытый ковром пол, Юлий сказал деланно небрежным и жалким оттого голосом:

– Может, кончим на этом?

– Не знаю, как это сделать, – с какой-то униженной поспешностью отозвалась Золотинка. – Я открыла наши души… Теперь не закрыть.

Словно опомнившись, она резко опустила голову на грудь и зажмурилась. Но не могла не слышать, как шуршат одежды, с шорохом скользит шелк, раздаются подавленные вздохи, невнятные, затонувшие в похоти слова.

Юлий – тот, что на скале, – цедил неразборчивые ругательства и раскачивался, отмахивая кулаком, словно испытывал необоримое побуждение броситься на соперника – на самого себя – того что копался сейчас в завязках, пуговках и застежках сомлевшей женщины.

А Золотинка едва жила, оглушенная до такого мучительного сердцебиения, что должна была упереться в землю и шевелить плечами, чтобы высвободить из тенет сердце.

Раздавленная, она поползла от края пропасти прочь и непонятно как – по ошибке или по извращенной потребности мучаться – вскинула невольно глаза. И то, что увидела: голый зад, раскинутые ноги – заставило ее вскрикнуть, без звука разевая рот… Кинулась ничком на скалу.

«Скорее, скорее, скорее… прекратите… я не могу», – дрожала она в беспамятстве и все вскидывала плечи, чтобы не зашлось, не остановилось схваченное клещами сердце.

Она не понимала времени, ничего, кроме муки. И когда почувствовала руки Юлия – не поняла. Она не сопротивлялась, потому что не понимала. Он пытался приподнять, она поддалась.

Юлий обнимал ее молча и тихо, они прижимались друг к другу, как испуганные, потерявшиеся в лесу дети.

То, что творилось перед скалой, давно кончилось. Может быть, происходило нечто другое. Может быть, многое успело произойти вокруг, меняясь, а они все сидели обнявшись, перебирали друг друга руками, чтоб захватить покрепче, – просто держали, ничего не замечая вокруг. Вздыхали, соприкасаясь мокрыми щеками, мешая слезы… благодатные слезы… слабый утешительный дождик посреди засухи. Временами кто-нибудь говорил – несколько случайных, но добрых слов. А целоваться не смели, сторонились они поцелуев, как кощунства. Ничего, кроме братских, исполненных внутренней грусти объятий.

Они забыли время. Они не торопили его, зная, что время лечит… лечит, позволяя вздохнуть грудью, осторожно, несильно вздохнуть, так только, чтобы не поднять засевшей на дне души боли.

Из глубин памяти всплыла маленькая девочка в золотых кудряшках, которая просила Поплеву: «Суй лялю!». И Юлий сжимал прекрасную девушку с белыми волосами, которая хранила в себе мистическую связь с давно затонувшей в волнах прошлого славной малышкой.

Юлий смотрел на Золотинку просветленными, умытыми грустью глазами, и в этом взгляде было восхищение, и была жалость, в которой нуждается все живое. Жалость, которая давала ему право стать вровень с великой волшебницей Золотинкой, стать рядом, подняться в потребности защитить и уберечь.